взмок весь шапка ко лбу прилипла троллейбус еле тащит паленым воняет неужели никто не чувствует дышать нечем жарко горим ведь слюны во рту полно плохо дело тошнить начнет опять разгоняется если резко затормозит нет счастье великое ты умный еще разок так затормози как в прошлую остановку так аккуратно медленно плавно тихо незаметно притормозил и встал в животе не шевельнулось а если на следующей остановке затормозишь как только что то меня вывернет меня всегда тошнит в транспорте ты что не знал вот зачем она взяла меня к этой бабушке Мане двоюродной в походе на Клязьму сидел у открытого окна в автобусе народу до Киржача битком жара духота наши рюкзаки мешки с байдарками как только начало качать на ухабах из меня и пошло голову под раму высунул белесые вязкие струи косо относило назад в пыль дороги видел выворачивало пока было что сразу легко стало мог ехать и ехать горим не чувствует никто опять резко тормозит ну все щипит слюна на деснах опять остановка пусть еще постоит постой пожалуйста отпустит дышать нечем народу много в дверь воздухом пахнуло легче стало сколько уже едем полон рот десны щипит пальто это обязательно одень с меховым воротником на улице прохладно все в болоньевых вон плащах ходят опять подкатывает сейчас вывернет окно закрыто под ноги больше не удержу
- Андрей! Разве так можно? Куда это годится? Надо было сказать заранее. Какой ты недотепа. Давай выходить скорей. Вылезай, вылезай. Граждане, позвольте, у нас несчастье. Иди, иди, тебе уступают. Выходи скорей. Бестолочь, честное слово. Терпи, терпи. Вон урна. Платок есть. Горе ты мое... Семи остановок не проехали.
ф-у-у как лимон из чая разжевал слюна горькая тягучая никогда на троллейбусах не ездил воет стучит чем-то противно воняет от одного запаха выворачивает ладно чего над урной стоять все вроде попить бы
- Горе ты мое. Ну что? Легче? Голова не кружится? Пешком пойдем. Я Мане обещала, она пирог испекла.
безжалостная старуха вот зачем потащила к этой бабе Мане
- Ну что, Андрюша! Как ты?
- Ничего. Нормально.
лучше отстань не видишь говорить не могу рвать уже нечем а сжимает живот болит фу во рту противно пальцы испачкал
- Ты раньше на городском транспорте совсем не ездил? Ты меня удивил. Если бы знала, еще подумала, брать ли тебя. Прямо барышня кисейная. Надо, милый мой, привыкать. В городе пешком далеко не уйдешь.
Вскоре после смерти Сергея Александровича они провели тройной размен, в результате которого семья ее сына поселилась в бывшей докторской квартире, а она перебралась в однокомнатную на Госпитальном валу.
- В Салтыке, ба, автобус только стал ходить, - теперь икота началась. От станции. А так - на велике или пешкодралом...
- Идем, "на велике"... Недалеко. Скоро придем.
город конечно интересный домов полно деревья рассажены земля вокруг стволов решетками придавлена ходить можно окурки спички хорошо на свежем воздухе пташки чирикают не воняет никогда троллейбусом не поеду
- Живей шевели ногами. Между прочим, Андрей, - смотрит на внука изучающе, прикидывает: говорить - не говорить. - Вон тот был наш дом. Не туда смотришь. Смотри вон куда. Видишь желтый особняк с узкими окнами? Красивое здание.
Время от времени Ирину Яковлевну прорывало. Долго крепилась, уговаривала: не смей, не смей, не рассказывай никому, только хуже будет. Хуже не хуже, но молча сносить этот кошмар - надо сколько сил. Кто все эти люди, откуда, что они могут сделать полезного для отечества, когда они не знают и не понимают, что это такое? О эта невидимая, грозная и все могущая, но ничего, кроме гадостей, жестокостей, обид и унижений, православному человеку не делающая новая власть. Вурдалак, злой и жестокий, вечно голодный, хитрый и коварный вампир во плоти каких-то крикливых, уродливых, а главное, прости меня, господи, безнадежно глупых, навсегда пришибленных, с корявыми, мелкими душонками людей, выскакивающих перед тобой то в домоуправлении, то в прачечной, то в магазине, то в транспорте. Сплошные глупость и невежество. Днями ходила в овощной - продавщица, смотреть страшно, отпускает картошку, руки черные, но на пальцах кольца с брильянтами - как вам это?! Нет, никто и никогда не убедит ее, что вот это и есть новая жизнь, ради которой было принесено столько жертв. Это не жизнь.
