Тронный зал мирувея находился вдали от его владений, в укромном и прекрасном месте. Через стеклянный потолок проникал свет, окрашенный и преломлённый толщей моря. Напротив амфитеатра, предназначенного для заседания придворных, у небольшого бассейна святой воды стояли три престола. Самое знаменитое царственное сидение из трёх — то, что стояло по центру. Каменный, потрескавшийся и частично расколотый трон Солкара Собирателя Имён являлся приданным Виэнели Аменемхат, умершей матери Лели, которую похоронили только недавно. Отец нынешней мирувеи тоже пропал, расследуя обстоятельства её гибели, клубок интриг…
Леля не осталась одна на престоле. Но её окружали те, кто её не поддерживал.
Напротив Лели, в первом ряду амфитеатра, сидели две её старших сестры. Жива готова была испепелить завистливым взглядом, Морена смотрела холодно и презрительно. Но младшая дочь стала мирувеем по воле отца, а не своей. Даже мать отговаривала супруга от нарушения традиций, но что мог сделать отец Лели, Далезор Феникс, когда единственный его сын погиб, а старшая и средняя дочь не годились в честные правители? Завещать мирувение своему младшему брату, Серафиму? Но шестикрылый ветеран войн против Хаоса по-прежнему сидел по левую руку от мирувея, а ввязываться в политику глубже простых битв он не желал. Отдать всю власть жрецам во главе с Дивой Додолой? Она и без верховной власти велит всем, что делать, ведь через неё говорит Отец Наш Перун.
— Здрава будь, принявшая царствование! — Дива поднялась со своего сидения советницы, что было справа от Лели, и с гордостью, свысока на неё посмотрела. — Ты приняла эту ношу в непростые дни. Недруги из-за моря, злобные Нашаране, обесчестили, ослепили и умертвили твою мать. Они же избавились от твоего отца. Что ты обязана сделать теперь?
Вожди и старейшины вытянули шеи в направлении мирувеи, кто-то привстал. Леля, не обращая внимания на ажитированную толпу, посмотрела на пластиковую монетку в своей ладони — ту, что обронили похитители отца.
— Расследовать его исчезновение так же, как мой отец расследовал убийство матери, — ответила наконец Леля, когда Серафим стал уж слишком нетерпеливо трогать её крыло своим. — За этими случаями может стоять один злой разум, и нет гарантии, что это нашаране.
От возмущения Дива рыкнула и чуть не прикусила язык. Леля посмотрела на неё снизу вверх, но уверенно. После смерти родителей она осталась для себя единственным авторитетом.
— Сядь, — не повышая голоса приказала ей Леля, после чего синечешуйчатой самке пришлось подчиниться, хотя глаза её метали молнии и казалось, что она вот-вот потеряет голову от злости. Впрочем, почти сразу же выдохнув, драконесса постаралась взять себя в лапы.
— Расследование может затянуться, а результаты его предсказуемы. Мы потеряем много времени и дадим врагам возможность подготовиться к возможным обвинениям, придумать лживые ответы на наши вопросы.
— Кривда против правды не выстоит, — Леля обернулась к дяде. — Серафим, кто из знакомых тебе достаточно умён и честен, чтобы взяться за дело?
Серафим взял бороду в пальцы, задумался. Но прежде, чем он взвесил ответ, Дива вдруг рухнула на пол и забилась в припадке. Морена и Жива удивлённо переглянулись, вожди поскакали с мест, собираясь придти на помощь, но припадок закончился так же внезапно, как начался. Всё ещё лежа на полу, Дива подняла голову с глазами, что ни с того ни с сего загорелись ослепительно белым. Она произнесла прерывистым, рокочущим басом на древнем наречии:
— АЗЪ. Е. ПЕРУНЪ. АЗЪ ВЪ ПУТЬ КЪ ВЫ. НОНЕ ВАРЪНЪ БОЛЕ НЕТЪ. КАКЪ КЪТО НАРАТАЕТЪ, ТО И ВАРЪНА.
Глаза погасли, голова Дивы опала и стукнулась об пол, от боли она простонала уже своим обычным голосом. Долгое время оханье поднимавшейся на ноги жрицы было единственным звуком в испуганном зале. Дива так и не смогла подняться на ноги, оставшись на всех четырёх лапах:
— Перун объявляет Перуницу, — возвестила она. — Да начнётся священная война!