Пойти на преступление перед законом или стать преступником в своих глазах — вот и весь выбор, что предоставила судьба. Правильного по всем пунктам решения не предвиделось.
Машина уже въехала в ворота. Что ж, я ждал до последнего, но ничего не случилось. Волнение, как ни странно, улеглось, я рассуждал холодно и здраво. Водитель вряд ли покинет кабину, его работа закончена, как только я заберу тело, он развернётся и уедет. Встречать меня никто не станет, все заняты, а дорогу я и так знаю. Несколько свободных минут я выиграю. Лишь когда они истекут, кто-то забеспокоится, что машина была, а труп на ликвидацию так и не поступил, вот тогда и выйдут раздражённые сотрудники во двор, чтобы поинтересоваться, куда запропастился проклятый вампир и его скорбная ноша.
Всего несколько минут. За это время я не смогу сгрузить одно тело и найти взамен другое, а любая попытка набить мешок мусором и выдать его за труп будет выглядеть смехотворной, да и нет на территории предприятия ничего лишнего. Значит, всё что мне осталось — бежать вместе с маленькой девчонкой, которую так сурово взяла в оборот судьба. Укрыть её в надёжном месте и надеяться, что однажды смогу оправдать обоих. Не так и много в жизни до такой степени призрачных упований.
Прикончить черетессу и жить самому? Я же вампир, чудовище для которого лишать кого-то жизни — привычный и вполне законный способ существования. Я сотни раз убивал на войне и в мирное время. Я не считал это грехом, отчего же сейчас всё внутри перевернулось? Застыла в онемении душа, а по телу, по причудливым нечеловеческим нервам, растекалась незнакомая боль.
Хотел сберечь честь семьи и сам же готов её порушить. А что такое честь? Много ли её в казни безвинного? С этим бы тоже неплохо разобраться.
Машина остановилась у бокового входа. Единственная лампа над дверью скудно рассеивала мрак. Для преступников и здесь существовал вот этот кривой путь, парадными залами их не баловали, ну и меня заодно.
Я распахнул дверцы, вытащил тело, закрыл фургон, чтобы не обременять водителя и отошёл в сторону. Машина развернулась и уехала. Я огляделся. Надежда на то, что сейчас Узрум выскочит из темноты с другим мешком не оправдалась. Не было тут никого, никем не пахло, чадно и страшно тянуло выдохом печи — и только. Я услышал, как машина притормозила у ворот, которые тотчас закрылись, выпустив её наружу.
Тянуть дальше было нельзя.
Я склонился к девушке, убедился, что она жива, а потом махнул на стену, плавно спрыгнул с другой стороны. Город здесь уже кончался, но землю вокруг печи прибирали и содержали в порядке. Я положил тело на грунт, вынул из кармана телефон, несколько мгновений держал его на ладони, но звонить было некому, а оставлять его при себе, значило выдать с головой своё местонахождение. Я перебросил маленький аппарат обратно на территорию комплекса, быстро снял куртку, рубашку и, чтобы не потерять, деловито засунул одежду в мешок.
Становясь тут на крыло, я нарушал ещё один человеческий закон, но полагал, что детали теперь большого значения не имеют. Переломившись, я поднял плоскости, позволяя им немного обвыкнуться с ветром, а потом прижал к себе несчастную черетессу и взлетел.
Человеческие учёные утверждали, что вампиры, а тем более драконы, не способны держаться в воздухе за счёт мышечных усилий. Как ни могучи те и другие, а слишком большой вес не позволит. Возможно, они не ошибались. Я постоянно ощущал, что крылья — не главное, есть внутри иной механизм, от которого расползается по нервам сладкий холод, это он позволяет подниматься с необыкновенной лёгкостью и даже нести с собой приличных размеров груз.
Как бы он ни работал, я им пользовался и с трудом, случалось, удерживался от того, чтобы однажды оторвать себя от земли, не переламываясь, а в человеческом обличии. Не помню, чтобы был на это дело запрет, но мешал страх. Боялся я, что получится или напротив — честно говоря, не знаю.
