Несколько суток я провёл в камере, не зная, что происходит вокруг. Мне регулярно приносили еду и вообще не придирались по пустякам, а я старательно соблюдал правила и терпеливо лежал всю ночь на кровати, раз уж люди считали необходимым валяться так долго.
Когда повели на допрос, надо сказать, с куда меньшими предосторожностями, чем раньше, я обрадовался возможности узнать хоть что-то о происходящем по ту сторону тюремных стен. Потом, правда, одолели сомнения. Информированность зависела целиком от доброй воли дознавателя, а я не был уверен, что моё обращение во время прискорбных событий по здравом размышлении показалось ему достаточно почтительным. Я ведь таскал и швырял его, как придётся. За окно вообще выставил, схватив за шиворот, словно котёнка. Поначалу он проникся благодарностью, но кто знает, какие выводы сделал потом. Так что в знакомой комнате я уселся на привычное место не без волнения.
Ждать пришлось долго, а когда Кастле пришёл вид у него был озабоченный и отчасти сердитый. Он листал очередную пачку сшитых между собой бумаг, ещё толще чем в прошлый раз. Разглядывая грозно сведённые брови, прямую линию рта, я начал всерьёз опасаться, что мне вообще ничего не сообщат. Вероятно, по правилам так и следовало поступать. Я слишком мало знал о месте куда угодил, о его законах.
Приготовив всё для работы, Кастле начал задавать вопросы, которые уже звучали на прошлых беседах, иногда повторял их дословно, иногда что-то переиначивал. Я понятия не имел, зачем он это делает, но терпеливо отвечал на каждый. Так мы развлекались полчаса или около того, когда настроение человека резко изменилось. Он выключил аппаратуру и поглядел на меня с усмешкой.
— Ты до такой степени точно помнишь то, что говорил в прошлый раз?
— Конечно.
— Вероятно, подловить вампира на противоречиях — задача не из лёгких.
— Я же не лгу.
Он улыбнулся шире, словно я его порадовал, хотя чем? Я не понимал.
— Вероятно, ты хочешь знать, как обстоят дела у твоей подруги. Строго говоря, сообщать эти сведения я тебе не должен, но учитывая помощь, оказанную следствию, вреда, полагаю, из этого не выйдет.
Я сжал пальцы в замок, стараясь не выдать охватившее меня волнение, но наверняка виден был как на ладони — жертва пламенных надежд.
— Мои сотрудники опросили жителей соседних домов, и нашлись те, кто видел полного черета, слишком дорого для этих трущоб одетого. Более того, его заметили торопливо выходящим из подъезда, где расположена квартира девицы. Свидетельница так же утверждает, что в руке этот дородный мужчина нёс пластиковую сумку, не слишком подходящую к его респектабельному облику. Люди решили, что пожертвовал родственнице какие-то вещи, и забыли о происшествии, но при новом внимательном опросе опознали черета по фотографии и добавили много подробностей.
Я слушал, затаив дыхание, вероятно, выражение лица у меня было потешное, потому что дознаватель рассмеялся.
— Пакет нас особенно заинтересовал, потому пришлось обыскать ближайшие помойки, в первую очередь те, что лежали на предполагаемом маршруте отхода.
— Слишком много времени прошло! — сказал я с отчаянием. — Баки наверняка опорожнялись и не один раз.
— Совершенно верно, — согласился Кастле, даже не обругав меня за то, что говорю, не будучи спрошен. — Только нам невероятно повезло. Одна из местных жительниц приметила, как солидный мужчина выкинул сумку в мусор и потрудилась полюбопытствовать её содержимым. Народ там живёт небогатый, так что не брезгует искать стоящие вещи и в помойке. Увидев внутри непромокаемый комбинезон из пластика, женщина решила, что он вполне пригоден для того, чтобы собирать грибы-ягоды в сырую погоду и припрятала добычу до начала сезона. Более того, она не стала стирать костюм, чтобы не накручивать показания водяного счётчика, решив помыть его уже в лесу, тем более, что изнутри он выглядел чистым, а снаружи едва запачканным.
