Отец с дядей Юрой несколько раз ходили в диспетчерскую: сначала им сказали, что ждать придется до утра, но потом отец повел их с мамой куда-то, сонных, они уже угрелись в своих мешках. (Тете Люсе пора было на работу, и она оставила их еще на Большой Волге.) Немолодой часовой в плаще с капюшоном и винтовкой на плече сопровождал их в кромешной темноте. Помахивая фонарем, он что-то бесконечно рассказывал свежим слушателям, и в один из таких взмахов луч света как бы случайно выхватил буквально под ногами у Андрея черную бездну: никакого даже полушага - малейшее движение вперед, и он летит вниз метров шесть, если не больше, на стоящие там рядком самосвалы и тракторы.
- Ой, тут яма, - сказал Андрей остатками сонного голоса.
- Да-да, мы стенки шлюза ремонтируем, - подтвердил часовой, махая фонарем. - Тут левей надо.
Дошли до освещенной бетонной башни с барельефами - колосья, ленты, звезды - под крышей. По узкому шаткому верху опускающихся ворот перешли на ту сторону. Внизу, совсем глубоко, в тускло освещенной, пустой и мокрой яме шлюза стоял шум от просачивающейся через щели в воротах воды. Справа черная, лоснящаяся плоскость начиналась прямо у ног, всего несколькими сантиметрами ниже их подошв, и сразу представлялась во всей своей толще и невероятной тупой мощи, да еще мостик этот был какой-то наклоненный, подрагивающий от каждого их шага. Как-то не очень верилось в его основательность, и только присутствие взрослых сдерживало Андрея, чтобы не сбежать с него на верный и вечный берег, закованный в камень и бетон. Невозможно было поверить, что эта вот хлипкость и дрожание металла от каждого их шага и есть то сооружение, которое сдерживало эту водяную многокилометровую массу, уползавшую из-под пятен света вокруг шлюза куда-то в бесконечную черноту, обозначенную красно-зелеными точками по берегам канала. Поднялись по крутой железной лестнице с просвечивающими ступенями и очутились в просторной комнате с железными низкими шкафами в центре, к ним подошел человек с доброжелательным, приветливым лицом - дежурный диспетчер Чуркин. Он показал им, как управляется шлюз: продемонстрировал работу контрольного прибора, без подключения камер. Все это и было назначением железных шкафов в комнате. Если бы он взаправду включил механизмы шлюза, тогда бы они прошли его, но Чуркин объяснил, внимательно изучая их лица, что может это сделать, если только они оплатят государственную стоимость шлюзования. Никита Владимирович поколебался и решил ждать "попутчика" - деньги в дороге могут понадобиться в любой момент. Чуркин сказал, что скоро должен быть пассажирский и тогда он разрешит им пройти. Самостоятельное шлюзование маломерного флота запрещено, надо обязательно в камере шлюза швартоваться к большому судну.
Из окна диспетчерской Андрей с мамой наблюдают шлюзование. Глубоко в огромной темной камере по одной стенке дымит старенький, весь освещенный "пассажир", за ним притулилась небольшая самоходка с освещенной постройкой на корме. Их родная "Вега" отсюда казалась такой крошечной и беззащитной, что трудно представить, как они все в ней умещались-то все это время стояла у другой стенки.
Мужчины держатся за скобы в стене шлюзовой камеры. Вода прибывает, пенится, возникают огромные водовороты, они водят находящиеся в камере суда, видно сверху, и норовят оторвать лодку от стенки. Андрей на расстоянии ощущает, как непросто отцу и дяде Юре на руках изображать чалку - так неудобны эти огромные мокрые крюки и плавающие в стенах шлюза кнехты. Легкую лодку все время водит. Команде надо постоянно, по мере прибывания воды, перехватывать мокрые, скользкие и редкие скобы в бетонной стене - одна скоба вот-вот должна уйти под воду, а до следующей не так-то просто дотянуться расстояние между скобами рассчитано на большие суда, маломерный флот тогда в расчет не брался. Отец достал их дюралевые байдарочные весла и пытался ими как-то зацепиться, но ничего не вышло.
