На другой день меня опять забрали из камеры, но повели не на допрос, а в противоположную сторону. Я оказался в просторной комнате, поделенной надвое прозрачной перегородкой. Стулья стояли друг напротив друга с разных сторон, и одну пару уже занимали двое людей. Они переговаривались через специальные микрофоны, покосились на меня сначала рассеянно, потом с неприятным опасением. Может, мне хоть в тюрьме стоило косу не заплетать? Хотя именно здесь я счёл важным продемонстрировать, что не пытаюсь быть не тем, кто есть.
Я с утра постарался и, поскольку руки мне теперь не сковывали, уложил пряди в довольно сложном порядке. Не особенно верил, что ко мне кто-то придёт, но в глубине души надеялся. Возможно, отец не рассердился на меня до такой степени, чтобы полностью игнорировать.
Мне указали стул, и я сел, подумав мимоходом, что теперь едва ли не каждый мой шаг подконтролен людям, строго обусловлен их повелением. Рабство, что существовало в былые времена, и то, пожалуй, не ограничивало свободу так всеобъемлюще. Впрочем, я ведь реально провинился, потому страдал за дело. Следовало почаще напоминать себе эту простую истину. Я мельком подумал, что однажды могу сорваться и натворить такой беды, которую уже не расхлебаю, но не стоило растравлять себя возможными заботами будущего.
Когда дверь в другой стене отворилась, и вошла мама, я едва не вскочил, забыв, что послушание здесь котируется выше, нежели хорошие манеры. Впрочем, от стыда хотелось провалиться сквозь землю, а не демонстрировать немалый рост. Мама выглядела высокой женщиной, но не рядом с младшим сыном.
Я вгляделся в прекрасные черты такого знакомого неизменного лица. Искал надменное неприятие, но понял, что явно нафантазировал лишнего. В семействе Триэверов рычаги воздействия отличались большей элегантностью. Я покорно склонил голову. Мама села напротив, я ждал, когда она начнёт разговор, но она минуту или около того просто разглядывала меня.
— Мы с твоим отцом решили, что будет лучше, если приеду я. Он рвался тебя повидать, но мои деловые навыки могли более прийтись кстати.
Я рискнул посмотреть на родительницу и не обнаружил признаков гнева. Она улыбнулась мне мягко, но слегка отчуждённо, словно сейчас важнее было разобраться в ситуации, а не ободрить облажавшегося сына. Так и предполагалось, если я хоть сколько-нибудь знал лордессу Триэвир.
— Нанять хорошего защитника мне не удалось. То есть, этого добра хватает, но твоё злодеяние подпадает под категорию внутренних нарушений системы, никого стороннего в процесс не допустят.
— Вот и хорошо, — рискнул я заметить. — Услуги юристов дороги, а заработка я лишился. Нет нужды в защите: мне, как вампиру, всё равно прилетит то, что положено и ещё больше.
— Не исключено, — сказала мама.
Даже не попрекнула тем, как, живя среди людей, я набрался от них слов и выражений. У меня появилось чувство, что я вообще не услышу упрёков в поругании семейного имени. Робкая надежда согрела сердце, так хотелось в неё поверить. Вот только стыд жёг теперь с новой силой. Вину перед человеческим законом можно искупить, хотя пятно останется на репутации. Род отнесётся к случившемуся гораздо серьёзнее. Бывали прецеденты, каждый о них помнил.
Словно угадав мои мысли, мама заговорила о том, что меня сейчас особенно мучило.
— Сынок, семья от тебя не отвернётся, пусть только попробует. Люди могут иметь собственное мнение по любому поводу, но вампиры в твоём поступке не усмотрели порочности. Спасти невинную душу — это не преступление, даже если использованные методы не всегда пристойны. Ты рискнул и выиграл — вот главное. Впрочем, и проигравшего тебя бы не осудили.
— Вы правда, на меня не сердитесь?
— Ну ты с детства был немного повёрнут на нравственных ценностях, я не удивилась, когда со временем добронравие слегка вынесло за рамки обыденного.
Я не удержался от улыбки.
— Ты говоришь, как люди.