Даже такой профан как я сообразил, что в руки дознавателя попала настоящая улика. Вместе с оттиском перстня, который наверняка найдётся на внутренней стороне перчатки, это могло служить доказательством. Я улыбался, сжимая кулаки, боясь радоваться слишком рано и слишком сильно.
— Следы на простыне и на перчатках совпали почти идеально, — продолжал Кастле. — Грис уже арестован, теперь не отвертится. Пора тебе сказать, где ты прячешь девочку.
— Нет, я знаю, что оправдать её может только суд, вот когда он это сделает, тогда я скажу где она скрывается.
Кастле вновь рассмеялся.
— Молодец вампир, стойко защищаешь свою любимую.
— Ланика мне просто друг, у неё есть мужчина.
— Видел бы, как светятся твои глаза, не молол бы чепухи, ну да ладно, считай, как знаешь. Скажи мне лучше, собственная судьба тебя хоть в малейшей степени беспокоит?
— Да, конечно.
Я полагал, что мои дела плохи, но спросить прямо не рискнул, надеясь, что добродушно настроенный дознаватель сам меня во всё посвятит.
Он посерьёзнел, словно готовясь сообщить недобрую весть, так оно и вышло.
— К сожалению, оправдание твоей подруги тебе не поможет. На момент совершения провинности она была приговорена к казни, и закон обратной силы не имеет. Ты способствовал бегству преступника, да ещё в тот момент, когда сам был призван к официальному совершению правосудия.
Он помолчал, разглядывая меня, пожалуй, сочувственно.
— Не берусь утверждать, какую меру сочтёт адекватной суд, но несколько лет заключения тебе светит.
Не казнь — уже легче, хотя… Мне в голову пришло, что вампира ведь можно наказать разными способами, и есть среди них куда более суровые, нежели тюремное заключение. Кастле подтвердил самые серьёзные мои опасения в следующую же минуту.
— И ещё одно, Трэр. Не знаю, насколько для тебя важен этот момент, но твоя лицензия приостановлена, о возобновлении её речи пока не идёт.
Вот тут сердце у меня действительно упало, как люди говорят. Я постарался скрыть пробудившийся страх, оказалось, что управиться с ним легче, чем с радостью. В груди разлилась тоскливая пустота, ладони повлажнели, хотя у вампиров такого обычно не случается. Впрочем, человека моё отважное лицемерие не обмануло. Он смотрел так, словно понимал без подсказки творящееся в смятённой душе. Удивительное ощущение возникает, когда тебе сопереживают, пусть даже слегка. Человек был проницателен и умён. Впрочем, я так часто подвергался его пристальному разглядыванию, что, наверное, многократные повторы дали в итоге стоящий результат.
— Это скверно, да? — спросил он.
Я кивнул.
— Очень, но я догадывался, на что иду, и сделанного не поправишь, да я и не хочу. Я поступил так, как считал правильным.
— Позволь мне кое-что для себя уяснить, — продолжал он. — В прежние годы, о которых я читал в книгах, а ты их наверняка помнишь в натуре, вампиры убивали чаще нежели теперь. Они что, всегда выбирали лишь исчадий ада? Наша история твердит, что мочили всех подряд: праведников и душегубов. Кто приглянулся, тот на клыки.
— Её писали не мы. В старые времена вообще не случалось нужды убивать приличных людей, потому что скверных хватало с избытком, а вампиры владели имуществом и тоже были заинтересованы в его сохранности. Ты бы ещё из развлекательной литературы и фильмов информацию черпал. Там романтические красавцы кусают девиц, а потом берут их в жёны.
— А так не случается? — вполне серьёзно спросил Кастле.
— Только у обращённых, а им убивать необязательно. Я — высший вампир и мне немало лет, но я смиренно жду, когда родители найдут мне подходящую партию. Наши порядки строги, традиции держатся крепче человеческих.
Его это кажется, поразило, снова принялся просматривать меня насквозь, от души, похоже, жалея о суровости наших правил.
— Значит, не романтические соображения толкнули тебя на побег с осуждённой, а единственно порушенное чувство справедливости?