Суда словно поднимались из какого-то другого мира. Когда наконец пароходы полностью - трубами, палубами, рубками - вздымаются над шлюзом, их лодка, в ярком свете прожекторов, как на ладони. Мужчины на корме, дядя Юра наматывает и дергает шнур стартера, умница мотор запускается и толкает лодку вперед. Пройденный отрезок канала, с огнями за шлюзом, словно проваливается в черную пустоту. Пароходик орет, докладывает о своей готовности идти вперед, и тонкий и шаткий мостик, по которому они переходили с того берега на этот, медленно исчезает и затаивается под темной водой. Зажигается зеленый семафор. Прошлепал теплоход, тихо прополз сухогруз, протрещала "Вега" - бетонные стены эхом моментально подняли и приблизили их к ним и посадили в лодку, пора уходить отсюда. (Андрею стало чуточку стыдно от мысли: здесь тепло, а на воде холодно и неуютно, и от этого стыда захотелось в лодку еще сильнее.) Однако Никита Владимирович договорился с дежурным, и Чуркин разрешил матери с сыном переночевать на полу теплой и сухой диспетчерской.
Ясное утро и ночной ливень
От утренней воды шел холод, таяли клоки рассветного тумана. На бетонном "быке" перед входом в шлюз сидел рыбак с несколькими донками. Диспетчер Чуркин разбудил Ингу Серафимовну с Андреем пораньше, до прихода сменщика. Каменистый желоб канала порос высокими желто-фиолетовыми и розово-лиловыми цветами. Мужчины с Чоком в ногах крепко спали в лодке за причальными быками под целлофановой пленкой.
Они позавтракали и спокойно своим ходом к вечеру подошли к шлюзу в Икше - это уже совсем близко от Москвы, по воде - километров пятьдесят. Если, скажем, не останавливаться, то, учитывая их скорость, к утру следующего дня они бы дочапали, как говорил Никита Владимирович, до Химок. С ночевкой - только к вечеру следующего дня могли быть на месте. Чтобы всем не мучиться малоинтересной и однообразной дорогой по каналу, женщин и детей, то есть Андрея с мамой, решено было отправить домой железной дорогой.
На станции Икша они сели в пустую электричку, от Савеловского вокзала на такси проскочили ночную Москву, на Курском еле успели, билет брать не стали, на последнюю электричку до Железнодорожного. Андрей так устал и от впечатлений, и от дороги, что спал и в поезде, а потом и в такси. А в "своей" электричке он просто лег на лавке, подложив под голову брезентовый рюкзачок, с которым еще в войну - вчера была, казалось ему тогда - отец ездил на юг за продуктами... Уже в дороге ему начали сниться бесконечные водяные валы, тяжелые и холодные брызги, летящие в лодку через ветровое стекло, и все время словно наваливались откуда-то огромные и равнодушные буксиры, с приближающимся шумом колотящие по воде громадными колесами по бокам.
А когда они в полной темноте шли от своей станции, разразилась грозаони видели вспышки молний где-то над Москвой, в том направлении были сейчас отец с дядей Юрой, они прибавили шагу, но не успели - ухнул ливень. Ни зонта, ни плаща у них не было, они разулись и с песнями шлепали по середине пустого ночного шоссе сначала мимо его школы, а потом темных спящих домов. Возбужденные, мокрые насквозь, они с веселым шумом вторглись в свой дом, долго колотили в дверь - их никто, понятно, не ждал - своя домработница Надя уехала в деревню в отпуск. Наконец заспанная Марья Николаевна, домработница Крючковых, открыла, и они легли спать.
Какие волны качали Андрея во сне в ту ночь, на какие водяные горы только не взбиралась их утлая, но такая теперь родная лодка, подталкиваемая надсадно трещавшим мотором, и как они все после этого низвергались куда-то в бездонную пучину и летели, летели... Даже во сне дух захватывало. Спал он долго, а утром первая мысль была: хорошо ли зачалена лодка, не утянуло ли ее течением при заполнении водой камеры шлюза.
Но стены вокруг были с удивительно знакомыми обоями - совсем как дома.
