Утром я взял подопечного за шиворот (фигурально выражаясь, конечно) и поволок с собой на работу. Пусть загибается на моих глазах, если опять приспичит. Мальвин испуганно шарахался от ужасного дневного светила, но я объяснил, что пребывание в его лучах менее фатально для цвета лица, чем рассказывают легенды. Впрочем, моя машина была защищена от лишних фотонов, опасаться не стоило.
На самом деле в начальный период свет пугает, но неопасен, чуть позднее, когда завершится становление, придётся его какое-то время избегать. Действовать он будет не убийственно, но неприятно. Высшие вампиры вообще не подвержены этой напасти, мы не особенно любим день, потому что он яркий и шумный, а ночь даёт нам ощущение уюта и многообразия оттенков, но вреда солнце не причиняет.
Птенец увещеваниям внял, а обнаружив, что в моей гримёрной плотно зашторено окно, вообще воспрянул духом и озираться начал не без любопытства.
Чтобы он обвыкся ещё больше, я взял его на репетицию. Актёры часто приводили знакомых, и кот не возражал, иногда даже прислушивался к досужему мнению дилетанта-поклонника, хотя поступал всегда по-своему.
Велев Мальвину тихо и скромно сидеть в полутёмном и вполне комфортном из-за этого зрительном зале, я выскочил на сцену как раз в нужный момент, успел со своей репликой и даже нормально отыграл весь кусок, хотя партнёр делал недовольную рожу всякий раз, когда по ходу действия ему приходилось отворачиваться от зала и смотреть на меня.
Признаться, эти мелкие пакости ничуть не сбивали. Я, в отличие от людей, моментально заучивал текст и следовал указаниям кота Ивера так точно, что был его любимцем. Как он говорил иногда: «Свой талант невелик, но как замечательно умеет выразить чужой!» Я и тут не обижался. Раз работа приносила достаточно средств, значит, уже была хороша.
Как всегда, я увлёкся процессом появления нового спектакля и совершенно забыл о подопечном, но, когда пришлось прерваться, поскольку сцену следовало освободить для дневного представления, вспомнил о нём и даже слегка удивился, обнаружив на том же самом месте, где оставил.
Мальвин сидел в состоянии задумчивого очарования, глаза поблёскивали мечтательно.
— Понравилось? — спросил я, уводя его обратно в гримёрку.
— Очень. Это так необычно. То есть, когда смотришь фильм или пьесу в театре не думаешь о том, что представление ведь не само по себе возникло, а требовало работы. Наблюдать, как много вариантов перебрали участники, очень странно и хочется понять, почему остановились именно на этом конкретном.
— Если тебе по душе, я спрошу у Ивера. Нам часто требуются статисты на подмену. Деньги платят небольшие, но и они пригодятся. Пока я договорился, что будешь после представления убирать зрительный зал и подсобные помещения.
Птенец споткнулся на полушаге и уставился на меня так, словно у него выросла, в дополнение к имеющейся, ещё одна пара глаз. Я не сразу понял, чем внезапно потряс его воображение. Сообразив же, объяснил:
— Это нормальная служба, я и сам частенько подменяю штатных уборщиков. При нашей силе управиться нетрудно, особенно учитывая ночное время. Ты прежде не работал нигде?
Он покачал головой:
— Учился.
— Ну дело несложное. Поначалу я стану помогать, а там освоишься. Поверь, пока перестройка организма не завершится полностью, постоянную должность лучше не искать.
Я-то считал, что и эта недурна для юнца, который вряд ли что-то умеет делать руками, но он погрузился в тягостное, если судить по виду, раздумье и не приставал с разговорами всё время пока я переодевался для роли и красил лицо.
В сегодняшнем дневном спектакле у меня было несколько коротких выходов, растянутых на всю пьесу, так что большей частью я торчал в кулисах, поглядывая иногда в публику, чем работал на сцене.
Когда я узрел, на этот раз в задних рядах, а не на самом виду, всё того же черета, я даже не удивился.