— Я скажу «да». Возможно, это мне навредит, но лгать было бы нелепо. Будь на месте Ланики мужчина, я поступил бы также. Мы не чудовища, у нас тоже есть чувства и моральные принципы.
Он долго молчал, размышляя о чём-то. Мне казалось, что нужды в допросе никакой не было, судьба моя уже решена, просто этот человек действительно хотел разобраться, или отчасти расплатиться со мной познавательной беседой за спасённую жизнь, хотя здесь я более ощущал себя виноватым, нежили отважным. Нападали-то на меня, а остальные угодили под раздачу случайно. Один человек всё же погиб.
Я терпеливо дожидался продолжения разговора, одиночество, столь любимое мной когда-то, сейчас угнетало, я радовался любой компании, случайно сказанному кем-то из тюремщиков слову. Я не сознавал прежде как много значат для меня, те, кто просто был рядом, даря изумительную возможность общения. Горько оказалось уяснять, что не замечал многогранности существования, не ценил подаренного людьми тепла.
Лёжа бессонными ночами на казённой неуютной кровати, я тосковал о весёлой атмосфере театра, о репетициях и спектаклях, о тех минутах близости, когда после удачного представления актёры обменивались впечатлениями и скромным угощением. Я был не вполне своим, не полностью таким как они, но меня принимали в компанию.
Сейчас, когда я всего лишился, каждая случайная встреча в толпе, казалась небесным даром, да сама людская суета, что прежде раздражала ум и нервы, виделась желанной и тёплой.
Я сидел тихо, наслаждаясь самой возможностью лицезреть человеческое лицо, наблюдать за его мимикой, угадывать чувства, сменяющие одно другое, предполагать логические затруднения. При мысли, что меня на много лет лишат такой естественной и нужной вещи, как жизнь в обществе, внутри скапливался страх. Я боялся не выдержать изоляции. Отчаяние с трудом удавалось держать в рамках.
Сейчас я был в силе, но лишение привычной подпитки, да ещё малополезная тюремная еда неизбежно вели к деградации. Я знал, что через несколько месяцев, реакции мои начнут притупляться, чувства вянуть. Временами станет поглощать обморочная пустота, я примусь забывать прожитые дни и плохо понимать происходящее вокруг.
Когда это случится со мной, я, наверное, перестану бояться чего бы то ни было, во мне погаснет сама способность испытывать такую яркую эмоцию как страх.
Возможно, к лучшему? Годы заточения пройдут быстрее, если я перестану их замечать, полужизнь покажется такой естественной в этом ограниченном пространстве. Так пройдёт отмеренный мне срок, а если по освобождении не вернут лицензию, я превращусь в призрак самого себя. В театре я без темперамента точно не пригожусь. Смогу ли заработать на жизнь? Кто знает. Хотя люди слабы от природы, тем не менее, не плачут о своей судьбе. Придётся и мне привыкнуть.
Кастле очнулся от задумчивости, сказал:
— Грустно, Трэр. Ребята, признаться, сочувствуют тебе. Никогда бы прежде не поверил, что они могут так хорошо относиться к вампиру, но что есть, то есть. Сделать мы ничего не можем. Ходатайство я уже подал, надеюсь, тебе зачтут хотя бы оказанную дознанию помощь. Страшно ведь представить, что невинный мог умереть от руки закона лишь потому, что кто-то не дал себе труда задуматься о добавочных версиях, а слепо ухватился за одну единственную.
— Кто-то? — спросил я.
Показалось, он не станет сейчас придираться к нарушению правил, по сути мы просто беседовали.
— Разумеется я не скажу, чья тут вина! — улыбнулся он. — Ты и так узнал больше, чем тебе положено.
— Спасибо! — сказал я от души.
— Не за что. Теперь давай о деле. Следствие закончено, материалы ушли в суд, состоится он примерно через месяц. По правилам на всё это время тебе предписан довольно строгий режим содержания, но всё же своей властью я разрешу тебе парочку свиданий.
