— Пусти вперед... — сказал я.
Ванная была отличная, но довольно запущенная. Мне стало не по себе, что влез в их жизнь. Впрочем, меня туда втащили, а среди ночи выталкивали на улицу.
Я вернулся в комнату, оделся и отпер дверь. Томка крикнула, чтоб словил такси.
— Пока по телефону вызовешь, Васька рехнется.
Катись, чуть не сказал я, со своим Васькой!
Но глупо ревновать, если на дворе сексуальная революция. Только подготовки чересчур много. Зачем в ресторан, когда можно сразу в койку?!
На улице было холодно, и я представил, каково в мансарде. Правда, Васька покаялся, и значит, завтра дачу очистят.
— Заснул? Вон едет...
По мокрой улице плыло такси. Томка клюнула меня в губы и хлопнула дверцей.
СУББОТА
(продолжение)
1
Я стоял перед своим ободранным кафе и чуть не рыдал от отчаянья. Бобы так Бобы, щелкало в мозгу. Выполз из полуподвала и на Садовом кольце остановил левака. Не так уж хотелось ехать. Я завидовал, что у Вики второй вернисаж, хотя она моложе меня и своя мастерская (одна комната переоборудована под ателье), и не понимал, зачем Вика ищет заработков. Отец — богач, муж — кандидат философии. Не хочет ходить в захребетницах? Но все непризнанные живописцы при жизни захребетники. И Ван Гог, и Сезанн до смерти своего папаши... Так уж повелось. Живи мой рыжий родитель, я бы в кормушки носу не сунул. А Вика рвется в эту чертову графику, как на Олимп, и вся семья обхаживает Томку, хотя за глаза ругает не хуже профессора. Впрочем, профессора Бобы тоже костерят. За диссидентство. Им обидно, что нынче без благородных поступков нельзя считаться порядочными людьми. А Бобу при его должности благородство противопоказано. Словом, идет война всех против всех, и лучше держаться подальше.
Я уже чувствовал в себе такой накал злобы, что подумывал, не дать ли шоферу вторую рублевку, чтобы повернул назад. Но вспомнил, что у Бобов наверняка есть телефонный справочник. Выпишу номера гостиниц и обзвоню какие поплоше. Хотя неостепененных преподавательниц английского скорее всего ни в какую гостиницу не поселят, даже в шестиместный номер. Но все-таки...
2
Все двери были настежь; в мастерской, в кабинете, в гостиной — всюду сидели, пили вино и виски, закусывали крошечными бутербродами.
— Знаток пришел. — Боб обнял меня. — Знаток. Не скромничай.
Хотя четыре месяца я не видел чужой живописи, в мастерскую не тянуло. Вика работала довольно старательно, но вяло, уравновешивая отсутствие темперамента эпатажем. В кабинете Боба висело ее полуню. Жалкая грудь не вызывала эмоций.
— Выпьешь, знаток, для храбрости? — спросил Боб.
— Выпью. Много работал. Переложить надо.
— Переложи, дорогой. — Он потащил меня в кабинет и представил двум девицам — одна была в шортах, другая в юбке, не длиннее шорт — и зятю, плешивому надутому юнцу, забыв, что с зятем я уже знаком.
— Тебе покрепче? — спросил Боб, опасаясь, что надерусь.
Я выпил, не особенно вглядываясь в девиц. Во мне торчало мое ободранное кафе плюс прибалтийская любовь. И еще я опасался: вдруг сюда завалятся Костырин и Томка?
В дверь все время звонили.
— Мир сему дому! — раскатился в холле низкий знакомый голос.
— Игнатий Тихонович?! Как же, дорогой! Давно ждем! — Боб выкатился в холл.
— Не имею чести, но предполагаю — родитель художницы? — барственно басил вошедший.
Сейчас у него челюсть выпадет, подумал я, спрятавшись за дверью.
— Но-но! Не дезертируй! Марш ко мне!
Занимая половину холла и чуть не упираясь головой в прошловековую люстру, рядом с хозяином, прозванным за малый рост и круглый живот Бобом, стоял вечный красавец, кумир моей юности Игнатий Шабашников.
— Ученик. — Он похлопал меня по плечу.
— Как же, Игнатий Тихонович! Все, понимаешь, ему завидуем...
— Не в учителях счастье. — Игнатий отмахнулся. Ему не нравилась восточная лесть.
— Вика, Игнатий Тихонович пришел! — крикнул Боб.
— Сейчас, папа, — отозвалась из мастерской наследница.
— Не в учителях счастье. Этот бандит ни в грош не ставит своего мэтра. — Игнатий меня обнял.
— Сейчас разрыдаюсь, — сказал я.
Боб испуганно взглянул на нас, но все-таки рассмеялся.
— Шутник он, а, Игнатий Тихонович?
— Обыкновенный хам.
— Осторожней, — шепнул я Игнатию, — челюсть выронишь.
— Хам, — повторил он.
— Сюда, сюда, — лепетал Боб. — Там, понимаешь, — он кивнул в сторону мастерской, — не знатоки... Совсем не знатоки...
— А здесь?.. — Шабашников усмехнулся, но, увидев двух девиц, не мог закрыть рта.
— Уронишь, — снова шепнул ему. — У Джорджа Вашингтона была из секвойи — не разбивалась.
— Какой секвойи? — удивился Боб.
— Очередной бред моего ученика. — Шабашников водворил челюсть на место и поздоровался с Викиным супругом и двумя девицами, причем руки девицам пожимал обеими волосатыми лапами.
— Очень живописны... — Он подмигнул Бобу. — Очень... — повторил, пятясь. — А вас, молодой человек, я бы написал отдельно. Вы слишком философ.
— А он и есть философ, — засмеялся хозяин. — Диссертацию, понимаешь, защитил. Вот что значит знаток душ!