Я замер, пытаясь сообразить, что происходит, поглядел на злия. Он жевал губами, словно у него зубы пустились в пляс, но мне сделал страшные глаза, и я понял это так, что приказ надлежит выполнять, что бы не происходило вокруг. Я попытался, получалось плохо. Меня трясло, а едва слышный голос Ланики с трудом проникал в сознание. Она стояла довольно далеко от меня. Как видно преступника старались держать в стороне от свидетеля, чтобы не давил на восприятие своим близким присутствием.
— Расскажите о том, как вы очнулись в логове вампира, — благожелательно предложил обвинитель.
— А можно, я тоже буду подсказывать свидетелю, что ему надлежит говорить? — моментально встрял злий. — Смещать акценты так, как мне нравится?
Небольшой скандальчик, разразившийся между участниками процесса после дерзкого заявления Ами Шэте, сбил Ланику с толку. И так растерянная, испуганная, она совсем смешалась. Я понял, что злий чего-то подобного и добивался, он сражался за меня, уверенно держал мою руку, но видеть, как страдает та, к которой я дышал столь неровно, было невыносимо.
Я забыл жёсткие инструкции, у меня вообще всё вылетело из головы, кроме желания защитить эту юную женщину любой ценой. От любой беды, даже мнимой. Да пусть упекут за решётку на бездну лет, какое это имеет значение, если Ланике больно и страшно? Разве затем я тогда вытаскивал её из злой судьбы, чтобы теперь она переносила эти муки? Я не знал, на какие заявления подбил её черет, что обещал, чем в итоге улестил, но и не задумывался об этом.
Я ничем не мог ей помочь, безнадёжность происходящего буквально разрывала на части.
Какая-то сторонняя сила подняла меня с жёсткой скамьи, бросила к решётке, заставила вцепиться в жёсткие прутья. Я смотрел на Ланику, пока крючкотворы выясняли кто прав, кто виноват и допустимо ли делать резкие замечания на процессе, я пытался хоть взглядом подбодрить её, сходил с ума от того, что не способен поделиться своей дурной мощью, но почему-то не попытался выворотить прутья из гнёзд, хотя обладал властью это сделать.
Ладони верно оценивали преграду, только я уже был не тот, что прежде. Я понимал, насколько бессмысленно решать любые вопросы демонстрацией мускулов в век, когда могущество отдано разуму.
Я хотел, чтобы она посмотрела на меня, мечтал сказать ей, что люблю и одобрю всё, что она сочтёт нужным, не затаю зла, если тот, другой, ей по-прежнему дороже, и она готова забыть ради его объятий наши невинные ночи, взаимную поддержку, долгие разговоры, кроликов, что я ловил на обед. В горле скопился такой жёсткий ком, что сказать я всё равно бы ничего не смог, осталось только смотреть.
Тишина. Я не сразу понял, что зал совершенно угомонился. Звучали ещё сердитые голоса судей, но потом смолкли и они. Грохот упавшей булавки услышал бы даже человек.
Ланика испуганно посмотрела по сторонам, и наши взоры нечаянно встретились.
Иногда не нужно читать мысли и говорить слова. Я хотел подбодрить подругу, всего себя вложил в этот взгляд, ни на что особеное не рассчитывая, но случилось неожиданное. Внезапно сорвавшись с места, она бросилась ко мне, прыгая резво, как и положено молодой здоровой черетессе, вмиг оказалась рядом, и никто не успел остановить, да никто и не дёрнулся.
Ланика застыла в полушаге, не решаясь меня коснуться и точно так же я не смел протянуть руку сквозь заключившие меня в неволю прутья. Я невольно опустился на колени, чтобы компенсировать разницу в росте и некоторую возвышенность клетки над полом. Я хотел смотреть ей прямо в глаза, потому что поддержать друг друга могут только равные, а жизненно важно было дать ей сейчас понять, что наши судьбы могут как слиться в одну, так и пойти врозь, но товарищество выше любви. С него всё начинается. Не сложится годный брачный союз, если не завязался дружеский.
Не знаю. Я не думал о деталях. Работали глубинные инстинкты.