Глава 7. Первая победа
Пальцы от снежков онемели, ломит под ногтями, хоть кричи. У пацанов небось так же. Никто вида не подает, пройдет сейчас, мамочка. Сунул руки под мышки, еще больней стало. Как летом: наешься мороженого, во лбу как схватит, будто башка сейчас развалится, зато потом тепло так становится.
- Робя! Э, робя, гляди-ка, Ворона, немецкий автомат достал!
Это Коля Викторов, их мастер-оружейник, такие из доски модели, особенно пистолетов, вырезает со всеми кнопочками и насечками, что не отличить. Точно, у Вороны в руках что-то черное. Господи, как стрельнет сейчас, все и попадаем, как в кино. Даст очередь... Может, к Кольке во двор смыться?
- Ты что? Это духовой. - Малыш, что значит брат Ворона, даже не оглянулся, гаденыш, и молчал. - Ему за автомат знаешь что бы было?
- Откуда он его взял-то?
- Принес вчера откуда-то. Выиграл, наверное... Не зна-аю!
Васька Воронов был постарше их года на три, на четыре. Он давно вел взрослый образ жизни - играл в карты с поселковой шпаной, выпивал, хулиганил, имел приводы в милицию, откуда его вытаскивала мать. Ярко крашенная моложавая женщина, пытавшаяся одеваться модно, то есть в соответствии с рекомендациями журнала "Работница", она работала в поселковом совете и была озабочена, секрет, который невозможно скрыть от посторонних глаз, устройством своей личной жизни - с отцом Васьки она рассталась давно и теперь усиленно вила семейное гнездышко с отцом Малыша.
- Руки вверх! Хенде хох, хенде хох! - Как в кино, когда немцы идут цепью, прижав автоматы к бедру и выставив острый локоть, на них по дорожке быстрым шагом в сером коротком пальто с поднятым воротником шел Васька Воронов с чем-то черным и устрашающим в руках. - Вверх руки, недоноски, руки, все к стенке! Подымай, кому сказал! Ну! Быс-с- стра!..
- Ладно, Вась, покажь пистоль... Дай подержать.
- Это что, Васьк, стартовый, да?..
- Ты что, это не стартовый...
- Васьк, постреляем или в лес пошел?
- Малыш, что с ним в лесу делать? - брату снисходительно. - Фиг вам, а не пострелять! Пульку кто даст, тому дам, мало пулек... Андрюшенька, как у твоего бати ружьецо-то?
Запомнил, гад, как я рассказывал, что у моего отца есть ружье двенадцатого калибра. Нашел, что сравнивать.
- У него охотничье, оно больше... - Настоящий пистолет, гад, достал, мне бы...
- Ладно, больше. Это и не ружье, а пистолет духовой... Как он меня тогда вел, все Москву обещал показать, помнишь? - Посмотрел и отвел глаза.
Помню, как ты, опустив голову, плелся месяц, наверное, назад в "белые дома" показывать нам с отцом, кто украл мои лыжи, - это я хорошо помню, подумал Назаров и посмотрел на Ворону: что хочет, на что намекает?
"Белыми домами" в те годы в Салтыковке называли территорию вдоль шоссе, застроенную одинаковыми двухэтажными бараками. Они сначала служили общежитием мелиоративному техникуму, а когда учебный корпус сгорел, отошли под казармы какой-то технической части, которая после войны была отсюда выведена.
Местные "белые дома" обходили. На воровство там смотрели снисходительно; по праздникам напивались до умопомрачения и поножовщины. Вора здесь всегда оправдывали, пытались свести инцидент к шутке. Обычно в поселке пропадало с чердаков и террас вывешенное на сушку белье, иногда у запоздавшего прохожего снимали часы, забирали "лишние" деньги. У себя, правда, особенно не шумели. Более серьезные дела проводились на стороне. Милиционер в "белых домах" был свой; низкорослый, молчаливый и хитрый, ходил не поднимая глаз и был в курсе всей жизни домов. При официальном визите находил запасы сахара, самогона, "машинку", все тут же уничтожал, и никто ничего, лишь бы с собой не повел. Женщины и мужчины посолидней (в таких шебутных местах всегда оказываются люди случайные основной массе, но пользующиеся уважением, за свою положительность и терпимость) заводили с участковым разговоры, например о переселении. Потому что говорить об этом между собой в "белых домах" не любили. Очень часто такие разговоры кончались мордобоем.
