— Ударили трубой. Сзади, по голове. Может, очухается? Сейчас вызвали врача. Ждите, пока определимся. — И ушел.
Эти минуты были для нее длиннее всей предыдущей жизни. Через десять минут появился молоденький солдат-охранник.
— Вы к Бобылеву?
— Я, я! — Бросилась Люда. — Ну как он?
— Врач сказал: „Все”. Сегодня вечером отправят в городской морг. Сейчас там разбираются, что к чему…
— Как в морг? Может быть, выживет?
— Какой там выживет… Череп пополам раскроили.
Сумка выпала из рук. Она повернулась спиной к солдату, белым стенам, и медленно пошла. Но не в сторону дороги в город, а в сторону пустынной степи. Мимо ошалело глядящих на нее казахов, дальше и дальше, куда-то к горизонту. Казахи обратили внимание, что лицо у нее было белое, мертвое. Она уходила все дальше в степь, уменьшалась в размерах. И, наконец, скрылась где-то далеко, за барханами песка. Казахи удивленно смотрели ей вслед и перешептывались…
На следующий день Василенко нашел этих казахов. Как свидетелей. Но они ничего толком не могли сказать. Только, что лицо у нее было мертвое. „А ушла туда. Прямо в степь!” Константин растормошил все городское начальство. Один вертолет подняли геологи. И еще две машины дали в войсковой части. Десять дней винтокрылые птицы непрерывно кружили над желтыми песками. Сверху, с небольшой высоты, в ясную погоду тысячи дорог и тропинок видны как на ладони. В пустыне негде спрятаться. Не могла же она пропасть бесследно, испариться! Не могла же! Поиски не принесли никаких результатов. Пропала Люда. Пустыня тоже имеет свои домашние тайны. У Василенко появилась седина в эти дни…
Александр Ильич Лейпунский сидел у иллюминатора, все время посматривал вниз, пытаясь увидеть море. Ничего не видно. Облака, облака… Попросили пристегнуть ремни, самолет начал снижаться… Усталая голова работала трезво, логично, подводя итоги… Вполне возможно, что путь быстрых реакторов и есть главный для Человека третьего тысячелетия. Запасы органического горючего, нефти и газа, да и урановой руды не бесконечны. Термоядерная энергия? Над этой проблемой упорно работают. Возможно, она и разрешима, хотя и не так скоро, как представляется некоторым ученым. Волею судьбы, он, Лейпунский, оказался у истоков развития другого направления в атомной энергетике. За кем будущее? Неизвестно. Уже никогда не узнаю. Вся жизнь ушла на решение проблемы быстрых реакторов. Сейчас физически слаб, мечты и надежды — все размытее. И все-таки техническое тщеславие, желание увидеть свое детище в почти завершенном виде подтолкнули его к этой тяжелой поездке. Безошибочная интуиция подсказывала ему, что надо торопиться. Вряд ли он доживет до физического пуска реактора. Так хоть увидеть его в бетоне и металле, готовым ожить, задышать…
За бортом стали видны белые барашки волн. Показался песчаный берег Мангышлака. Ровная стрелка, ведущая из аэропорта. А вот и сам город, белоснежный, сказочный, ажурный. Боже, какая красота! И вдруг его сознание отвлеклось от реакторных проблем. Остановилось на естественной мысли о тщете и суете обычной человеческой жизни. Все грандиозные научные достижения и великие технические свершения представились ему такими мелкими и бессмысленными перед вечностью и необозримостью вселенной. И нужен ли мне или кому-то еще этот мощный быстрый реактор? Приходит время, когда человеку становиться ненужным и безразличным весь этот реальный, видимый мир, когда поневоле хочешь верить во всевышний Разум. И неистребимая в последние месяцы грусть о приближении смерти и неминуемости конца мгновенно перестала давить на его больное сердце. Наоборот, стала естественной и даже желанной…
Самолет шлепнулся и побежал по бетонированной полосе. Замедлил бег почти до остановки, развернулся и спокойно двинулся к месту стоянки. Двигатели заглохли. Встал. Пассажиры припали к окнам. На стоянке выстроились в ожидании несколько черных „Волг”. Около — солидная, важная публика. Кто-то с букетом. В салоне зашушукались.