Вот и теперь я более полагался на внутренний резерв, а крылья использовал для планирования. Чтобы ни с кем не столкнуться в ночи и не попасть на человеческие экраны, я стлался над самой землей, стараясь держаться к ней как можно ближе, поднимался лишь когда на пути вставали деревья или дома городков и деревень.
Я стремился, хотя не по прямой, к хорошо известной мне цели. Домой, в поместье, куда же ещё? Нет, разумеется не к усадебному строению, где искать начнут в первую очередь, а в глухой угол принадлежащей мне рощи. Строевым лесом тут и не пахло, корявились над зацветшим прудом старые больные деревья, дыбились густо застланные мхом щётки плитняка, да росли горькие ягоды и поганые грибы.
Когда-то тут добывали камень для строительства домов и оград, остались от карьера пустые заросшие ямы, да несколько пещер, которые я потрудился соединить ходами и превратить в неплохое убежище.
Подгребая под себя власть, люди нередко устраивали всем прочим расам смутные времена, так что, опасаясь за своё благополучие, я и подготовил это укрытие. Здесь можно было отсидеться какое-то время, а то и впасть в спячку, если горести затянутся надолго.
Не дворец, но место, где я чувствовал себя уверенно. В городе наверняка тоже можно было найти немало уютных нор, но не до такой степени надёжных, чтобы стоило вверять им не только свою, но и чужую жизнь.
Я достиг поместья задолго до рассвета, насторожённо прислушался и принюхался прежде, чем переломиться обратно и внести черетессу в одну из моих пещер. Самое необходимое имущество здесь имелось, поэтому, освободив девушку от смертного мешка, я уложил её на одеяла, а потом быстро отлучился в усадьбу, чтобы прихватить другие нужные вещи.
Человеческой еды у меня в доме не водилось, но я набрал плодов в саду и поймал несколько кроликов. Череты в давние времена успешно питались сырым мясом, хотя я не уверен, что стремились к этому в теперешней благополучной жизни. Ну продержаться день другой можно было и на том, что нашлось.
Вернувшись в пещеру, я тщательно занавесил вход, зажёг несколько свечей. Пришла пора разбудить спящую, и я полагал, что уютная обстановка поможет моей подруге по несчастью быстрее освоиться в незнакомой обстановке. Предстояло ведь ещё всё объяснить, а я этого ох как не люблю, потому что толком не умею.
Правильные пассы восстановили сердцебиение и дыхание до нормального уровня. Теперь юная женщина казалась просто спящей, даже нежный румянец отчасти вернулся на щёки. Грудь равномерно вздымалась, губы слегка приоткрылись. Я понял, что любуюсь тонким гармоничным лицом и смущённо отвёл взгляд. Живая или мёртвая, она всё равно оставалась женщиной чужой расы, да ещё подругой другого мужчины. Сделала выбор.
Момент, когда она пробудилась, я из-за своей деликатности пропустил, только заметно участившееся дыхание подсказало, что черетесса уже не спит. Она смотрела на меня смутно, словно не совсем понимала, что происходит.
— Уже всё? А почему ты здесь? Мы ушли вместе? Где мой ребёнок, я могу его увидеть?
Она задавала эти вопросы, перемежая их долгими паузами, так словно подготовила заранее и теперь лишь повторяет заученное.
— Как тебя зовут? — перебил я.
Опять пауза, а потом прозвучало тихо и отчасти удивлённо, словно произошёл сбой при запланированном вхождении в новый мир.
— Меня зовут Ланика.
По-детски подробный ответ прозвучал трогательно.
— А я — Элле, вампир, который должен был тебя казнить, но не исполнил свой долг, потому что, отведав крови, осознал твою невиновность.
Наверное, следовало подготовить чудом увильнувшую от смерти душу, действовать деликатно, но я как-то не привык к романтике и выдал, что имел, сразу. Надеялся, что черетесса встрепенётся, услышав добрую весть, но она лишь спросила:
— Значит, я жива? Моего малыша здесь нет?
— Ты не умерла, и где твоё дитя я не знаю, но поскольку оба мы теперь поставлены за грань закона, придётся постепенно выяснить всё, что произошло с тобой и твоей дочерью, а до тех пор скрываться или погибнем оба.
