Как только выдохся гнев Ильи-пророка, мы решили лететь. Превозмогая недуг, решил лететь и подполковник Леонтьев. Это было в пятницу, 5 мая. Поздним вечером провожали нас на аэродроме. Майор Савельев обнял нас, поцеловал. Пилоты включили зажигание, моторы работали на малых оборотах. Заканчивали последние приготовления к полету летчики знаменитой 5-й гвардейской особого назначения эскадрильи ночных дальних разведчиков из полка ночных бомбардировщиков. Наши пилоты — отборные мастера своего дела, заслуженные офицеры с довоенным опытом.
— Надень подшлемник! — сказал мне майор хрипловато. — Фуражку снесет.
Командир эскадрильи капитан Владимир Александрович Пуцаев помог Тамаре отрегулировать длину привязных ремней.
— Поскорее, ребята! — сказал он пилотам, взглянув на часы. — Луна скоро выйдет.
Почти ровно в 22.00 первым взлетел самолет с подполковником и радисткой. За ним, поместившись в тесной задней кабине за пилотом, старшим лейтенантом Семеновым, вылетели и мы с «Вовой» — старшим радистом лейтенантом Киселевым.
Сразу стали подниматься на большую высоту — кругом в лесах прятались бандеровцы и бульбовцы. В конце февраля эти бандиты смертельно ранили генерала Ватутина, командующего 1-м Украинским фронтом. Часто стреляли они по нашим самолетам.
Я не думал о бандеровцах. В первые минуты я наслаждался полетом. В этих полетах в открытой кабине была ни с чем не сравнимая прелесть. Никогда не был так близок к птице человек, как на заре авиации.
Нашу тысячекилограммовую «уточку» кидало из стороны в сторону. Она то и дело проваливалась в воздушные ямы. Дул сильный встречный ветер. Выли на ветру стальные ленты стяжек. Боком проходила грозовая туча. Я разглядел внизу справа темную ленту Припяти. В кромешной тьме майской ночи то и дело угасал мерцавший впереди голубоватый огонек — струя раскаленного газа, вырывавшегося из выхлопного патрубка мотора летевшей впереди «уточки». Как правило, летчики полка не садились на незнакомые площадки в тылу врага, а тщательно изучали их особенности во время выброски груза на парашютах. Нам же предстояло сесть в Михеровском лесу с первого раза.
Место для перелета через линию фронта было выбрано такое, где у немцев не было 88-миллиметровых зенитных пушек, стрелявших по вертикали до 11 000 метров со скорострельностью до 15 выстрелов в минуту. Немецкие зенитки меньшего калибра нам были не очень страшны: 20-миллиметровые райнметалловские пушки имели вертикальную дальность стрельбы до 4000 метров, а 37-миллиметровка — всего 3000 метров. На четырехкилометровой высоте без происшествий перелетели мы линию фронта. Вначале мы хорошо видели ведущего, но, снижаясь в косматые облака, скоро стали терять его из виду. Потом огонек, светивший нам путеводной звездой, совсем пропал в рваных облаках. Над лесом нас бросало в воздушные ямы так, что заходилось сердце.
Посадочная площадка в Михеровском лесу находилась в сорока пяти километрах юго-восточнее Бреста. Но как ее найти?
Долго кружили мы над темным урочищем, где должны были гореть партизанские костры. Взошла луна — была третья ночь полнолуния. Лес внизу осветился призрачным сиянием. Самолет с подполковником и радисткой куда-то пропал. Где же сигнальный квадрат из четырех костров? Как ни таращил я глаза, свесив голову, никаких костров и вообще ничего не увидел внизу. Только молодая листва, развеваемая ветром, вспыхивала в лунном свете. С тяжелым сердцем крикнул я пилоту, чтобы ложился на обратный курс.