— О, кого-то встречают!
— Это эстрадную певицу! Ту, что в шляпе.
— Какую?
— Вон, впереди, с большой оранжевой сумкой.
— Нет, не ее. Скорей какого-то мужика.
— „Шишку” из Москвы.
Застенчивый и скромный, Александр Ильич был смущен такой пышной встречей. Он вышел из самолета вместе со своим заместителем, Виктором Орловым. И сразу попал в объятия высшего руководства. Встречали первые лица комбината, Дмитрий Сергеевич Юрченко и главный инженер Иван Петрович Лазарев[3] (оба из Томска-7); хозяева пускового объекта: Тимофеев, Померанцев, Василенко. Встреча была такой радушной и трогательной, что Лейпунский по-стариковски прослезился самую малость…
На Лейпунского завод произвел хорошее впечатление. Он посмотрел не только свой родной пусковой объект БН-350. Он пожелал убедиться воочию, что и ТЭЦ, и испарительные установки технически готовы к приему перегретого, высокоатмосферного пара, который начнет поступать с реактора после его пуска. По мнению Лейпунского, можно было объявлять готовность № 1. И начинать надо с приемки, очистки и заполнения системы охлаждения жидким теплоносителем. Бочки с натрием начали уже поступать на завод… К вечеру Александр Ильич утомился, сердце шевелилось со сбоями. Но от запланированной встречи с инженерами БН-350 он не только не отказался, но и сам настойчиво напомнил о ней. Ему хотелось поблагодарить их как единомышленников и соучастников большого дела. Он почти не останавливался на технических деталях и тонкостях проекта. Выразил абсолютную уверенность в том, что успешный пуск реактора полностью подтвердит правильность выбранных проектных решений.
— Я благодарю вас всех за вашу работу. Желаю вам крепкого здоровья, успехов во всех начинаниях. Спасибо вам большое! Желаю удачи.
Игорь сидел почти рядом, и видел, как дрожат и бьются жилки на его лбу. Его поразила простота и скромность Лейпунского; домашняя, бытовая приближенность к людям. После официальной встречи все окружили Лейпунского и желали одного: здоровья!
В эти дни в Шевченко стояла нестерпимая жара. И ночью столбик не опускался ниже 35 градусов. Из пустыни просачивался в город раскаленный воздух. Он расплавленными ручьями растекался по улицам, заполнял объем распахнутых настежь квартир. Обмотанные мокрыми полотенцами или простынями, жители спасались от изматывающей жары. Люди были почти сварены в этом мареве, не досыпали, не доедали. Под глазами у всех темнели круги. Но жители привыкали: один раз за лето такая неделька-другая в порядке вещей, примета местного климата. И днем, и особенно ночью на берегу моря, вдоль всей песчаной полосы за четвертым микрорайоном, сидели и лежали тысячи людей. Они беседовали, периодически обмывались в теплой воде, которая давала только минутное облегченье, пили из термосов зеленый чай. Ночью жизнь здесь была веселее, жгли костры, закусывали, спали урывками. Александр Ильич мучился. Он не представлял, где и как спрятаться от вездесущей жары. Вечером Орлов повел его поужинать в кафе „Карагез”. Это было единственное место в городе, где в зале были установлены новые для города приборы: кондиционеры воздуха. Кроме того, под потолком плавно поскрипывали два вентилятора с широкими сломанными лопатками. А когда воздух двигается около лица и проникает за мокрый ворот — жить становится легче. Кафе было небольшое, уютное, вычурно изукрашенное цветными витражами. Готовили здесь кусок мяса получше, чем в других общественных местах. Неофициально это кафе называлось „армянским”. Не только потому что директор, повар и музыкант Роберт Манукян, сидящий за вечерним расстроенным пианино, были чистокровными армянами. По вечерам здесь собирались представители небольшой армянской диаспоры: таксисты, торговцы мороженым и чебуреками, ремесленники и люди неизвестной им самим профессии. Просто армяне. Захаживал сюда и всеми уважаемый человек с могучими плечами, бывший борец вольного стиля, а ныне почетный заместитель начальника административно-хозяйственной части Энергозавода, добродушный Анатолий Багратович Егоянц. Сегодня он от порога поднял руки вверх и шумно приветствовал всех сразу:
— Барев! Баревтез! Вон цэк? Ему дружно отвечали от столиков: — Сахыниз, лявэнк.