Не случилось ли чего с памятью, почему вдруг все онемело, выцвело исчезло все то, что было прекрасной явью недавнего, казалось, прошлого? Испуг перед внезапной потерей памяти перешибал испуг перед жизнью как таковой. Она боялась, не верила. Последние годы, после кончины мужа, она перестала уважать свою жизнь - и это было еще одним противоречием ее существа, она постоянно искала компромисс, чтобы избавить себя от этого кошмарного наваждения - трудовых будней строителей коммунизма под эти ужасные марши везде и всюду. Но внезапный отказ памяти пугал еще больше. Это, казалось ей, было куда обиднее и оскорбительнее. Что поделать - не улетишь. Смирись, займись делом, отвлекись. Есть сестра с дочерью, племянницей Наташенькой, есть сын, внук... Им помогай, пока есть силы.
- Как это - ваш дом, бабуль? - Чего она говорит? Все дома государственные. В городе-то.
- А так. У папы с мамой здесь была типография. Потом я помогала. Мама служила корректором и меня учила сверке корректорской.
Она оглядывается, готовясь перейти улицу. Андрей улыбается. Шли-шли, никого не трогали, вдруг на тебе - уходим от погони, от слежки. С бабкой не соскучишься, вечно что-нибудь придумает.
- Башк, а что за типография? Книжки печатали?
- У папы моего, твоего прадедушки Якова Григорьевича Сазонова, было здесь небольшое издательство, называлось "Посредник". Сначала, по-моему, была типография московского университета, потом сельскохозяйственной академии. Поэты приходили. Сергей Есенин с другом, пьяницей, Рюрик, Рюрик... Фамилия какая-то... Иволгин, Ивлев... Он Сергея споил. Деньги просить приходили. Встанут в дверях, как котята, глаз не поднимают. Папа из кассы даст три рубля. Довольны, расцветают. И в ресторан. За углом, напротив театра Корша, был хороший ресторан. Маяковский в бильярд играл. Они там все бывали. - После молчания, не без кокетства: - Я Сталина видела, вот как тебя.
- Самого Сталина? Где?
- Подруга жила в доме Нирнзее в Гнездниковском. Он в гости приезжал, к Бухарину, что ли, не знаю, к кому-то из своих... - Замолкает.
- А дальше? И все, бабульк?
- Я девушка была, Андрюшенька, мне было неинтересно... Человек в гости приехал. Длинный автомобиль, охрана. Нас в подъезде чуть придержали, пока не прошел. Могла потрогать. В шинели до полу, росту маленького, лицо рябое, рыжий... - Смотрит на внука. В ней разрастается страх, перемешанный с сожалением: что наговорила, зачем, кто за язык тянул? Скорее бы к Мане прийти, успокоиться.
- Вообще, Андрей, хочу поговорить, как со взрослым мальчиком.
Как со взрослым - это приятно. Говори. Послушаем.
- Невольно. - Поставила точку в конце предложения. - Невольно тебе часто приходится слышать то, что мальчику твоего возраста знать рано. Старшие могут сказать что-то не так, ты повторишь. Заинтересуются. Будут неприятности...
- Кто заинтересуется, ба? "Повторишь"! Я никогда никому ничего не говорю. Вот еще!
- Это хорошо, что не говоришь. Но все-таки, Андрей, к папе, например, часто приходят товарищи, сослуживцы по работе. Я не говорю, что подслушивать нехорошо, это ты сам должен понимать. Но даже если ты что-то и услышишь, не говори об этом на улице.
- Бабуль, да что такое я должен услышать? - Обидно: говорит, как со взрослым, а объясняет, как маленькому...