Кто в какой комнате здесь жил, можно было определить, и то не всегда, только по месту ночевки. В коридоре полной грудью не вдохнешь, сизый от керогазов и керосинок воздух забивал нос и легкие - некоторое время новичок стоял с выпученными глазами, растопыренными руками, колеблясь, бежать ему назад, глотнуть свежего воздуха или продираться дальше.
От поселка "белые дома" были отгорожены заборчиком и зарослями боярышника. Вдоль кустов стояли невыносимо смердящие туалеты и громадные саркофаги помоек с воробьями, кошками, а летом еще и мухами вокруг открытых квадратных люков. Дорожки к "общественным местам" шли между картофельных наделов, детских песочниц, качелей. Опытные самогонщики прятали свой продукт в уборных: бутыли закупоривали, обвязывали, опускали в дыру и крепили под помостом.
Воронов с лабиринтом "белых домов" знаком был досконально. Он шел впереди, засунув руки в пальто, втянув шею в поднятый воротник, и периодически цыкал в снег перед собой. Ноги идущих расползались по хребту узенькой снежной тропки. Не колеблясь, Воронов поднялся на широкое крыльцо бревенчатого барака, прошел темными сенями за лестницу, ведущую на второй этаж, пхнул ногой и корпусом одновременно тяжелую дверь, обитую мешковиной, которая была изодрана и свисала лохматыми углами, и они очутились в том самом коридоре, где не продохнуть, не охнуть и не видно перспективы помещения. Воронов не останавливаясь толкнул первую от входа дверь и вошел, за ним Никита Владимирович и Андрей.
- Здрасьте, - полунасмешливо сказал Никита Владимирович и встал около дверей.
От входа комната была отгорожена шкафом, задник которого оклеили теми же обоями, что и стены. На полу в комнате Андрей увидел опилки.
- Ты чего, Ворон? - спросил сиплый и незнакомый голос. - Это кто, кого привел-то?..
Наверное, взрослые есть, объясняться начнут, фу, волынка.
- Вот за лыжами. Их... - неохотно сказал Воронов. Головой кивнул назад и посмотрел на пол.
- Сдурел, что ли? Нету лыж, какие к... лыжи, ты что?!
Небось глаза бегают, чего-нибудь припрятывает. Дал бы он сейчас Ворону по шеяке, ох и дал...
- Да вижу, что нет. Ловко! - буднично сказал Никита Владимирович, и в тишине Андрей долго слышал треск электросчетчика. В углу за шкафом тосковали в ожидании праздника несколько перевернутых стульев под рваным покрывалом. Вижу, опоздали мы немного... А ну-ка, парень, собирайся! Пойдем в милицию. Что смотришь? Это пусть так и лежит, а ты одевайся.
- Дядь, погоди, - проскулил сиплый, - зачем? Не надо...
- Что "дядь"? Что "дядь"? - сказал Никита Владимирович. - Может, ты скажешь, что больше не будешь? Что "погоди"? Чего ждать-то? Ведь если дальше так пойдет, быть вам в казенном доме. Так? Поэтому надо исправлять создавшуюся нездоровую ситуацию. Пошли в милицию. Это их дело. Ждать нечего.
Оба смотрят в пол. Или в окно, или дружка на дружку, посматривают на отца, что-нибудь придумывают. Только они моего отца не знают. Раз он так заговорил, ничего им не будет. Только ничего не надо делать, ни говорить, ни шевелиться даже. И ничего тогда не будет...
- Головы-то мякиной набиты до краев. Спереть лыжи - тут извилины напрягать особо не надо! Нет лыж - сопру, денег нет - сопру, нет еще чего и это сопрем! Как все просто! Все доступно, все можно стащить, стянуть, стибрить, так, что ли? Молчите? В том-то и дело, что просто, да не так! И объяснять это вам бесполезно, сами увидите, сами поймете... Собирайтесь, собирайтесь, пошли. Если бы так было, все воровали, и конченое дело!