Глава тридцать девятая
К середине января я уже отрастил бороду, и установились наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л'Альяз. Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги, когда она уставала.
В Бэн-де-л'Альяз был кабачок под деревьями, куда заходили выпить лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино с пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда нужно согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и дымно, и потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик носа при дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел свет, и у входа лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали головой. Волоски на их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания застывал в воздухе. На обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед был оранжевый от лошадиной мочи до самого поворота, где тропа, по которой волокли бревна, уходила в сторону. Дальше дорога была покрыта плотно укатанным снегом и вела через лес, и два раза, возвращаясь вечером домой, мы видели лисицу.
Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда было очень весело.
- У тебя замечательная борода, - сказала Кэтрин. - Совсем как у лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?
- Это охотник на горных козлов, - сказал я. - Они носят серьги, потому что это будто бы обостряет слух.
- Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
- Да, за Дан-де-Жаман.
- Как забавно, что мы видели лисицу.
- А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло.
- Вот, должно быть, приятно.
- Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас были хвосты, как у лисиц?
- А как же тогда одеваться?
- Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую страну, где это не имеет значения.
- Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения. Разве не замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешь никого видеть, правда, милый?
- Да.
- Давай посидим минутку. Я немножко устала. Мы сидели на бревне совсем рядом. Впереди дорога уходила в лес.
- Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?
- Нет. Мы ей не позволим.
- Как у нас с деньгами?
- Денег куча. Я уже получил по последнему чеку.
- А твои родственники не станут искать тебя? Ведь они теперь знают, что ты в Швейцарии.
- Возможно. Я им напишу как-нибудь.
- Разве ты еще не написал?
- Нет. Только послал чек на подпись.
- Слава богу, что я тебе не родственница.
- Я дам им телеграмму.
- Разве ты их совсем не любишь?
- Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего не осталось.
- Мне кажется, что они бы мне понравились. Наверно, они бы мне очень понравились.
- Давай не будем о них говорить, а то я начну о них тревожиться. Немного погодя я сказал: - Пойдем, если ты отдохнула.
- Я отдохнула.
Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипел под ногами. Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.
- Мне очень нравится твоя борода, - сказала Кэтрин. - Просто прелесть. На вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.
- По-твоему, так лучше, чем без бороды?
- Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься до рождения маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я пойду одна и сделаю тебе сюрприз.
Я молчал.
- Ты ведь не запретишь мне, правда?
- Нет. Может быть, мне даже понравится.
- Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стану очень хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.
- О, черт! - сказал я. - Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего ты еще хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?
- Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.
- Ну и пусть, - сказал я. - Я сам этого хочу.
Глава сороковая
Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у станции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.
- Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?
- А ты как думаешь? - спросила Кэтрин.
- Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо. Сколько еще до маленькой Кэтрин?
- Около месяца. Может быть, немножко больше.