Странный интерес к моей особе кажется, принимал характер эпидемии. То веками никому не пригождался, то вдруг представитель разных рас и культур начали разглядывать меня как нечто годное в быту и применимое для каких-то целей.
Когда птенец заявил, что волк ходит за нами двоими, имея в виду мою душу, я не сразу поверил, в основном потому, что плохо понимал, зачем ему это надо? Кто я был для лорда Аррана, главы семейной ветви? Младший отпрыск из рода бывших врагов — существо по всякому разумению неинтересное. Убивать старых противников теперь избегали, месть такой длины я в принципе представить себе не мог, да и повода для неё не находил. Как раз с этой стаей мой род практически не пересекался, мы сражались в одних войнах, но на разных, как теперь говорят, фронтах.
— Да ну, ерунда! — сказал я подопечному. — Просто ты пробудил в нём ржавеющий без дела отцовский инстинкт. Всё же к твоему избавлению от мучителей он приложил руку.
— Нет, Элле! На меня он смотрел сочувственно, а на тебя с нежностью, — ответил птенец. — Так что на всякий случай надёжно застёгивай штаны и задом не поворачивайся.
Я едва не отвесил ему подзатыльник за извращённые и необоснованные измышления, но потом призадумался. Ведь и у меня возникали смутные подозрения по поводу волчьего интереса, только я отметал их как не имеющие практического смысла, рассматривал как случайность. Питать симпатию к вампиру? За что? У наших рас не рождалось смешанного потомства, так что заподозрить в оборотне тайного отца я не мог в принципе, да и жизнь не пьеса, а зная мою маму, я скорее ожидал бы увидеть коврик из свежей шкуры на полу её спальни, чем волка в её постели.
Не найдя серьёзного повода для тревоги, я решил плюнуть на всё и жить своей жизнью, дожидаясь, пока события, если они вообще предполагались, разовьются без моего участия, но вторичный визит в театр черета насторожил.
У вампиров превосходное зрение, так что даже в полумраке зала и на значительном расстоянии я без труда разглядел выражение его лица: неясную смесь отчуждения, принуждённости и временами искреннего интереса к происходящему на сцене. Узрум пришёл сюда не потому что воспылал внезапной страстью к театру, его привело иное стремление.
Опять всё вращалось вокруг моей незначительной особы, и причин столь странного внимания я понять не мог. Разыгравшаяся паранойя напомнила, как я удивился, когда в решающем кабинете чиновничьего дома увидел черета, а не человека. Что если он для того и заместил постоянного владельца этой должности, чтобы свести знакомство со мной? Зачем? Просто так ведь вампиров не обхаживают. Нас низвели на социальное дно и чаще всего демонстративно избегали.
Озабоченный разнообразными, скорее всего нелепыми предположениями, я едва не пропустил нужный момент, но пьеса шла давно, и роль я выучил до автоматизма, так что легко справился с затруднением.
Выходя вместе со всеми на поклоны, я опять устремил свой взор на дальние места, но черета там не обнаружил. Скрылся, чтобы я его не приметил? Полагает, что вампир способен просмотреть знакомое лицо в не таком уж обширном зале?
Ну если у него есть во мне нужда, рано или поздно он её проявит.
В кулисах я обнаружил птенца, который покинул гримёрку, где ему велено было сидеть и смотрел финал представления. Я рассердился на него за непослушание, но воспитательные речи отложил до лучших времён.
— Подремал бы лучше! — сказал сурово. — Ночью предстоит поработать, побереги силы.
— Тут так интересно, — заявил он, но послушно вернулся в комнатушку и устроился на диванчике.
Вообще-то я собирался полежать на нём сам, другого в моём распоряжении не имелось, но заблаговременно не учёл этот очевидный факт. Теперь предстояло смириться со многими невозможными прежде вещами. Когда птенец заснул, а отрубаются неофиты мгновенно, я со вздохом растянулся на голом полу. На ковёр моих доходов не хватало.