— Нет, нет! — заговорила Ланикак торопливо как в бреду. — Я не могу сказать про тебя ничего плохого, я обещала им, ведь они почти убедили меня, что ты меня бросил, предал, но твои глаза говорят другое. Ты просто не мог прийти, потому что, помогал мне, сам попал в беду. Спасибо тебе, спасибо, спасибо!
Она, наверное, говорила бы ещё долго в том лихорадочном состоянии, когда кажется, что слова не способны передать то что живёт в душе, но хитрый злий подскочил к ней лёгкой птичкой, бережно обнял рукой, как крылом, повёл дрожащую, растревоженную прочь, громко, чтобы все слышали, уговаривая успокоиться, обещая защиту и покой, ещё ухитряясь при этом зло выговаривать противнику за то, что привлекли к процессу девочку, пережившую такой ад, не пожалели несчастную сиротку…
Кто-то из его помощников перехватил черетессу, предлагая бутылочку с водой, а потом возле неё возник Кастле, и я смог вздохнуть свободно, потому что верил в надёжность его защиты.
Злий как ни в чём не бывало вернулся на своё место, мимоходом показав мне кулак в качестве увещевания, а потом два согнутых крючками пальца — знак высокого одобрения у его племени.
Лишь теперь я обнаружил, что по щекам текут слёзы.
Смутясь от неприличия, стесняясь допущенной публично слабости, я вернулся на скамью и опустил голову как было велено. Сердце колотилось, ничего не сообщало разуму, пожалуй, для меня всего происходящего оказалось слишком много. В зале зародился негромкий, задумчивый какой-то ропот, и я подумал, хотя мысль всё ещё выглядела несколько крамольной, что публика сочувствует не только испуганной маленькой девочке, заодно мне: двухметровому страшному вампиру. Не знаю, как объяснить этапы свершившегося прозрения, я их пропустил. На душе потеплело, словно люди поделились со мной лучами добра.
К счастью, объявили перерыв, заслонки стали на место, я на краткие полминуты остался один и успел смахнуть слезинки, растереть ладонями лицо, немного прийти в себя. Как раз справился, когда в замке заскрежетал ключ, дверца распахнулась и доблестный защитник буквально за рукав выволок меня в классную комнату. Грозно вопросил:
— Что тебе было сказано делать? Почему не слушаешься? С ума меня сведёт этот бестолковый вампир! На, пей, жрать тут не положено — не курорт с пирогами!
Он сунул мне бутылку воды, и я с благодарностью выхлебал всё до дна: от жажды буквально скручивалось горло. Он наблюдал спокойно и даже добродушно. Я начал привыкать к постоянным перепадам настроения, хотя, вряд ли они вообще имели место. Шэтэ вершил свою игру, последовательно придерживался определённой роли.
— На самом деле ты это классно провернул, — сказал он, отбирая пустую бутылку и кидая её в корзину. — Ты перетащил на нашу сторону самого опасного свидетеля и сделал это одним взглядом. Пожалуй, я куплю билет на твой спектакль, если не очень дорого обойдётся, конечно. А сейчас отдохни, ничего ещё не кончилось.
Совет пришёлся как никогда кстати. Я закрыл глаза, постарался выгнать все мысли из головы, а чувства из сердца.
Когда перерыв завершился, и я вновь очутился в эпицентре человеческого внимания, соображал уже немного лучше, ну по крайней мере, яснее. В зал входили один за другим свидетели, призванные моим защитником.
Если говорить честно, поначалу я вообще не понимал, что происходит, простодушно решил уже, что связность мышления, которую я себе самонадеянно приписал, всего лишь иллюзия, спровоцированная эмоциональной нестабильностью.
На возвышение для выступающих поднимались люди, которых я знал хорошо или плохо, но к моему преступлению не имевшие никакого отношения. Как злий ухитрялся живой ниткой каверзного вопроса пришить их речи к сути дела, я даже не представлял, но он справлялся, и, хотя эти знакомцы мало что могли добавить для прояснение самого происшествия, они говорили обо мне.
Я с изумлением узнал, что о некоем вампире, оказывается, думают. Все эти годы я не просто жил в своей скромной квартирке, честно делал работу, какую удавалось добыть, но существовал в социуме, который прежде считал практически враждебным. Я понятия не имел, что во мне видят не кровососа, которого вынуждены терпеть из-за глупых установок толерантности, ну не только кровососа, а соседа, товарища, мужчину, в конце концов.
