- Говорит, если хочет.
- Но ты никогда не говорил? Верно?
- Нет.
- Нет, верно? Скажи мне правду.
- Нет, - солгал я.
- Ты не говорил, - сказала она. - Я так и знала, что ты не говорил. Ты милый, и я тебя очень, очень люблю.
Солнце высоко стояло над крышами, и я видел шпили собора с солнечными бликами на них. Я был чист снаружи и внутри и ожидал прихода врача.
- Значит, так? - сказала Кэтрин. - Она говорит все, что ему хочется?
- Не всегда.
- А я буду всегда. Я буду всегда говорить все, что ты пожелаешь, и я буду делать все, что ты пожелаешь, и ты никогда не захочешь других женщин, правда? - Она посмотрела на меня радостно. - Я буду делать то, что тебе хочется, и говорить то. что тебе хочется, и тогда все будет чудесно, правда?
- Да.
- Ну, вот ты и готов к операции. А теперь скажи, чего бы тебе хотелось сейчас?
- Иди ко мне.
- Хорошо. Иду.
- Ты моя очень, очень, очень любимая, - сказал я.
- Вот видишь, - сказала она. - Я делаю все, что ты хочешь.
- Ты у меня умница.
- Я только боюсь, что ты еще не совсем мной доволен.
- Ты умница.
- Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только то, чего хочешь ты.
- Милая.
- Ты доволен? Правда, ты доволен? Ты не хочешь других женщин?
- Нет.
- Видишь, ты доволен. Я делаю все, что ты хочешь.
Глава семнадцатая
Когда я проснулся после операции, было не так, словно я куда-то исчезал. При этом не исчезаешь. Только берет удушье. Это не похоже на смерть, это просто удушье от газа, так что перестаешь чувствовать, а после все равно" как будто был сильно пьян, только когда рвет, то одной желчью и потом не делается лучше. В ногах постели я увидел мешки с песком. Они придавливали стержни, торчавшие из гипсовой повязки. Немного погодя я увидел мисс Гэйдж, и она спросила:
- Ну, как?
- Лучше, - сказал я.
- Он прямо чудо сделал с вашим коленом.
- Сколько это длилось?
- Два с половиной часа.
- Я говорил какие-нибудь глупости?
- Нет, нет, ничего. Не разговаривайте. Лежите спокойно.
Меня тошнило, и Кэтрин оказалась права. Мне было все равно, кто дежурит эту ночь.
В госпитале было теперь еще трое, кроме меня: тощий парень из Джорджии, работник Красного Креста, больной малярией, славный парень из Нью-Йорка, тоже тощий на вид, больной малярией и желтухой, и милейший парень, который вздумал отвинтить колпачок от дистанционной трубки австрийского снаряда, чтобы взять себе на память. Это был комбинированный шрапнельно-фугасный снаряд, какими австрийцы пользовались а горах: шрапнель с дистанционной трубкой двойного действия.
Все сестры очень любили Кэтрин Баркли за то, что она без конца готова была дежурить по ночам. Малярики не требовали много забот, а тот, который отвинтил колпачок взрывателя, был с нами в дружбе и звонил ночью только при крайней необходимости, и все свободное от работы время она проводила со мной. Я очень любил ее, и она любила меня. Днем я спал, а когда мы не спали, то писали друг другу записки и пересылали их через Фергюсон. Фергюсон была славная девушка. Я ничего не знал о ней, кроме того, что у нее один брат в пятьдесят второй дивизии, а другой - в Месопотамии и что она очень привязана к Кэтрин Баркли.
- Придете к нам на свадьбу, Ферджи? - спросил я ее как-то.
- Вы никогда не женитесь.
- Женимся.
- Нет, не женитесь.
- Почему?
- Поссоритесь до свадьбы.
- Мы никогда не ссоримся.
- Еще успеете.
- Мы никогда не будем ссориться.
- Значит, умрете. Поссоритесь или умрете. Так всегда бывает. И никто не женится.
Я протянул к ней руку.
- Не трогайте меня, - сказала она. - Я и не думаю плакать. Может быть, у вас все обойдется. Только смотрите, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Если что-нибудь с ней случится из-за вас, я вас убью.
- Ничего с ней не случится.