Ланика довольно долго смотрела на меня, причём я так и не смог понять выражение её лица, а потом из глаз покатились крупные младенческие слёзы, и она разрыдалась, горько всхлипывая и содрогаясь всем телом.
Ругая себя за чёрствость и грубость, я сгрёб её в охапку, принялся укачивать, гладить по голове, нашёптывая какой-то вздор, который в принципе не мог помочь по моим представлениям, но рыдания начали утихать, а потом тонкие пальчики с небольшими совсем незаметными когтями осторожно смяли рубашку у меня на груди, а голова приникла к моему плечу с доверчивостью, которой я не заслуживал. Я растроганно замер.
Если в комнате для казни она стеснялась меня, то теперь что-то изменилось, и это доверие слабого беззащитного существа настолько меня поразило, что сам едва удержался от слёз. Я уткнулся носом в тёплые взлохмаченные волосы и подумал, что даже в самой горькой беде всегда найдутся моменты счастья, вот как сейчас, когда против нас ополчился мир, а мы, забыв обо всём, утешали друг друга в пещере на краю болота.
Ланика скоро задышала ровнее, расслабилась в моих руках, а я, подумав о том, сколько ей пришлось вынести всего такого, что мало кому по силам, снова отругал себя за излишнюю прямоту и отсутствие тонкой деликатности в моей примитивной вампирской натуре. Папа учил драться и соблюдать правила, а не утешать плачущих девиц чужой расы, но всё же у меня и это получилось.
Я осторожно отполз ближе к стене, чтобы удобно к ней прислониться и тоже заснул.
Пробудились мы одновременно, глянули друг на друга и поспешно отстранились, как дети, честное слово. Её, вероятно, смущало, что облапил грубый двухметровый вампир, а меня-то что? В принципе это было понятно. Я обнимал чужую женщину, уже выбравшую себе мужчину и соответственно выведенную за пределы моих возможных интересов.
— Нам обоим следовало поспать, даже и представить не могу, что тебе пришлось пережить, но отдых единственное лекарство, которое есть в нашем распоряжении.
— Ещё добрые слова.
Я загасил свечи, отодвинул занавесь, пустив в пещеру утренний воздух. Заря практически отгорела, и рассветная сырость вскоре должна была смениться дневным сухим теплом. Я принюхался к едва ощутимому ветру, ничего опасного в нём не усмотрел и вернулся к нашей постели.
Ланика выглядела теперь много спокойнее, чем ночью, в ней словно пробудилась воля к жизни, глаза смотрели ясно, рот отвердел. Я подумал, если молодая женщина вынесла всё, что отпустила ей злая судьба и не сломалась, значит, она гораздо крепче духом, чем кажется на первый взгляд. Утешать более не следовало, пришла пора начать серьёзный разговор, но прежде накормить бедняжку, чтобы вернулись в это хрупкое тело, из которого я ещё нахлебался крови, хоть какие-то силы.
— Вот, поешь. Чтобы выбраться из беды нам потребуется всё наше мужество. Телесную слабость тем более следует избыть.
Совсем молоденькая, она всю жизнь прожила в цивилизованном обществе и не знала, что такое дичина, но храбро потянулась к мохнатой тушке. Догадавшись, что она понятия не имеет, как надо снимать шкурку и удалять внутренности, я всё сделал сам. Наши когти гораздо острее чем у волков и черетов, так что нож мне не понадобился, хотя я и прихватил его из дома.
Ланика смело впилась зубами в мясо, и принялась отрывать и прожёвывать небольшие кусочки, но не так как люди, а словно разминая волокна частоколом хищных зубов. Убедившись, что она действует правильно, я взял себе печень и съел её. Вампиры редко употребляли твёрдую пищу, поскольку пользы от неё происходило мало, но в сложные времена выбирать не приходилось. Фрукты тоже пошли в дело, кусать и жевать их, как делают люди, мы не умели, но натирать острыми зубами словно на тёрке — вполне.
Воды я принёс заранее, так что мы смогли умыться после дикарской трапезы на свежем воздухе.
— Ты думаешь, что моя дочь может быть жива? — спросила Ланика.