Непогода разыгралась. Порой по лицу хлестал ледяной дождь. Клубились тучи. Нечего и говорить, что у нашего «По-2» не было никаких приборов для слепого пилотирования. Не было и радиосвязи. На третий год войны этот самолет один в нашей авиации оставался без радио. На обратном пути что-то стряслось с компасом или ветер снес нас с курса — во всяком случае, пилот сбился с курса, а потом чуть не приземлился на головы немцев не то на переднем крае, не то над каким-то прифронтовым гарнизоном.
Переговорной трубки телефона у нас не было. — Ищи мельницу! — кричал Семенов. Он включил мотор и, повернув к нам лицо в полумаске очков, орал во всю глотку: — Ищи мельницу!
Неистовый шум воздушного потока заглушал его слова. Восточный ветер гнал навстречу туман. Мы таращили в потемках глаза, искали с «Вовой» мельницу, а пилот смотрел сразу и на полетную карту-двухкилометровку и на приборный щиток со скупо освещенным компасом, альтиметром и другими приборами.
Воздух был так наэлектризован, что под подшлемником шевелились волосы.
Я добросовестно вертел головой, выглядывал за левый борт, впиваясь в мглистую темень глазами, хотя сознавал, что с такой высоты да в такую ночь никогда не замечу на земле и небоскреба, не то что мельницы. Я не видел земли из-за почти сплошной слоистой облачности, но знал — под нами леса и болота Полесья, пустынной, выжженной гитлеровцами земли, равной по территории всей Баварии.
Мы не заметили, как перелетели Припять и линию фронта, как попали в зону нашей противовоздушной обороны. Кувыркнувшись, совершили вынужденную посадку близ линии фронта у деревни Крушино в трех километрах западнее Мозыря, недалеко от местечка Камень-Каширский, в районе, кишевшем бандеровцами. И только тогда пилот растолковал нам, что «мельница» — это не какой-нибудь ветряк, а прожектор, луч которого бегает по кругу, как во время праздничного артиллерийского салюта в Москве, и служит световым ориентиром для самолетов. А я-то, профан, искал мельницу на земле!
«Вова» связался по рации, благо «Северок» не разбился, со штабом фронта, сообщил координаты вынужденной посадки, просил прислать ГСМ — горюче-смазочные материалы — и новый пропеллер. Штаб прислал все, что нам было нужно, на следующий день. Мы помогли Семенову сменить винт и заправить самолет бензином. На ремонт ушло несколько дней. Кругом — вода, грязь, знаменитая полесская распутица. Обратно на «подскок» мы прилетели только 12 мая. На «подскоке» я вздохнул с огромным облегчением: наша «флагманская уточка», подполковник Леонтьев и радистка Тамара, целые и невредимые, давно уже были там… Оказывается, Грызлов, их пилот, обнаружил костры партизан, но не решился сесть — лесная прогалина показалась ему чересчур маленькой для посадки. Пилот пронесся на бреющем над поляной и, выключив мотор, крикнул что было мочи в темноту:
— Рубите дальше лес!.. Рубите в сторону болота!..
На «подскоке» мы узнали, что еще 9 мая наша армия освободила Севастополь. Пили за эту большую победу. Пили в офицерской столовой за воссоединение всей нашей группы и за успех операции.
— Дай бог, не последнюю! — с чувством проговорил майор Савельев.
Для нас, вылетающих на задание, этот тост имел особый смысл.
На «подскоке» нас ждали и неприятные новости: по данным воздушной разведки, немцы за последние дни стали рассредоточивать свои истребительные эскадрильи по полевым аэродромам, подтягивая авиацию ближе к фронту.
Подполковник был совсем плох, он весь пожелтел, мучили боли в желудке.
— Ну как, Тамара, — осведомился я у радистки, — страшновато лететь было?
— Вот уж нет, — невозмутимо отвечала бесстрашная казачка. — Как в трамвае, даже на сон потянуло.
Грозы Тамара боялась, а полеты через линию фронта, в тыл врага ее совсем не смущали!
Снова готовились мы «вылететь в заданную точку». Первым самолетом должны были лететь я с Тамарой. Вторым — подполковник с «Вовой». Но вновь гремит гроза, что ни ночь — нелетная погода.