— Нам теперь приходится с ними ладить, и каждый кто способен подтвердить, что мы не звери в человечьем обличии, ценен для вида в целом. Я верю, что ты достойно выдержишь испытание.
Я хотел сказать, что меня лишили лицензии на казнь, и чем это обернётся, предсказать нельзя, но воздержался. Я и так доставил родным немало забот, следовало хоть часть их оставить при себе, ну или на потом. Самому разобраться.
— Как отец и братья?
— Всё в порядке с ними. Люди объяснили, что после суда видеть тебя разрешат чаще, так что тогда каждый сможет приехать для личной встречи. Пока пустили только одного из родителей.
Она помолчала, вглядываясь в меня не пытливо, как дознаватель, а словно размышляя о том, как преподнести какую-то серьёзную новость. Я насторожился и не напрасно.
— Отец винит себя в том, что до сих пор не нашёл тебе пары. Он хотел выбрать наилучшую невесту, увлёкся переговорами с другими семьями, забыв, что ты взрослеешь и потребности твои растут.
А это при чём? Мои брачные шансы сейчас настолько приблизились к нулю, что не стоило их вообще поминать.
— Я об этой девушке…
Ну вот, снова мой поступок объясняют романтическими устремлениями, а я ведь не думал ни о чём таком, когда ощутил невиновность жертвы. Возможно, позднее, проведя немалое время наедине с Ланикой, я и пленился её женственностью, но одно другого вообще не касалось.
— Тэлле, сынок, если у тебя сложились с ней какие-то отношения, мы с отцом не станем возражать. Разумеется, мы мечтали о более блестящей партии для тебя, но теперь, когда мир уже не тот, что прежде, нам опасно оставаться неизменными. Вы оба, ты и черетесса, попали в трудное положение, и, если взаимная поддержка поможет каждому из вас преодолеть невзгоды в будущем, не следует от неё отказываться.
Я не ожидал ничего подобного и внимательно посмотрел на вампирессу, подарившую мне жизнь. Она любила меня, но всегда очень сдержано. Устои не рухнули, но пошатнулись? Уточнить я не рискнул. Времена менялись быстрее нас.
— У этой женщины есть мужчина. Не думаю, что она захочет меня.
— Пусть всё идёт своим чередом. Мы с отцом готовы признать твою жену, даже если ты выберешь её сам.
Пожалуй, следовало приуныть при известии, что меня окончательно вычеркнули из брачных списков вампирской знати, но на фоне всего прочего я даже не расстроился. Потускневший блеск прежнего величия давно казался мне лишним, я жил и работал среди людей, ничуть не считая себе выше них. Полагаю, это шло на пользу всем.
Разговор наш наверняка прослушивался. Если любовные бредни вряд ли интересовали тюремное начальство, то информация о местонахождении Ланики — вполне могла привлечь внимание, потому о главном мы переговорили лишь взглядами и едва заметным движением мимических мускулов. Мама знала о моём убежище, без сомнения, сделала правильные выводы. Теперь я уверился, что черетесса получит поддержку.
Мимоходом я решил, что само свидание мне разрешили как раз затем, чтобы выведать то, что я отказывался сообщать на допросах. Хотя, вполне возможно, Кастле просто хотел приободрить. Новое ощущение, когда человек питает ко мне не вполне злые чувства и даже готов выразить их делом, захватило так, что после того, как свидание завершилось, я думал более об этом, чем о своей плачевной судьбе.
Если мама велела выдержать, я справлюсь. Я смутно сознавал, что чего-то не понимаю в происходящем вокруг меня, но разбираться особенно не хотелось.
Жизнь вошла в рутинную колею, то есть, это я так думал, потому что через два дня, меня опять привели в ту же комнату со стеклянной перегородкой и велели сесть и ждать. Я и предположить не мог, кого увижу на этот раз. Лордесса Триэвир уже всё мне сказала, и она была не так сентиментальна, чтобы наведаться ко мне без важного повода. По голове меня и в детские годы как-то особенно не гладили, в вампирских семьях сдержанность в проявлении чувств была порядком вещей.
Если честно, я более вообще никого не ждал. Мелькнула, правда, мысль, что Узрум способен явиться, чтобы позлорадствовать над моим плачевным положением, но он, скорее всего, был занят по горло семейными делами.