Дневных репетиций у меня сегодня не было, а ехать домой я не видел смысла, поскольку договорился с двумя поклонницами о встрече незадолго до вечернего представления. Следовало поесть самому и покормить Мальвина. Свежайшая прямо из вены кровь — лучшая еда для любого из нас, а уж новообращённый нуждался в ней как никто другой. В прежние времена, если хотели наделить неофита особой силой, позволяли ему убить в пору преображения, но и тогда прибегали к этому способу нечасто. Мы вообще редко лишали кого-то жизни, разве что в бою.
Только я поудобнее устроился на деревянных половицах, как услышал знакомые шаги. Нет, по коридору пробегали и сослуживцы, но поступь любого из них была мне хорошо знакома и просто не привлекала внимания.
Черет остановился у моей двери, нерешительно потоптался на месте. Я продолжал лежать, дожидаясь решительных действий с его стороны. Тлела смутная надежда, что он просто опять заблудился, найдёт мимоходом помощь или сам протащится мимо, не решившись беспокоить актёра, погружённого в непостижимое непосвящённым постижение роли. Мне как всегда не повезло. Слегка стукнув в дверь, он её приотворил.
Моя распростёртая на полу фигура так поразила его воображение, что он застыл в проёме, хлопая веками. Свернувшийся калачиком на диване Мальвин, как видно, тоже в колорит места не вписывался. Я сжалился над несчастным, далёким от творческих театральных будней чиновником, вскочил и доложил, как положено:
— Это мой птенец, он ещё не зарегистрирован, потому что плохо переносит метаморфозу, кормлю я его на свои талоны и поставлю на учёт, когда общее состояние стабилизируется.
Если кто-то настучал на меня по поводу Мальвина, а стук среди культурных людей — дело обыкновенное, то отмаза выглядела вполне правдоподобно, да и к истине лежала близко.
Узрум вновь без интереса глянул на птенца и спросил:
— Я хотел поговорить. Можем найти уединённую комнату?
— Да располагайся хоть здесь, в гримёрке: сейчас тихо, никто не придёт, а неофиты спят как камни и ничего не слышат.
Он мне не поверил, но и произносить это вслух не счёл возможным, ну так я понял возникшую в беседе заминку.
— Ладно, если это место не устраивает, могу предложить другое, но там ещё скромнее, если говорить об обстановке.
— Мне всё равно, — сказал он тихо.
Дело, значит, тайное и серьёзное. Чем мог посодействовать бедный актёр статусному визитёру? Судя по сшитому на заказ костюму, черет мой монетки не считал. Впрочем, нищих чиновников я вообще никогда не видел.
Я провёл его в дальний коридор, где находилась каморка уборщика. Точнее помещение относительно большое, но забитое инвентарём. Я отпер дверь, включил свет и предложил Узруму один из двух имевшихся здесь стульев.
— Этими машинами чистят театр, — пояснил я в ответ на его удивлённый взгляд. — Я иногда подменяю постоянного сотрудника, а сегодня и птенца приставлю к делу. Пусть сам зарабатывает на свою порцию крови и заменителя.
— Значит, денег у вас негусто, — резюмировал он.
Я это заявление не прокомментировал. Не скажу, что бился в тисках нужды, мне хватало, но, когда новообращённый занят полезным трудом, а не бессмысленными рефлексиями, преобразование идёт лучше. Вдаваться в эти тонкости не следовало, черет и так нервничал, стремясь приступить к своему делу, а не вникать в чужие проблемы.
— Я могу предложить приличное вознаграждение за определённую работу, — сказал он глянув на меня остро и, как ему, наверное, казалось, проницательно.
Я всё ещё недоумевал, но кивнул, соглашаясь выслушать Узрума, хотя всё более сомневался, что он способен предложить исключительно законный способ обогащения. Предыстория вопроса доверия не внушала.
— Дай слово, что сохранишь в тайне всё, что я сейчас скажу, вне зависимости от того, согласишься ты или нет.