От дождя совсем развезло все дороги вокруг. Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский в своих мемуарах вспоминал: «Много я повидал на своем веку распутиц. Но такой грязи и такого бездорожья, как зимой и весной 1944 года, не встречал ни раньше, ни позже…» Бьюсь об заклад, что самая страшная распутица была в Полесье. Мы на «подскоке» были отрезаны от всего мира, не могли даже сходить в соседнее село. Аэродром раскис. А что там делается с нашим лесным аэродромом!..
— Помните, — говорит нам, морщась от боли, наш подполковник Орлов-Леонтьев, — вы можете сесть на посадочную площадку врага. Немецкая авиация почти наверняка засекла уже сигналы партизан. Я просил менять их каждую ночь: треугольник, конверт, ромб, квадрат, три линии. Но немцы, подсмотрев новый сигнал, могут тут же радировать, чтобы их люди выложили и зажгли такие же сигналы. Поэтому от вас требуется величайшая бдительность, особенно от тебя, «Спартак». Если заметишь две пары сигналов, немедленно поворачивай обратно, как это ни тяжело будет сделать. А сев, держи палец на спусковом крючке своего ППС и будь готов сжечь самолет, если кругом — немцы!
Помолчав, подполковник веско проговорил: — О нашей операции знает сам командующий — генерал армии Рокоссовский. И в Москве знают…
Мы не знали, какие драматические события разыгрались 5 мая в Михеровском лесу…
«ТАДЕК»: «5 мая. Сегодня с самого утра началось наступление немцев на лес. Приехали на танках, заблокировали основные тропы на болотах. Были и кавалерийские части. Прочесывали весь лес. Ходили весь день за нами по пятам. А мы час за часом маневрировали по самым большим болотам. Видели немецкие танки. Слышали голоса немцев и стрельбу. Основные силы врага прошли мимо. Прятались на каком-то островке. До самого вечера ничего не ели. Разожгли костер. Стали готовить пищу. А сегодня первый день ожидания самолетов! Наконец Каплун приказывает идти на аэродром. Идем, очень боясь найти там притаившихся немцев. Проходим спаленным лагерем. В нашем госпитале оставался один тяжелораненый, которого мы не смогли забрать с собой. Немцы застрелили его, а потом сожгли с землянкой».
Козубовский, узнав о гибели товарища, весь день гадал: выдал или не выдал этот партизан перед смертью тайну лесного аэродрома?
«ТАДЕК»: «Десять вечера. Разжигаем костер. Печем картошку. Ждем до часа ночи. Самолетов нет. Потушив костер, возвращаемся на стоянку. И вдруг — характерный голос самолета «У-2»! Бежим обратно, зажигаем костры. Самолет приближается, делает круг и опускается, словно летучая мышь. На бреющем полете летчик кричит: «Болото!..» Мы отвечаем: «Сухо!» Но он бросил в нашу сторону ракету и… улетел. Опечаленные, вернулись мы домой».
Шестого мая каплуновцы строили временные шалаши. С вечера, не получив никаких радиограмм, снова дежурили на аэродроме. Снова пекли картошку и томительно ждали, выставив во все стороны охрану. Около полуночи над лесом появился «У-2». Покружился и улетел, сбросив в стороне, над железной дорогой Брест — Ковель, несколько бомбочек…
Седьмого мая Каплун получил нашу очередную радиограмму. Она предписывала ему удлинить аэродром, спилив высокие деревья со стороны захода самолетов на посадку. Вечером Козубовский снова руководил работами на аэродроме. Поляки трудились изо всех сил.
«КАЗЕК»: «Следующую ночь опять ждали самолетов.
А немцы шарили по лесу, увидели огонь костра, который партизаны зажгли по ложному сигналу, и обстреляли его. Партизаны мгновенно потушили костры, и все обошлось благополучно. В другой раз немцы обстреляли костры с воздуха…»
Летим или не летим? С 6 мая опять потянулись дождливые, пасмурные дни и ночи. Снова гремел в небесах Илья-пророк.
