Кастле вошёл почти следом за тем, как исчезла Ланика, и несколько минут стоял рядом, разглядывая, как видно, мою угнетённую особу. Чего он ещё не видел, я просто не представляю. Команда встать и шагать в камеру всё не звучала, и я вопросительно посмотрел на человека. Он созерцал меня сочувственно. Понял наверняка, что тут произошло, искренне хотел утешить, только не имел привычки к самому этому действию. Исход свидания угадать оказалось нетрудно.
— Ты в порядке?
— Да, конечно.
Он со вздохом уселся напротив и уточнил въедливо:
— В самом деле? Сколько пальцев я показываю?
Я невольно рассмеялся.
— Ну вот, — удовлетворённо констатировал он. — Уже лучше. Меньше стал похож на заблудшее привидение. Не грусти, дела обстоят совсем не так плохо, как кажется на первый взгляд, всё постепенно наладится, а любовь… Может быть, нужно время. Оно и лечит, и расставляет приоритеты по местам.
— Я справлюсь! — пообещал я.
— Верю! У меня к тебе серьёзный разговор. Если ты способен адекватно реагировать, то давай приступим, а то уже поздний вечер, оба мы измучились, целый день не жравши.
— Я слушаю.
— Тебя никуда не переведут, оставят здесь, у нас не слишком много тюрем для вампиров, так что привыкать к новому месту не придётся, да и мне это на руку. По правилам моя опека прекращается после вынесения приговора, но возник один проект, ради его осуществления начальство пошло на некоторое отступление от заведенного порядка. Твоя работа с трупами впечатлила тех, кто это наблюдал, посему постановлено было в экспериментальных целях привлечь вампира в качестве постоянного консультанта. Поскольку ты и так всегда рядом, в первую очередь решили предложить эту работу тебе. Согласен?
Я едва на месте не подпрыгнул от восторга. Мечтать не мог о таком счастье, а оно свалилось прямо на голову.
— Конечно! Я что угодно готов делать, хоть двор мести, хоть полы скрести, лишь бы не сидеть непрерывно в клетке, где ночью приходится лежать как привязанному, а днём взгляд упирается в такие близкие стены, что я боюсь ослепнуть.
На Кастле мои слова произвели сильное впечатление. Он даже в кресле откинулся, сощурил глаза от непонятной мне тревоги. Брови нахмурились, между них угнездилась тяжёлая складка. Я испугался, что сказал сгоряча лишнего, только не понимал пока, в чём конкретно моя вина.
— Постой, Трэр, так тебе вредно не видеть простора? Это заявление не фигура речи, не прихоть?
— Конечно, я не стал бы тебе лгать. Говорю правду, какая есть: высший вампир может сойти с ума, находясь долгое время в ограниченном пространстве. Мы — существа полёта, сбежали бы в горы, как драконы, не будь привязаны к роду людскому цепями необходимости.
— Я не знал. Почему ты не сказал раньше? Впрочем, мне тоже следовало понять, насколько мы разные и попытаться собрать и упорядочить информацию. Я ведь за тебя отвечаю…
Он нахмурился ещё больше, наверное, размышляя о моих проблемах, потом произнёс, дружелюбно кивнув:
— Прогулки вампирам не положены, но я непременно придумаю, что тут можно изменить. Проконсультируюсь и извещу тебя о результате. Не отчаивайся! Кстати, ночью не обязательно лежать, если ты не спишь. Я уведомлю охрану, чтобы тебя не принуждали соблюдать лишние строгости. С тобой поначалу обошлись жёстко потому, что опасались пресловутой вампирской агрессивности и легендарного злого нрава. Сообщай открыто о своих нуждах, я попытаюсь сделать всё, что могу. А теперь — марш в камеру. Завтра с утра начнём работать.
Так и пошла своим тихим ходом моя новая жизнь. Поначалу изменений в ней оказалось немного. Для консультаций меня выводили совсем ненадолго и почти сразу возвращали в каземат. Правда, с самого первого дня, разрешили по пути туда и обратно постоять возле окна, выходившего на другой двор, забранного внушительной решёткой. Здесь я мог ненадолго увидеть небо, а иногда гулявших внизу заключённых из людей.