Сказать, что я удивился, значило ничего не сказать. Мне и в голову не приходило, что в целом свете способны найтись те, кто пожелает меня увидеть. За решёткой я имею в виду, опозорившего свой род и частное имя. Изгоя по всем параметрам.
— Не смотри так. Поверь, ты не один в этом мире, а теперь отправляйся в камеру, у меня полно и других дел.
Меня отвели обратно и предоставили самому себя. Я вновь попал в замечательное необременительное одиночество, от которого хотелось выть и кидаться на стены. Впрочем, я воздержался.
Поначалу мысли бились и клубились в полном беспорядке. Я хватался то за одну, то за другую, пытаясь обдумать всё сразу, а потом рассердился на себя. Не стоит гнать лошадей. Для того, чтобы разобраться с мелочами у меня будут целые годы. Запертый в четырёх стенах, чем я ещё займусь, кроме долгих размышлений на различные темы? Это всё подождёт. Сейчас следует сосредоточиться на главном.
А что самое важное? Новость о том, что Ланику в ближайшее время оправдают, она сможет жить как прежде, ну или почти по-старому, потому что перенесённые беды не отпустят душу так скоро.
И вот когда я сообразил это, и по телу от настоящей неподдельной радости разлилось светлое тепло, добравшись до самых кончиков пальцев, доминируя над всем, давая мне силы жить дальше, я понял другое.
Кастле был прав. Человек увидел то, чего не разглядел я сам. Не только восстановление попранной справедливости руководило мной на этом пути, но и любовь — тоже. Я влюбился в женщину чужой породы, другого социального уровня, уже выбравшую себе мужчину. Я глупо и безнадёжно влип.
Нет, когда я отведал её крови, я видел в ней лишь несчастное страдающее дитя, но чем дальше, тем сильнее крепла привязанность, силы которой я не замечал до тех пор, пока радость от чужой удачи не перевесила легко и просто уныние от своей беды.
Я соглашался уйти во тьму, лишь бы с этой женщиной оставался свет. Если это не любовь, то что тогда?
Мысль так меня поразила, что я не удержался и принялся мерить свою тесную камеру широкими шагами, радуясь, что сейчас ещё день и мне можно бродить от стены к стене, а не лежать в позе трупа на кровати.
Я пытался понять происходящее со мной, разобрать его на моменты, уяснить, счастлив я своим открытием или оно пугает. И непрошено, робко пробивалась в сознание иная забота: а как относится ко мне Ланика? Что я для неё: товарищ, который пришёл на помощь в трудную минуту, или нечто большее? Предана она всё ещё своему черету, или жестокость его решения отвратила её от старой любви?
Опыта у меня не было никакого, а в тех романтических пьесах где я играл небольшие роли, героини с тупым упорством следовали за своим чувством к какому-нибудь мерзавцу и ещё гордились этим. Насколько жизнен такой порядок вещей я не представлял. Вот что значит существовать, не замечая никого вокруг! Способна Ланика забыть этого урода Узрума, более того, ответить мне взаимностью?
Некоторое время я всерьёз об этом размышлял, а потом опомнился, начал рассуждать холодно и, надеюсь, здраво.
Любовь мужчины и женщины — это не центр вселенной. Спору нет, вещь важная, но есть препятствия и преграды. Никогда не случится такого, чтобы вампир и черетесса сошлись в супружеской паре. Наш мир не идеальная сфера чувств, а место где каждый связан прочными нитями обязанностей. Долг перед родом выше личных предпочтений. С этим я никогда не пытался спорить.
И ещё одна внятная мысль охладила мой пыл. Нарушив закон, лишившись всех прав, я вообще перестал представлять хоть какую-то ценность на брачном рынке. Даже если предположить, что мне вернут лицензию, когда наказание закончится, случится это нескоро. Зачем юной женщине ждать того, кто может стать изгоем навсегда?
Я долго стоял на месте, бессмысленно глядя в стену, а потом понял, что сейчас неважно, есть ли у меня будущее, с кем, главное — я изведал любовь, и если не она поддержит меня в трудную минуту, то что?