Люди вспоминали сущие пустяки, о которых я не задумывался, голоса их звучали тепло. Только хорошее воспитание удержало меня от того, чтобы вытаращить глаза и открыть рот.
Упорный трудяга злий проделал, оказывается, гигантскую работу. Не имея возможности доказывать мою невиновность, он решил сделать из меня этакого благородного разбойника, который делится награбленным с бедными и несчастными, а к концу пьесы помогает влюблённой паре соединиться в законном союзе. В похожих ролях я выступал не раз, вполне вероятно и актёрским амплуа работая сейчас на образ.
Как видно Шэтэ обладал истинно постановочным темпераментом, потому что спектакль им устроенный работал весьма гармонично. Свидетелей моей добропорядочности он вызвал много, но каждого держал под допросом недолго, справедливо полагая, что повторы утомят судей.
Когда настал опасный момент однообразия, он вызвал главного очевидца.
Кастле не одаривал меня дифирамбами, он говорил чётко, размеренно и сухо, создавая хороший контраст с предыдущим зрелищем, но его изложение событий поразило даже меня. Я ведь прежде только на сцене старался узреть себя со стороны, поскольку это помогало гармонизировать игру, а в жизни полагал, что ни для кого не представляю никакого интереса. Спокойно и чётко излагая, какие усилия я приложил для освобождения Ланики не только от казни, но от несправедливого обвинения, дознаватель делал меня не просто симпатичной адекватной личностью, куда там — почти героем.
Пожалуй, эти сведения имели косвенное отношение к обвинению, но Кастле никто не прервал. В зале после его выступления воцарилась задумчивая тишина, разбавляемая иногда сдержанным ропотом, словно осторожные волны накатывали на берег.
Я думал, на этом разбирательство завершится, но злий приберег напоследок ещё один козырь. В зале появилась наша прима Бернара. Сопровождаемая восхищённым шелестом публики, она прошла на положенное место. Ей красота, голос, высочайшее актёрское мастерство подействовали даже на меня, что там говорить про неискушённых зрителей. По крайней мере двоих судей она очаровала наповал.
Бернара отозвалась обо мне почти с нежностью, завершив представление на замечательной умиротворяющей ноте.
Ну то есть, закончилось всё для меня, потому что на время прений сторон преступника удаляли из зала, чтобы он своим видом не подталкивал законников к тому или иному опрометчивому решению Так я понял из кратких объяснений злия, и провел ещё два часа в стороне от событий, в обществе своей космической охраны. Я ни о чём не думал и тихо переваривал про себя добро, что подарили люди: от соседки, которой я как-то, едва заметив пустячную услугу, помог поднять тележку на последний этаж до кота Ивера, стоявшего за меня горой и своей очаровательной рысьей экспансивностью отлично разогревшего зал.
Когда меня вновь заключили в обжитую уже за длинный день клетку, я даже не сразу сообразил, что сейчас узнаю свою судьбу на ближайшие годы. Длинную речь старшего из судей слушал невнимательно, всё вглядывался исподтишка в публику, где у меня нашлось так много друзей и когда меня опять закрыли заслонками, я, к стыду моему, так ничего и не понял в случившемся.
В классной комнате ждал не только защитник, но и дознаватель.
— Больше мне его не подсовывайте! — фыркнул злий сердито, но уходя неловко, словно не знал, как это делается, потрепал меня по плечу.
Я проводил его растерянным взглядом, а Кастле, как видно догадавшийся о моём вопиющем невежестве, сказал раздельно, чтобы уразумел:
— Двенадцать месяцев тебе дали. Благодари этого пройду, он сделал всё, что мог. Очень мягкий приговор, я и не надеялся на такое везение, а теперь тебе домой пора. В тюрьму, то есть.
За время пути я немного успокоился, даже смог осмыслить случившееся. Всего год неволи. После ожиданий куда большего наказания срок казался терпимым. Я надеялся, что выдержу испытание не дрогнув.
В тюрьме меня против ожиданий отвели не в камеру, не в комнату для допросов и даже не в поделенный на две части зал для свиданий, а в казённого вида, но всё же куда более приятную чем вышеперечисленные помещения гостиную.