- Мало ли... - Она помолчала. - Не слышишь и молодец. Не хватало, чтобы я тебе примеры привела, натолкнула на разные мысли. - Вот ты просишь: бабушк, расскажи мне то, расскажи мне это. Это хорошо, что тебя интересует родная история, вообще, что ты проявляешь любознательность. Но...
- Хорошо, что я проявляю любознательность. Но...
- ...но, - она не обратила внимания на его иронию, - многого я не знаю. Время было сложное. Я вот тебе что-нибудь расскажу, а потом ночь заснуть не могу: зачем сказала!
- О чем ты, бабушк? Чего такого секретного ты мне сказала?
- Секретного - ничего. - Она произнесла это как-то задумчиво. - Какие тут секреты. Слава богу, ни с какими секретами дела не имела. Просто жизнь, милый, такая... Не все хотят, чтобы правду знали. - Что несу, господи, святитель наш, прости грехи мои, что внушаю дитю неразумному, язык враг мой.
- Да ладно тебе, ба. Я все понял. - Сама не знает, что хочет. Все время боится. А чего бояться. - Не маленький.
- Не маленький? Как это не маленький? - Она вела его за руку по круто загибающемуся переулку, вдоль решетки забора необычного, похожего на рыцарский замок, дома. Фасад "замка" украшал лежащий на коньке громадный лев.
- Ну вот, дошли. Нам сюда. Андрей, ты, пожалуйста, забудь, что я тебе говорила? Ничего не было.
- Как это? И Сталина не видела?!
- Нет, не видела. - она по-девичьи хихикнула. - Ничего не говорила... Все, Андрей. Сейчас мы придем к твоей второй бабушке, моей старшей сестре Марии Яковлевне. Веди себя скромно. Ничего без спроса не трогать, в разговор не встревать, не капризничать, не шуметь и не шалить. Баба Маня строгая, не то что я, быстро выставит за дверь.
Поднявшись по широкой, пологой и чистой лестнице, встают у высокой коричневой двери с кнопками звонков и списком жильцов квартиры. Звонка не слышно. Бабушка, нажав какую-то кнопку, начала расстегивать пальто, освободила от пуговицы длинную внутреннюю петлю, придерживающую полу, ослабила шейный платок.
- Ну наконец, ну наконец. Ну заходи.
Дверь бесшумно открылась, и показалась голова бабушки, только одетой в незнакомое платье с нарядным кружевным воротником, - крупный прямой нос, серебро волос, тонкий рот, тот же голос и те же интонации.
Высоким коридором, заполненным уютными запахами, прошли в огромную, в два окна комнату. Над столом - удивительная люстра: с канделябрами для свечей, противовесом на цепях, большим матовым абажуром с дырой посередине над электрической лампочкой.
- Ну здравствуй, Маня, здравствуй, дорогая моя. - Женщины троекратно целуются. - Сохрани тебя господь, - шепчет быстро бабушка свое обычное.
- И тебя тоже, - отвечает сестра. - Что так довго, Ира? Я беспокоиться начава. Ты выехава-то? Когда довжна приехать? Что произошво? Тровейбус свомався? - Мария Яковлевна картавит. - Никогда им не доверява, что-то у него бовтается вверху, того и гвяди, сорвется, по башке даст. Нет, вучше автобусом. Надежнее: запватив, сев к окошку, ни о чем не думаешь. С этими проводами - не знаю, не по мне...
- Да, Маня, не с троллейбусом, а с Андрюшей беда случилось. - Бабка переобувает обувь, говорит чуть громче обычного. - Он не переносит транспорт, его тошнило. С полдороги сошли и к тебе добирались одиннадцатым номером.
- Господи, Ира, - Марья Яковлевна встает посреди комнаты. - Как он ездить-то будет? Ведь в городе много не находишь. - Первый раз внимательно посмотрела на него серыми, серьезными глазами. Во взгляде ничего фальшивого, никаких сюсюкающих порывов у этой бабушки не было, как, впрочем, и у его родной бабки. Заметила, отличила от стоящей кругом диковинной мебели: кресел, этажерок, полочек, стульев, тумбочек, табуреток, ширм, ламп и ваз словно в спешке снесли сюда все это из большого-большого дома, при срочном расставании, что под руку попало первым.