— Шат лявэнк.
— Как настроение? — спрашивал Анатолий. — Кэпт вонца?
— Сахыниз, Багратыч, лява.
Атмосфера в маленьком зале становилась все шумней. Александр Ильич выбрал место между вентилятором и кондиционером. Сразу достал из кармана носовой платок для промокания пота и только потом, усевшись поудобнее, произнес:
— Как здесь хорошо!
В воздухе висела цветастая армянская речь, переплетенная с легким русским матом. От одного стола к другому летели бутылки советского шампанского. Обратно шли в ход бутылки хорошего коньяка и плитки шоколада. Традиция! Белые начинают и выигрывают! В кафе зашли поужинать случайные посетители, две привлекательные светловолосые девицы, загорелые, стройные, в коротких сарафанчиках. Роберт Манукян, сидевший спиной к залу, повернулся немедленно, когда услышал многоголосный вздох: „Пай, пай, пай-э!” Прекратил играть длинную мелодию собственного сочинения. Потому что зачем искусственная музыка, если наяву живая?
На столик девушкам тут же передали с других столов шампанское, бутылку коньяка и две плитки шоколада. Девушки мило улыбались во все стороны.
Лейпунский еще раз произнес задумчиво:
— Боже мой, как здесь хорошо!
Александр Ильич остыл от жары и даже пригубил рюмочку. Силы возвращались к нему. И он заговорил о том, что надо будет особенно обратить внимание на очистку натрия от окислов и тщательно следить за работой фильтр-ловушек.
— А сейчас главное — вакуумирование корпуса…
Девушки, выпив по бокалу шампанского, сели поудобнее, положив одну очаровательную ножку на другую.
Все столики были завалены красочными закусками, многочисленными салатами и буграми фруктов. У девушек — две яичницы с перцем. Официанты услужливо беспокоились у их ног, но девушки больше ничего не желали заказывать в такую жару. На небольшую эстраду вышел в белой накрахмаленной рубашке темный юноша с длинными бачками и жирными блестящими волосами. В зале стало тихо. Он запел на армянском языке грустную песню о далекой Родине. Наверное, о солнечных долинах, где растет виноград. За столиками некоторые тихо подпевали. Они испытывали спокойное счастье единения, какую-то родственную связь с древними морщинистыми дедами, глядящими утром под ладонью на сияющие вершины…
Эти люди ничего не знали о реакторе, который готовился к пуску где-то за городом. Слова „изотоп” или „нейтрон” ни о чем им не говорили. Им было наплевать и на атомную гонку, и на вероятное разоружение. Они знали друг друга. Слышали, что у Вартана, который сидел за крайним столиком, вчера родился маленький Давидик. Знали, потому что они уже выпили за него. Точно знали, что Стелла у Регины и Ашота поедет в этом году поступать в московский институт, потому что она почти отличница (всего две тройки!) За Стеллу тоже поднимали бокалы. Было достоверно известно, что ереванский „Арарат” последнюю игру сыграл на выезде вничью (чуть не выиграл!) Они весело пили, хорошо ели, радуясь той жизни, которую выделила им судьба…
Лейпунский не хотел уходить в жаркий гостиничный номер. Он готов был сидеть до утра среди этих простых, беззаботных людей с непонятной речью и выразительными жестами. Он им в чем-то завидовал.