Ничто так не изматывает, как затянувшееся ожидание смертельно опасного дела. Нам было нелегко томиться на «подскоке» изо дня в день в первой или второй боевой готовности. Но каково было полякам и партизанам в Михеровском лесу!
В щегольской фуражке с небесно-голубым околышем, в коричневой кожаной тужурке на «молнии» и с гитарой спешил ко мне навстречу Африкант Платонович Ерофеевский.
— Пламенный привет аргонавтам пятого океана! — еще издали с широкой улыбкой приветствовал меня Африкант Платонович.
Вот как бывает на войне! Прощаясь накануне, мы были уверены, что долго не увидимся, а увиделись через несколько дней. Когда настало новое прощание, мы допускали, что у нас опять ничего не выйдет с посадкой и что мы скоро увидимся, но мы не увиделись вовсе. Наверное, погиб мой друг летчик. После войны я пытался разыскать капитана Ерофеевского, помнил, что он ушел на войну с Урала, происходил, помнится, из уральских казаков, но мне так и не удалось напасть на след Африканта Платоновича.
— Второй полет в то же место всегда опаснее первого, — заметил Африкант Платонович, провожая меня в «Веселую жизнь», где заждался меня майор Савельев. — Может, фрицы уже начеку. Небось диверсант, как и волк, не ходит туда, где его могут ждать.
За обедом — полковым интендантам пришлось снова поставить на довольствие меня и «Вову» — Африкант Платонович объяснил мне, почему второй полет опаснее первого.
Звукоулавливатели одного или нескольких немецких пунктов ВНОС — воздушного наблюдения, оповещания и связи — наверняка засекли полет двух наших самолетов через линию фронта на Припяти, без труда определили типы самолетов по характерному звуку моторов. Дежурный унтер-офицер немедленно телефонировал об этом в соответствующие штабы «Люфтваффе» в Ковеле, Бресте, а может быть, и в Демблине, за Бугом, и всюду другие дежурные занесли эту телефонограмму в специальные журналы. На оперативных пунктах гитлеровских аэродромов зажглись красные лампочки «тревоги». «Флигалярм!» — «Воздушная тревога!» Обширная прифронтовая сигнальная сеть 4-го воздушного флота «Люфтваффе» генерал-полковника Отто Десслоха, телефон и радио быстро разнесли сигнал тревоги по всему району.
Офицер оперативного командования прифронтовых истребительных эскадр 4-го воздушного флота «Люфтваффе» мог тут же объявить боевую готовность номер один. В оперативном зале, где сидят в шлемах и комбинезонах летчики дежурного отряда, загремели бы репродукторы, и летчики побежали бы, застегивая на ходу ремни и «молнии», к своим истребителям. Всего несколько минут потребовалось бы, чтобы выслать под Малориту ночной истребитель «Ме-110». Однако команды на вылет не последовало. Почему? Да потому, что с прошлого лета, с великого Курского сражения, советская авиация добилась превосходства в воздухе, и «Люфтваффе» уже не могли охотиться за каждой «воздушной этажеркой». Есть у ночных «мессеров» дела и поважней. Так что дежурный офицер ограничился тем, что скрупулезно зарегистрировал перелет фронта двумя самолетами «По-2», нанес их координаты на карту и тут же предупредил ближайшие командные пункты ПВО.
Эти два таинственных самолета не имели радиостанций на борту или же соблюдали режим радиомолчания, иначе все переговоры в воздухе были бы перехвачены, запеленгованы и записаны оперативными пеленгационными группами и зарегистрированы в функабвере и станциями радиоподслушивания СД.
Еще минут через тридцать немецким «слухачам» стало ясно, что эти самолеты не перелетали через Буг, а остались в треугольнике Ковель — Брест — Влодава. Затем, еще через час, немцы зафиксировали возвращение обоих самолетов через фронт. Никаких данных о сбрасывании бомб этими самолетами не поступало. Значит, они сбросили или парашютистов, или груз. Возможно, даже садились за фронтом на партизанских аэродромах в лесу. В таких случаях следует немедленно связаться с абвером и СД. И еще этой ночью в абверштелле-Ковель и абвер-штелле-Брест раздались телефонные звонки, и контрразведчики вермахта и СС начали ломать голову над загадочным полетом двух самолетов «По-2» над местечком Малорита. Задумаются над этой загадкой и опытные офицеры «зихерхайтдинста» при штабе дивизии СС «Викинг». Им станет ясно: в Михеровском лесу еще скрываются партизаны и что-то они затевают.