Понемногу сотрудники морга привыкли ко мне, перестали дичиться, разрешили задерживаться подольше. Мы обсуждали результаты вскрытия, да и сам процесс мне теперь удавалось посмотреть. Убедившись, что потрошение мёртвых тел, даже совсем свежих, не вызывают у меня приступов неконтролируемого аппетита, патологоанатомы охотно привлекали к работе, не ленились давать пояснения.
Моё невежество изрядно мешало работе, поэтому, чтобы вернее понимать, что каждая из сторон имеет в виду, мне выдали учебники, даже разрешили брать их с собой в камеру, так что по ночам я тоже оказался плотно занят. Не было больше нужды бревном лежать на кровати и тосковать о возможности движения. Читать я мог сидя или расхаживая из угла в угол. Время за полезным делом пролетало незаметно.
Я жадно хватал любые знания, благо отменная память вампира позволяла их без труда удерживать, и вскоре начал понимать работу патологоанатомов в тонкостях, хотя не стремился блеснуть эрудицией, чтобы не обидеть тех, кто так щедро помогал мне выносить тяготы заключения.
Прогулок мне по-прежнему не разрешали, но однажды, это было месяца через два после суда, Кастле пришёл рано утром весьма довольный собой и объявил, что мне предоставят другую камеру, больше прежней, а главное с крошечным, но настоящим окошком. Кажется, мы оба в равной мере радовались маленькому празднику.
Дознавателя я видел нечасто, у него наверняка хватало других забот, но приходил он регулярно, интересовался моими успехами, хотя наверняка ему на стол ложились исчерпывающие отчёты.
Конечно, пространственная и правовая ограниченность моего положения временами угнетала. Не скажу, что я готов был каждый день смеяться и петь. Иногда накатывала такая тоска, что хотелось ладонями раздвинуть стены, развернуть крылья, лететь всё время вверх до тех пор, пока они ещё смогут держать меня в редеющей атмосфере.
Что бы я стал делать потом? Не знаю, вряд ли захотел вернуться на землю с её кривыми законами после великолепного полёта. Наверное, переломился бы и рухнул вниз вначале холодным, потом пылающим телом. Говорили, что таким жестоким способом вампир вполне способен покончить с собой, но я не слышал, чтобы кто-то рискнул проверить.
Я изо всех сил старался скрывать периоды мрачного безумия, опасаясь напугать людей, дать им повод заподозрить меня в планировании побега. Если честно, я не знаю, насколько хорошо удавалось, но мне ни разу не дали понять, что видят перед собой чудовище, постепенно дурные мысли отступали.
В значительной степени мою неволю скрашивали свидания. Теперь их разрешали гораздо чаще, причём, не в комнате разгороженной стеклом, а в той гостиной, где я прощался с Ланикой. Первым ко мне примчался птенец.
Ворвавшись в комнату, он не ограничился чинным поклоном или рукопожатием, а бросился в мои объятия. Ощутив, как он потёрся макушкой о мою шею я с удивлением сообразил, что неведомым образом пробудившиеся инстинкты сообщили ему правильный способ попросить мастера поделиться запахом.
Считая своим долгом сразу уточнить границы взаимных обязательств, я осторожно отстранил его и объяснил, что он полностью свободен, не обязан мне более ничем. То есть, я уже пытался довести до его сведения эту истину в первое свидание, но полагал, что повторить не вредно.
— Да, ты говорил! — сразу ответил он. — И я всё понял, но я твёрдо решил, что должен остаться рядом до тех пор, пока тебя не выпустят на волю. Ты подобрал меня на улице, пожертвовал своим покоем и жизненным пространством ради того, чтобы помочь новоявленному обращённому, сделал всё, что мог, чтобы подготовить меня к самостоятельному существованию, когда собственные дела обернулись скверно. Так что ты теперь от меня так просто не избавишься. Я отказываюсь от статуса взрослого кровососа. Я твой птенец, и точка.
— Ты поступаешь неразумно.
— Плевать! Я поступаю так, как должен.