Я с любопытством смотрел на дверь и опять едва не вскочил на ноги, когда в открывшемся проёме появился лорд Арран.
Мучительно чувство стыда (когда я только избавлюсь от этой напасти?) вновь прошило до пяток, я невольно опустил глаза, разглядев, как неуклюже двигается волк. Он опирался на трость и прихрамывал, а ещё по некоторым признакам, хорошо мне известным из опыта, правда, не личного, я понял, что спину ему всё же изрядно повредил. Оборотни выправлялись от увечий почти так же успешно, как мы, только процесс тянулся дольше. Да и возраст сказывался. Старели они быстрее и основательнее нас.
Нехорошо вышло, я опять жутко провинился и догадывался, что сейчас мне наглядно объяснят, насколько закономерен факт моего нахождения здесь.
Кстати, лишь теперь пришло в голову, что волк ведь может написать на меня жалобу, или как это правильно называется, а мне припаяют срок ещё и за нанесение увечий пожилому оборотню.
Смотрел он сурово, выдержал длинную паузу, после того, как осторожно устроился на стуле.
— Нравится взирать на дело рук своих?
— Прости, лорд Арран. Я был непозволительно груб.
— Ты повёл себя как глупый щенок, неспособный прежде думать, а потом действовать!
Он говорил, словно гвозди в голову заколачивал, но вопреки жёсткому напору, я почему-то всё меньше готов был прогнуться под его напором. Не знаю, чем это объяснить. Я хотел завершить дело миром, даже если обвинение дорого мне обойдётся, а он нет. Излучаемая волком неприязнь казалась мне неправильной.
— Как ты, мальчишка, посмел даже думать… — он осёкся, как видно сообразив, что здесь всё разговоры прослушивают, а возможно, и записывают. Называть имена не стоило.
— Я и не думал! — ответил сразу и довольно резко. — Просто это выглядело неуважительно.
— Как бы известное нам обоим обстоятельство не смотрелось со стороны — это совершенно не твоё дело! Ты недостаточно взрослый, чтобы судить о поступках и намерениях родовых старшин.
Зато вполне зрелый, чтобы переломать кое-кому все ещё целые местами кости. Пробовал уже и ведь неплохо получилось! Вслух я этого не заявил, зачем озвучивать очевидные вещи? Я промолчал.
Он тяжело дышал, давил суровым взглядом, но на меня внушение уже не действовало. Внутри накапливался боевой задор, от невозможности выплеснуть его наружу в полноценных действиях шкура чесалась везде, где только могла.
Волк почувствовал мою ярость, её нельзя было не ощутить, даже человек, стоявший у стены и до этого скучавший на своём посту, изрядно насторожился, припал спиной к обшивке.
— Да, я полюбил, — сказал оборотень тяжело выговаривая слова, словно только рычать учился. — Моей волчицы уже не было на свете и никого не оскорбила страсть, которую я всегда таил глубоко в сердце. Никто ничего не знал и никогда бы не проведал, не будь ты так груб, неадекватен и жесток!
Как раз такой характеристики мне не хватало для полного счастья сейчас, когда каждый мой шаг и без того был связан кучей ограничений. Если волк пришёл сюда, чтобы мне навредить, он преуспел.
Я сдержал рвущийся из горла рык. Клыки едва повиновались мне, норовя вылезти на всю длину они изрядно напрягали внимание.
— Никто и не узнает, если сам не примешься болтать, — ответил я. — Зачем пришёл? Я не искал твоего общества там, на воле, ты навязал его сам. Для чего явился теперь?
— Да, я намеренно познакомился с тобой. Я одинок, подкупили хорошие манеры. Вот, думал, приличный юноша из достойного дома, с которым приятно поддерживать знакомство
Взгляд говорил совсем другое. Я без объяснений понял, чего хотел этот оборотень. Влюблённый в мою мать, и не имеющий возможности мозолить глаза ей, он видел во мне её черты, а мы действительно были похожи. Заодно, вполне вероятно, хотел суррогатом заменить погибших волчат. Вообразить себе семью. Поиграть в доброго папашу.