Одним словом, повторный визит самолетов в Михеровский лес уже не застанет гитлеровцев врасплох. И на этот раз отнюдь не исключено, что с ковельского или брестского аэродрома взлетит по тревоге двухмоторный ночной «Ме-110». А скорость его — почти шестьсот километров в час, и вооружен он двумя скорострельными пушками и пятью пулеметами…
— Американцы, — сказал Африкант Платонович, — вычислили, что их летчики сейчас имеют восемьдесят шансов из ста вернуться домой живыми и невредимыми, — превосходство в воздухе у них потрясающее. У наших соколов на это, конечно, меньше шансов. Что же касается вашего задания, то думаю, что во время первого полета у вас было пятьдесят шансов из ста на успех. Теперь же — двадцать пять из ста. Причем я говорю о полете туда и обратно без учета обстановки в том лесу, о которой мне слишком мало известно. Я говорю тебе это, потому что ты сам знаешь — риск был велик, а сейчас и подавно. Вот почему по всем правилам вам необходимо перенести «стол» в другой лес!
Но у нас не было на это времени. Когда мы отобедали, Тамара уже успела связаться с Центром. Она молча, угрюмо вручила мне радиограмму, в которой подполковник Каплун сообщал, что на его лагерь снова напали эсэсовцы, выбили партизан из лагеря, едва не заставили каплуновцев покинуть лес с удобной поляной, на которой они собирались принять наши самолеты. Угораздило же эту 5-ю танковую дивизию СС прибыть еще 8 марта как раз в район, где тайно готовилась наша операция! Ветераны-«викинги» помнили боевое крещение своей дивизии, пятой по счету в «Ваффен СС», под Равой-Русской, победы на Украине в сорок первом, путь на Кавказ, отчаянную попытку деблокировать армию Паулюса в Сталинграде, повторный захват Харькова… Ветераны-«викинги» были стреляные волки, многократные кавалеры Железного креста, любимцы фюрера. Около двух месяцев переформировывалась дивизии в Люблине, в том самом Люблине, из которого «викинги» и выступили в сорок первом, чтобы форсировать Буг и начать свой «черный марш» по степям Украины. Им приходилось начинать теперь с самого начала, только мало среди них оставалось высоченных ветеранов сорок перового, когда в «Ваффен СС» брали лишь нордических верзил не ниже метра восьмидесяти ростом.
Рейхсфюрер СС Гиммлер поставил перед командиром дивизии СС-группенфюрером Гербертом Гилле задачу, очень похожую на ту, что стояла перед «викингами» в декабре сорок второго, когда бронированная армада генерал-полковника Гота ринулась к Сталинграду чтобы деблокировать армию Паулюса. На сей раз дивизия пробилась к Ковелю и, зарыв свои танки в землю отбила упорные атаки советских войск. Гитлер придавал особое значение Ковелю — ключевому узлу железных дорог, открывавшему путь в Польшу и Чехословакию. Фюрер ни за что не хотел отдавать рокадную Львовско Белостокскую стальную магистраль.
Эсэсовцы из нового пополнения были желторотыми необстрелянными юнцами из гитлерюгенда. Новоиспеченные унтерштурмфюреры не кончали пятилетний курс в Блюторденсбургах — «Замках крови», не проходили закалку в эсэсовском училище в Бад-Тельце. За плечами у «викингов» образца 1944 года было лишь военное обучение в гитлерюгенде да двухмесячные курсы в казармах Люблина.
С «викингами» нам предстояло встретиться, что называется, лицом к лицу.
Наши пилоты нервничали.