— На новый режим содержания тебя пока не перевели, это произойдёт завтра, правила я нарушаю, но особа, которая хочет с тобой поговорить, умоляла устроить встречу безотлагательно. Ты меня не подведёшь?
— Всё нормально, — ответил я. — Спасибо тебе за доброту и участие.
Родителей я не ждал, я и на процессе-то их не наблюдал, потому что негоже было высшим вампирам на нём присутствовать. Собственно говоря, я ничуть не удивился, увидев Ланику, только сердце тревожно замерло, а потом забилось слишком часто, словно я готовился к битве.
Она успела переодеться, вообще привести себя в порядок, я едва узнавал в ней ту худенькую испуганную девочку, терявшуюся в глубинах смертного балахона, да и в зале суда она выглядела иначе. Здесь не было перегородки, и, как я понимал, разрешалось подходить друг к другу вплотную, даже обняться, но ни того, ни другого Ланика не сделала.
Я постарался отогнать грустные предчувствия, предложил ей сесть, сам опустился в кресло, чтобы не затруднять беседу разницей в росте.
Говорить о любви и брачных намерениях, узнику, лишённому прав и перспектив, наверное, было нелепо, но я инстинктивно угадывал, что другого шанса не найдётся, знал, что обязан произнести те самые слова, чтобы наступила хоть предварительная ясность. Устал я от туманов, что копились вокруг так долго.
— Ланика, выслушай, пожалуйста, то, что я сейчас скажу. Просто дай мне возможность сказать. Когда я, попробовав твоей крови, понял, что ты не совершала предписываемого злодеяния, я просто не смог казнить невинную душу, и радовался, что Узрум пусть угрозами навредить моей семье добился согласия на подмену. Я полюбил тебя позднее, когда мы были рядом, связанные одной бедой, поддерживали друг друга как могли и умели. Прости, признания от вампира, приговорённого к тому же к изрядному наказанию звучат, наверное, нелепо или по меньшей мере странно. Ты свободна, я нет, но просто знай, что дорога мне. Даже родители дали согласие на предполагаемый брак.
Ланика слегка поёжилась, как видно, вспомнив встречи с моей матушкой. Я не сомневался, что лордесса способна была произвести сильное впечатление и на более независимую натуру, но не думал, что общение длилось достаточно долго, чтобы повлиять на выбор Ланики.
Она не смотрела мне в глаза, лишь ниже опустила голову, значит, ответ на моё предложение себя, ущербного, был очевиден, но я всё ещё надеялся. Я ждал.
— Элле, ты хороший, ты самый лучший…
Она вздохнула, опять замолчала, я уточнил, потому что в принципе угадал главное затруднение:
— Но ты всё ещё любишь его.
— Да, — прошептала она. — И я едва не предала тебя там в суде, потому что снова попала в омут, который меня почти погубил.
Что мне оставалось делать?
— Ланика, кто знает, быть может, Узрум ещё станет лучше. Когда в семью приходит горе, многие меняются.
Я выдавил из себя правильные слова, дались они нелегко, а Ланика посмотрела на меня, едва не впервые подняв глаза.
— Ты и теперь хочешь меня защитить. После всего, что было в суде…
Слёзы быстро как у ребёнка побежали по щекам, прокладывая блестящие улиточные тропинки. Ланика вздохнула, проговорила твёрже:
— Только, Элле, я уже взрослая, то, что случилось мне придётся пережить самой, научиться дальше существовать с рухнувшими на меня бедами. Сейчас я слишком слаба, не очень хорошо понимаю, что происходит вокруг, но именно поэтому хочу на время скрыться. Я уже попросилась в сестринский дом, меня примут, надеюсь. Прости.
— Ты ни в чём передо мной не виновата, если пока или насовсем нужен покой, я от души пожелаю его обрести.
Разочарование накрыло, но я знал, что оно меня не убьёт. Не слишком я надеялся на благоприятный исход своего предприятия, зато радовался, что она уходит от Узрума. Вполне вероятно, что не так он был виноват, как мне казалось, но Ланике действительно следовало разобраться в себе, лишь потом что-то решать.
Мы так и не прикоснулись друг к другу. Она ушла, а я остался дожидаться новых приказов, привыкнув уже не распоряжаться собой в малой малости.
Пришла пора понять, что со мной будет дальше.