Более всего злило осознание того, что предприятие волка почти удалось, я ведь начал питать к нему искреннюю симпатию, не прочь был подружиться, причём без всякой корысти, потому что честно считал, что живу на редкость благополучно и не нуждаюсь в помощи. Грустно оказалось сознавать, что я опять обманулся в пусть скромных, но надеждах.
— Думаю, тебе следует вести себя почтительнее, если не хочешь усложнить своё и без того тяжёлое положение, — сказал он внушительно.
Опять играл в старшего!
— Я пытался, и чем это закончилось? Ложью! Хочешь моей крови и плоти — получи её, старый враг.
Ну да, с губ рвались конечно, вещи похлеще, душа стремилась оскорбить его со всем тщанием. Если, убедившись в слабости собственных когтей, он спрятался за спину человеческих законов, то стоил ли уважения? Ну и хороших манер — тоже.
— Я не стану тебе мстить! — заявил он, высокомерно задрав нос. — ты знаешь — почему. Я многое готов стерпеть, чтобы не причинять вреда известной нам обоим особе.
Не стоило ему делать прозрачные намёки. Ох не стоило! Неуправляемый порыв бешенства едва не вынес мне мозг, показалось, сейчас лопнут, не выдержав давления лёгкие. Прозрачная преграда могла, наверное, удержать сильного человека, а то и группу людей, но я чувствовал, что при необходимости могу разнести её в осколки, как взрыв — то оконное стекло.
Быть обязанным хоть чем-то вот этому? Да лучше бы меня казнили, чем выносить очередное унижение. Я забыл, как дышать и медленно обнажил клыки, боялся сделать хоть одно резкое движение потому что закончилось бы оно очень плохо, как для преграды, так и для увечного оборотня.
Думаю, остановило меня только это. В первый раз я не знал его силы, да и своей не ведал тоже, я едва не убил его, заставил валяться в грязи, а потом бросил одного в лесу. Пусть он опять на своих ногах, но поправится полностью ещё нескоро. Я был жесток.
Мама велела держать себя в руках, и я справлюсь, даже если придётся кости вывернуть из суставов.
Пока не мог ничего поделать с внешними проявлениями своих необузданных чувств, но внутри уже овладел ими. Холодная капля благоразумия тихо растекалась по нервам. Я разжал клыкастые челюсти и произнёс традиционную формулу:
— Лорд Арран, прошу принять мои официальные извинения.
Далее по общеизвестным правилам следовала тяжеловесная конструкция формального вызова, но я решил, что он сейчас придётся не к месту, ограничился сказанным. Всё бы хорошо, но волк тоже знал, как вся эта галиматья звучит целиком и решил, как видно, что я не желаю предложить ему честный поединок, поскольку не считаю равным соперником.
Никогда не думал, что он так близко к сердцу примет мою силу и свою слабость, разницу между которыми я чересчур наглядно продемонстрировал в лесу. Урок мне на будущее: нельзя полагать, что все судят о вещах так же как я, надо учитывать чужие предрассудки. Пожалуй, задержался в состоянии всегда-юности, давно настала пора понемногу взрослеть.
— Я их не принимаю! — сказал он сухо, тоже вероятно, решив демонстрировать природную выдержку, хотя пальцы тряслись и ноздри раздувались как у задорного щенка.
Оба мы вели себя подобно идиотам, ну мне так казалось.
Знакомый человеческий запах я уловил только когда сам человек оказался рядом: накрыло меня основательно.
— Свидание окончено! — сухо сказал Кастле и поскольку Арран не спешил принять намёк на свой счёт уточнил: — Уйди, оборотень! Живо!
На этот раз волк внял призыву или приказу, не мне в этом следовало разбираться, неторопливо встал и ухромал, тяжело и явно демонстративно опираясь на палку. Меня что ли хотел устыдить? Напрасно. Когда кровь с таким усердием гоняет эритроциты по ухабам вен, я теряю чувствительность к упрёкам. Дверь захлопнулась.
— А ну, пошёл за мной! — велел Кастле.
Ну вот, нарвался-таки на неприятности, а ведь как старался быть послушным.