— Партизаны — народ, знамо дело, геройский, однако они мало смыслят в наших воздушных делах, говорили они, тыча в микроскопическое пятнышко на полетной карте. — Что за пятачок они там подобрали. Болото, кусты… Открытых подходов нет. Нет твердого грунта. Врежемся — ни винтиков, ни костей не соберем на таком «столе»! Там черт ноги переломает! И трава мокрая — не от дождя, так от росы. Прокатимся, как на коньках, и амба! Не удержат тормоза…
— Но ведь посадочный пробег у ваших «воздушных мотоциклов» совсем небольшой! — понаторев в авиационных делах, льстиво утешали мы бывалых пилотов. — Сто метров! И ночи в мае уже такие светлые…
— Какие там светлые! Кругом грозовой фронт.
В непогоду, объяснили нам, плохо, а в чересчур светлую ночь лететь тоже опасно: район Ковеля особенно густо насыщен немецкой зенитной артиллерией.
Капитан Африкант Платонович Ерофеевский после участия в дерзком дневном полете со звеном «уточек» на Ковель рассказывал:
— Там у них, у подлецов, дальнобойные 88-миллиметровые зенитки, 22- и 37-миллиметровые автоматические пушки, счетверенные пулеметы… А авиацию свою немцы с каждым днем на нашем участке усиливают!.. Большие аэродромы у них тут в Бресте, Демблине, Люблине. Эх, мне бы мой «ястребок» сюда! А то летаю на кофейной мельнице! Последний раз мой механик заклеил на ней двенадцать пробоин перкалевыми заплатами..
Карие глаза Африканта наполнились грустью. Именно из жарких рассказов Африканта Платоновича узнал я нехитрый словарь летного жаргона. «Юнкерс-87» — «лапоть» или «лаптежник», «Мессершмитт-109» — «мессер», «худой» или «шмитт», «Фокке-Вульф-190» — «фоккер» или «фока». Только постигнув этот язык наших соколов, стал я понимать то леденящие, то зажигающие кровь рассказы о скоротечных воздушных боях. На наших героев-летчиков мы вполне могли положиться. Взять, к примеру, моего славного Африканта. В «Огоньке» военного времени я нашел такую его характеристику под фотографией бравого усача:
«Тысяча пятьдесят восемь ночных боевых вылетов на бомбометание и сорок разведывательных полетов совершил Герой Советского Союза А. П. Ерофеевский. Бесстрашно наносит он удары по крупным объектам противника, важнейшим коммуникациям и жизненно важным центрам врага. По орудийным вспышкам, едва различимым теням и еще каким-то одному ему известным признакам он безошибочно «читает землю». «Не в бровь, а в глаз бьет Ерофеевский врага», — говорят о нем боевые товарищи…»
Сокол, да и только! Тысяча пятьдесят восемь ночных вылетов. Это еще летом сорок четвертого. Это, считай, по одному боевому вылету ежедневно в течение почти трех лет. Сколько еще вылетов сделал он за оставшийся год войны!..
Вот какие орлы летали на «небесных тихоходах»! Правда, Африкант Платонович почему-то не стал нашим пилотом. Однако командир авиационного полка выделил нам самых опытных, самых мужественных своих летчиков, с самой высокой техникой ночного пилотирования, с опытом посадки на партизанских площадках за линией фронта. В полку тоже знали, что речь идет о важном правительственном задании.
И капитан Ерофеевский и все летчики этого полка — они громко именовали себя ночным легкобомбардировочным. полком — тоже были готовы на все, только бы выполнить приказ Москвы. Лететь решили во что бы то ни стало: жизнь польских представителей была в опасности.
Правда, кое-кому в авиаполку казалось, что сложность обстановки в районе посадочной площадки не обеспечивает возможность успешного полета с посадкой, но майор Савельев сумел добиться согласия на полет у командира полка.
И вдруг снова авиаторов взяло сомнение: по последним данным, в конце апреля у немцев впервые появились на фронте, в авиаистребительном корпусе… радиолокационные станции!..