— И что же скажут на это твои родители?
— А ничего. Ты теперь имеешь на меня такие же права, как и они, так что пользуйся!
Спорить с юным нахалом у меня не хватило духу. Я усадил его рядом обнял, а потом принялся расспрашивать о делах и проблемах, вспоминая попутно в какие вампирские истины не успел его посвятить.
В следующий раз Мальвин привёл с собой отца. Мне понравился этот человек, поладили мы сразу. Он не пытался гневаться из-за того, что изменить было нельзя, а пробовал трезво оценивать обстоятельства и постепенно примиряться с ними.
Ко мне, как выяснилось, он никаких претензий не питал, поговорить пришёл о другом. Его не устраивало, что сын по-прежнему работает в театре, в то время как ему надо завершать образование и привыкать к делам в семейном предприятии. Я, кстати, был целиком на его стороне. Полученный опыт простой работы шёл не ко злу, но каждому полезно соотноситься с теми обстоятельствами, в которые поставила жизнь.
Когда вполне довольные родичи ушли, я отправился в камеру, размышляя о том, какими разными бывают отцы и их сыновья, сколько троп кривых или торных ведёт как к любви, так и к вражде, что зависит от нас самих, а в чём мы не властны. Не думаю, что я совершил какие-то открытия, но почему-то дышать стало легче.
Мои собственные родители навещали нечасто. Я не упрекал их в чёрствости даже мысленно, потому что в семьях высших вампиров вообще не принята была бытовая нежность. Привычка взращивать воинов осталась, когда в них отпала нужда.
Честно сказать, потребность в опеке у меня как-то стёрлась за те годы, что жил один, всё чаще в последнее время я понимал, что повзрослел и это теперь надолго. Есть неоспоримые правила, как тот же подбор невест-женихов для отпрысков знатных семейств, но всё прочее я решаю сам. Налажал — отвечу, справлюсь с поставленной задачей, чего бы мне это не стоило.
А цена росла. Я старался не думать о неизбежной деградации, которая ждёт каждого высшего, лишённого главной привилегии вампира, но сколько ни прячь голову в песок, хвост торчать будет. Слабость нарастала постепенно. Поскольку мне не требовалось делать что-то тяжёлое, то скрывать немощь удавалось довольно хорошо. Апатия же временами даже радовала, потому что позволяло забывать о безумных порывах, что мучили меня в первые месяцы заключения.
Хуже стало, когда начались обмороки. Вот это утаить не удалось. Поначалу мне везло, я отключался ненадолго в камере, а не вне неё, но однажды накрыло в самом неподходящем месте. Через полгода за решёткой, ко мне относились уже с таким доверием, что разрешали иногда возвращаться из морга в тюремный блок без сопровождения. Я по обыкновению задерживался у окна, чтобы глянуть на белый свет, это нарушением не считалось, но когда опоздание стало явным, меня бросились искать и нашли в коридоре холодное, практически бесчувственное тело.
Приступ оказался таким сильным, что люди не разобрались в происходящем, сгоряча доставили меня обратно в морг, а не вскрыли только потому, что кто-то заметил, как с интервалом примерно в минуту я слабо, но дышу.
Очнулся я здесь же на цинковом столе, хорошо хоть не в холодильнике. Патологоанатом пытался делать мне искусственное дыхание и закрытый массаж сердца — манипуляции для вампира не вредные, но не несущие в себе какой-либо ощутимой пользы. Позднее пришёл Кастле. В камеру меня не отпустили, опасаясь рецидива, так что разговор с дознавателем состоялся здесь же.
— Что это за фокусы? — спросил он сухо. — Если попытка суицида, то лучше молчи, я сделаю вид, что ничего не случилось.
Несмотря на скверное самочувствие и холод трупного стола, с которого мне не позволили встать, я невольно засмеялся. Люди, ничего не зная о вампирах, тем не менее тщились их судить.
— Фабр, не говори чепухи. Если бы убить нас было настолько просто, мы бы чаще умирали. Это последствия того, что я не получил нужную мне подпитку.
Полагаю, он и сам догадывался о сути дела, но отсекал в первую очередь самые неприятные для служебного успеха версии.
