- Ты на меня не кричи, тоже мне прынцесса с Лубянки, - спокойно осадил ее Марк. - Я тебе на твой вопрос и отвечаю. Большевики победили потому, что мы были отчаянны и безжалостны. А жандармы просрали империю, потому что были мягкотелы.
- Мягкотелы? - возмутилась она. - Тебе легко говорить, ты никогда в их застенках не был!
- Но ты-то была! Тебя в шестнадцатом взяли с листовками, да еще на военном заводе. Кто ты тогда была: враг самодержавия или глупая девчонка? Муха, мошка даже. Что бы ты сделала с контриком, пойманным при таких условиях? Расстреляла бы по законам военного времени. И рука не дрогнула бы, и совесть не заела. Жандармы же тебя пожалели, видите ли, девчонка молодая, на слезы ты свои взяла, они тебя даже не допросили толком, поверили. Отделалась только ссылкой. Сама рассказывала. Или я не прав?
- Но... Методы... нельзя же как при царском режиме...
Марк понял, что ей нечем возразить. Закончил спокойно, доверительно:
- Лиза, имей мужество назвать вещи своими именами. По сути, мы жандармы социализма. У нас те же задачи, мы пользуемся их опытом, и ты в первую очередь. Да, мы пытались построить свою систему работы органов, найти свои методы - только все равно вернулись к тому же. А вот их ошибок мы уже не повторим.
Елизавета Петровна тяжело дышала, оскалившись. Марк Исаевич был спокоен и серьезен.
- Вот теперь можешь возражать. Если есть чем. Только чтобы я счел твои аргументы вескими. А мармелад насчет морали оставь своим интеллигентам. Мне результат нужен - уничтоженный враг. Вот тут и нужна жесткость. В разумных, конечно, пределах, но жесткость.
Он уже отверг все ее доводы. Елизавета Петровна опустила голову, чувствуя, что губы ее кривятся.
- Только слез не надо. На меня это не действует.
- Не будет слез, - буркнула она, взяла бутылку коньяка, налила себе немного, выпила.
- Знаешь, Лиза, - глядя ей прямо в глаза, сказал Штоклянд. - После такого вот разговора я должен бы написать рапорт в ЦКК, сигнализировать о том, что ты проявляешь в лучшем случае - мягкотелость и потерю бдительности, а в худшем - что ты типичная правая уклонистка.
- Ну и пиши, раз должен, - зло выпалила Елизавета Петровна. - Только мне не говори об этом, пожалуйста!
- Я вообще-то не собираюсь никуда писать, Лиза. но ты пойми: если будешь так думать - желающие и без меня найдутся.
- Предупреждаешь? - спросила она, и губы ее опять скривились. Полезла в гимнастерку за портсигаром и зажигалкой. Нашла их не сразу. Щелкнула крышкой, чертыхнулась - пусто, все выкурила на допросе.
Марк Исаевич молча протянул ей свой портсигар. Елизавета Петровна взяла, сунула папиросу в рот и никак не могла прикурить - руки ее дрожали. Марк отнял у нее зажигалку, поднес огонек к папиросе, закурил сам. Похлопал ее по плечу примирительно. Она сидела, молча глотая дым и слезы. Марк плеснул себе коньяку, не торопясь, выпил, обнял ее и, выжидая, рассеянно поворачивал в крепких, волосатых пальцах гильзу с надписью "Лизе от Марка. 1921". Невольно вспомнилось то лето, когда он смастерил эту зажигалку, и юная, смешная фабричная девчонка Лизка Громова, в общем-то мало изменившаяся за эти девять лет. Поддавшись нахлынувшим воспоминаниям, Марк погладил ее по плечу. Лиза всхлипнула. Марка мало волновали чужие слезы и страдания, он даже гордился, что разжалобить его невозможно. Но Лизка была редким исключением. Он терпеть не мог ее слез. И поторопился отвлечь от неприятного разговора. Подчеркнуто небрежно поигрывая зажигалкой, спросил:
- Неужели еще та самая?