Она осторожно поглядывала на меня, словно боялась услышать слишком прямой ответ, но я сказал честно, что не знаю.
— Когда я пил твою кровь, некогда было разбираться в оттенках, — пояснил подробнее, — но я запомнил их и постарался позднее проанализировать. У меня нет уверенности в том, что дитя живо, но и наоборот — тоже. Судьба его пока неизвестна. Тот, кто убедил тебя в виновности, мог забрать ребёнка, преследуя какие-то свои цели.
— А ты точно знаешь, что это сделала не я? — жадно спросила Ланика и я обрадовался, что хоть на этот вопрос могу ответить чётко и определённо.
— Поверь, это совершенная правда. Убийство собственного младенца оставляет в женщине такой ужасный разрушительный след, что вампир способен уловить его по запаху, даже не пробуя кровь. Влага в твоих жилах не содержит ни капли преступной горечи.
Она закрыла лицо ладонями, словно страшась мне поверить. Я увидел слёзы, текущие между пальцев, но с утешениями не полез и правильно сделал, потому что Ланика быстро взяла себя в руки.
— Расскажи всё, что помнишь, — попросил я. — Знаю, будет больно, но теперь, когда мы убеждены в твоей невиновности, страдание не должно стать чрезмерным.
— Надо найти настоящего злодея, и тогда меня оправдают!
Я вздохнул.
— И меня тоже, потому что, сохранив тебе жизнь и похитив прямо от печи, я совершил преступление.
Мы помолчали, оба, наверное, ощущая одинаковую подавленность, но быстро справились с тяжёлым чувством. Спасаться приходилось самим, рассчитывать нам было не на кого.
Ланика поведала немного. Признаться, я не слишком хорошо знал, как протекают нормальные роды у черетов, но мне показалось, что не так всё пошло с самого начала. Ланика точно помнила, что, когда начались схватки, она была в квартире одна, позвать кого-то на помощь не успела из-за навалившейся слабости. Поначалу думала, что вообще не сможет освободиться от бремени, просто не хватит сил.
Мучилась она около суток, а потом сразу ощутила облегчение и то ли заснула, то ли потеряла сознание, но ненадолго, а придя в себя тут же начала искать младенца. Его не было на кровати. Ланика встала и принялась бродить по квартире. Ребёнок лежал в ванной, в корзине для белья, замотанный в непонятные тряпки. На светлой ткани засохли кровавые пятна, только тогда Ланика разглядела, что руки её тоже в крови, причём основательно, по локоть, а когти болят, словно она крепко сжимала ими добычу. Выводы напрашивались, и даже измученное сознание оказалось способно их сделать.
Наверное, тогда она и закричала, а шум привлёк внимание соседей.
Потом опять следовал провал. Как и когда вернулась в комнату, она не помнила, просто очнулась опять на постели, на подсохших в кровавых пятнах простынях. Ребёнка рядом не было, и Ланика вновь пошла искать его, она помнила, где видела тельце, но в корзине его не оказалось. Затем она, кажется, опять потеряла сознание, а пришла в себя, когда в комнате уже толпились люди, требовавшие выдать им убиенного младенца.
— Так его не нашли? — воскликнул я.
Ланика ответила не сразу.
— У меня в голове всё так перепуталось. Допросы один за другим, твёрдая убеждённость дознавателей, что я виновата, казалась мне вполне разумной. Руки мои были в крови младенца, на когтях нашли его волосы и частички кожи. Я видела протоколы. Мне показывали фотографии, но я заставила себя на них не смотреть, расфокусировала зрение и не видела ничего, только размытые пятна. Я хотела, чтобы всё быстрее закончилось. Верила, что, если меня казнят, я искуплю этим вину и буду вместе с малышом, ни о чём другом не могла думать, а вообще как-то смутно всё происходило.
Отзвук сильного успокоительного в её организме я уловил, но полагал тогда, что дали его перед казнью, чтобы избежать истерик. Сейчас же моё мнение изменилось. Теперь я был убеждён, что произошедшее с Ланикой несчастье не случайно на всех этапах её страданий, и мы столкнулись не с судебной ошибкой, а с планомерным заговором.