— Ясно, я так понимаю, это уже не впервые, просто тебе удавалось скрывать от всех своё состояние. Зачем?
— Боялся, что отстраните от занятий и запрёте в камере.
Он вздохнул, как видно озвученный мной вариант подлежал рассмотрению, только мне об этом знать не следовало.
— Дальше будет хуже?
— Не факт, каждый реагирует по-разному, но улучшения ожидать не приходится.
— Сейчас бы кандалы уже не порвал?
— Сейчас — нет.
— Ладно, слезами плакать — это не выход из положения. Быть может уколы какие-то следует поделать, ну чтобы продержаться оставшиеся месяцы? Я надеюсь, лицензию тебе всё же вернут.
Только ждать первой казни придётся ещё минимум год с момента активации моего права её совершать. Об этом я промолчал. Превращаться в неуклюжее немощное существо вроде человека не хотелось, а оставаться в этом статусе годами было бы ужасно. Я сказал:
— Кровь могла бы немного улучшить моё состояние, имей я возможность получать хотя бы порцию в неделю, но это ведь запрещено тюремными правилами. Здесь допускается только синтетика.
Он задумался, потом ушёл, насколько я понял, за консультацией, а вернувшись, разрешил, как он выразился, «по состоянию здоровья», маленькую поблажку.
— Пусть твой парнишка приносит. Сделаем вид, что он таскает любимому мастеру конфеты.
Теперь раз в неделю я получал дозу крови, ужасно стыдясь того, что птенцу приходится делиться со мной своими талонами, но понимая необходимость жертвы. Отключаться я теперь стал реже и не так фатально, уверял людей, что всё в порядке, но понимал горькую суть происходящего: высший вампир просто-напросто кончился.
У нас такое состояние называют тишиной или паузой. Свет не гаснет, но меркнет, крылья засыпают в лопатках так прочно, что их уже не удаётся разбудить. Вампир превращается в пассивное существо без огня в душе.
Я вполне успешно помогал в морге, потому что чутьё не пострадало, но в принципе сейчас мало на что был способен.
Как ни странно, окончание неволи застало меня врасплох. Я думал впереди ещё больше месяца тюрьмы, не подозревая, что время, проведённое мной здесь до приговора, тоже идёт в зачёт. Когда Кастле сообщил о том, что уже завтра я выйду из этих стен, я не столько обрадовался, сколько испугался. Даже отголоски былого темперамента проснулись в душе, разогнав вялую теперь кровь.
— Как, уже всё?
— А ты рассиделся? Понравилось?
Он поддразнивал, но мне было не до шуток. Я панически испугался внешнего мира, не только потому, что отвык от него. Выйти из тюремных стен предстояло совсем иному существу.
Могущественный вампир остался в прошлом. Мучительно как никогда я сознавал, насколько теперь слаб и уязвим.
— Парень твой придёт, не беспокойся, он пообещал, что проводит до квартиры, присмотрит на первых порах.
— Да, трудно будет вновь оказаться на шумных улицах. Я уже и забыл, как машину водить.
Об истинных своих страхах я говорить постеснялся. Кастле сказал:
— Я собственно говоря, хотел приободрить тебя в последний день. Ты хорошо трудился, зарекомендовал себя отличным специалистом, покладистым сотрудником, так что, если пожелаешь, сможешь получить постоянный контракт. Устраивает?
Не уверенный, что возьмут обратно в театр, хотя актёры, меня навещавшие, сам кот Ивер, обнадёживали, я с радостью ухватился за предложение работы. Верил, что потяну обе в случае нужды, на это энергии хватит — не камни же ворочать. Стабильность успокаивала, хотя дурные предчувствия не отпускали.
Свободу предстояло обрести вечером, такое правило, не знаю уж почему, существовало для вампиров, и весь день я ощущал себя тяжело взволнованным. Бродил по камере, с любовью глядел в отвоёванное для меня Кастле крошечное окошко.
Выходя в эту дверь в последний раз, я невольно оглянулся, ощущая смутное сожаление. Радость до меня пока не достучалась.