Вот теперь занервничал я всерьёз. С самого начала следовало вдуматься и понять, что добром такие контакты не завершаются, но я по своей милой привычке плыл по течению, надеясь, что оно вынесет меня в красивую заводь, а не к сточным трубам, хотя опыт подсказывал, что всё произойдёт с точностью наоборот.
По уму следовало отказаться сразу и вернуться в гримёрку к птенцу, но передо мной сидел чиновник, вполне способный изрядно осложнить мою и без того непростую жизнь. Насколько этот черет мстителен я не представлял, зато догадывался, до какой степени облечён властью. Теперь я уверился, что должность в департаменте он обеспечил себя именно для того, чтобы выбрать из приходящих к нему вампиров наиболее доступную жертву. Такое предположение выглядело разумным, да и самым мрачным. Любое другое скорее радовало.
— Даю слово, — вздохнул я.
Его мои колебания не охладили, наоборот, судя по тому, как тревога стёрлась с лица, уступая место решимости, воодушевили.
— В ближайшие дни тебя вызовут для совершения казни, — сказал он тихо. — Подходит срок исполнения твоей ежегодной лицензии.
— Да, спасибо, — пробормотал я машинально, он зыркнул в ответ не то с вызовом, не то с отчаянием.
— Я заплачу, если ты не убьёшь жертву, а лишь сделаешь вид, что убил.
Я не сразу понял, что он имел в виду, когда, наконец, до меня дошло, не вдруг сообразил, зачем добропорядочный высокопоставленный черет идёт на такую авантюру.
— Ты хочешь спасти приговорённого?
— Да, хочу.
Близкий друг или родственник, такое случается. С топором трудно договориться, а с палачом — можно. Убивая человека, вампир получает мощную подпитку, которая достаточно долго сохраняет его на определённом уровне бытия, поэтому лицензированные казни так важны для нас. Теперь все живые существа состоят на учёте, это раньше можно было подловить разбойника на лесной тропинке и спокойно закусить ни перед кем не отписываясь, теперь существовал единственный способ получить требуемое: оставаться добропорядочным гражданином.
Драконы смогли уйти в свои горы, а вампиры остались и превратились по сути в пленников человечества.
Я размышлял. Холод, который возник внутри от слов черета, тихо расползался по нервам. Когда он добрался до кончиков пальцев, я сказал:
— Ты подбиваешь меня на преступление.
— Вампир, я не стану говорить, что могу устроить тебе кислую жизнь, если ты откажешься, ты и сам всё знаешь. Я прошу. Этот приговорённый важен для меня. Я понимаю, на какой идёшь риск и сделаю всё, что в моих силах, чтобы облегчить тебе задачу, но самое главное можешь устроить только ты. Мне не к кому обратиться, я уже пытался надавить там и здесь, но ничего не вышло. Кому-то очень хочется, чтобы предначертанное свершилось.
Загнал меня в угол и прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Я — тоже. Лишение лицензии на убийство было началом деградации. Без нужной подпитки я мог протянуть несколько лет, ведя тусклое существование полутрупа. Что ждало потом, старался не думать. Срыв и вслед за ним каторга или умерщвление, либо провал в обморочный сон.
— Я могу узнать, в каком преступлении обвиняется твой протеже?
Узрум сник, я видел, как до побеления костяшек стискиваются его ладони, подумал ещё, что поранится ненароком собственными когтями, но подобные мелочи сейчас не слишком беспокоили меня, а его — тем более.
— Убийство новорожденного ребёнка.
Да, за такое душегубство череты пощады не давали, а не за человека ведь радеет этот чиновник: так любить можно лишь особь своего вида. Женщину, судя по сути момента.
— Твоя подруга? Ребёнок тоже твой?
Он посмотрел на меня с прорвавшейся сквозь полинявшую сдержанность ненавистью, но ответил коротко и чётко:
— Да!
И как мне следовало реагировать? До чего же спокойно было в тени, когда я никому не требовался для того, чтобы отвести судьбу от другого и в случае неудачи угодить в неё самому. Теперь недолгое благополучие вампира закончилось. Пролился на меня недобрый свет жестокой рампы нового времени.