- Та самая, - подтвердила она все еще хмуро и слегка подвинулась к нему, словно ища сочувствия.
Отказать ей Марк не смог, невольно пригладил ее растрепавшиеся волосы и сказал:
- Все-таки надо тебе подлечиться. Я похлопочу в профкоме, Лиз. Съездишь в санаторий.
Она нервно хихикнула. Штоклянд всегда был скуповат на ласку и нежные слова, считая, что дополнительный паек ценнее и нужнее. Когда Лиза была его женой - он вел себя так же. Наверное, просто не умел выражать свою любовь иначе. Ей захотелось по старой памяти уткнуться в его плечо.
- Ничто тебя не может изменить, - подумала она и не сразу поняла, что произнесла эти слова вслух.
И испугалась: сейчас-то она была ему чужая женщина, и ей не полагалось ни бутербродов, ни внеочередных путевок, ни неуклюжих попыток ее утешить, ни иных проявлений его любви. И ему вовсе не нужно было знать о ее воспоминаниях и мыслях. Наверное, не стоило в сегодняшнем настроении выпивать с ним и ворошить прошлое. Такой поворот событий ей совсем не нравился. Заторопилась, хотела было встать.
- Я пойду...
- Дура ты, - сказал он, положив ей руку на колено.
Она поспешно отодвинулась.
- Какая есть! - опустила голову, отвернулась, щеки у нее горели. Поздно уже.
- Хочешь еще коньяку? - предложил он.
- Нет, я и так уже пьяная. Правда, пора идти.
Поспешно поднялась, схватила фуражку.
- Тебя ждет, что ли, кто? - с деланной ревностью в голосе спросил Марк, но задерживать не стал.
- Тебя-то ждут.
- Ну и подождут, им не привыкать, - отмахнулся Марк.
Елизавета Петровна поправила гимнастерку и подняла руки, приглаживая растрепанную стрижку. В закатном свете она казалась еще тоньше, чем была, каштановые волосы горели в лучах солнца огнем. Такой красивой и беззащитной следователя Громову на Лубянке знал только Марк.
Он встал, подошел к ней, протянул зажигалку:
- А это ты мне решила оставить?
- Ой, спасибо, - благодарно улыбнулась она и, схватив гильзу, сунула ее в карман юбки.
Марк Исаевич неожиданно сгреб ее в объятия, притиснул к себе. Лиза взвизгнула и расхохоталась.
- Ты что, с ума сошел?
- А визжишь ты как девять лет назад, - рассмеялся Марк и ущипнул ее сквозь юбку.
- Отставить жеребятину! - весело скомандовала она и шлепнула его ладошкой в грудь. Глаза ее задорно сверкнули. "Вот те и старый чекист!" - не без удивления подумал Марк.
От нее пахло коньяком и дорогим табаком его папирос. И еще едва-едва - потом. Этот запах в свое время казался ему самым лучшим и желанным. И ее тело под гимнастеркой было таким же сильным и гибким, как тогда. У Марка застучала кровь в висках.
- Колись, Лизка, а ведь ты меня до сих пор любишь? - шутливо прорычал он.
Она опять расхохоталась и ответила с игривой строгостью:
- Много вы о себе воображаете, товарищ Штоклянд.
В ее глазах запрыгали озорные чертики, задразнились. "А ведь она не против!" - подумал Марк.
- Я тебе не товарищ Штоклянд, а гражданин следователь, - сжимая ее в своих сильных, крепких руках, заявил он деланным, "страшным" голосом. Марк сам не знал, почему так сказал, но она так искренне расхохоталась, что игра окончательно захватила его.
Лиза прогнулась, как бы отстраняясь, но животом прижалась к нему. Марка обдало жаром, он притиснул ее еще сильнее. Она вроде бы активно отбивалась и все плотнее прижималась к нему, раздразнивая. Не чувствовать, что с ним творится, Лиза не могла. Но в глазах ее Марк не видел ни страха, ни возмущения. Только отчаянное, бесшабашное веселье. Согласие, полное согласие.
- Я отрицаю ваше обвинение! - шептала она.