Было уже двенадцать. Зал, пропахший потом и алкоголем, напружиненный говором и музыкой, опустел.
Александр Ильич подвел итог.
— Виктор Владимирович, мне не по карману этот климат. Я завтра полечу. А вас прошу остаться. Но звоните мне каждый день. Докладывайте все, даже мелочи. Сейчас самое главное — не упустить мелочи. Вы же сами знаете: сейчас всеобщая электрификация. Всем все до лампочки…
Чем ближе подходило время к Пуску, тем интенсивнее и хлопотливее проходили монтаж и наладка важнейших узлов и систем. На голову сыпались аварийные ситуации и непредвиденные проблемы, требующие оперативных решений. Многие из эксплуатационного персонала проходили уже в своей жизни через подобный „атомный” аврал на тепловых реакторах. Но на БН-350 предпусковая лихорадка была возведена в степень. Этого надо было ожидать. Сооружение промышленного быстрого реактора большой мощности по своей грандиозности не имеет аналогов в человеческой деятельности двадцатого века. Сравнить можно разве что с большими космическими программами. Всего четыре страны в мире нашли в себе силы взяться за подобный проект. Но БН-350 был первым в мире — такой мощности… К концу лета началась подготовка к загрузке в корпус реактора атомного топлива. Урановые кассеты уже начинали поступать на завод. Корпус кассеты — это стальная шестигранная труба высотой с деревенский дом и диаметром около 10 сантиметров. Внутри кассеты смонтированы сотни тоненьких урановых стерженьков диаметром несколько миллиметров. Они называются тепловыделяющими элементами — ТВЭЛами. Все 650 кассет должны быть с небольшим зазором установлены в держащем коллекторе внутри корпуса реактора. В совокупности весь набор кассет образует мощное цилиндрическое „сердце” реактора, которое начнет „биться” после пуска. Материал ТВЭЛов различен для центральных кассет и бокового экрана. Центральный объем высотой в один метр и диаметром полтора метра называется активной зоной реактора. В этом небольшом „бочонке” ТВЭЛы изготовлены из обогащенного урана. Он содержит в себе примерно в 30 раз больше изотопа 235, чем его содержится в обычном природном уране. Этот уран-235 и является поджигающим топливом реактора, в котором разгорается цепная реакция деления.
По мере работы реактора исходное ядерное топливо (уран-235) будет убывать или, как говорят физики, „выгорать”. Зато в боковом экране, где ТВЭЛы изготовлены из обычного урана, будет под действием нейтронного потока накапливаться новое ядерное топливо в виде плутония. И что самое главное: в быстром реакторе новое топливо будет накапливаться быстрее, чем будет „выгорать” старое. Быстрый реактор не просто воспроизводит, но и „размножает” ядерное топливо. Через десять лет работы дополнительно накопленного топлива хватит для сооружения еще одного такого же реактора. Поэтому-то быстрые реакторы и называются размножителями. Может быть, именно это их свойство и окажется востребованным в XXI веке…
В активной зоне реактора БН-350 по проекту должно содержаться около тонны исходного горючего, урана-235. Много это или не очень? Для взрыва атомной бомбы достаточно 5 килограмм. Так что загрузка БН-350 по топливу эквивалентна примерно 200 атомным бомбам. Почему не взрывается?
Потому что вся эта тонна топлива не представляет собой единую массу. Она распределена дистанционно в ТВЭЛах и кассетах маленькими порциями, масса каждой из которых меньше критической взрывоопасной массы. Каждая порция находится на некотором расстоянии от другой. По правде говоря, на очень небольшом расстоянии — семь миллиметров. Маловато, конечно, по бытовым понятиям, но для физической безопасности — вполне достаточно…
В процессе работы реактора ТВЭЛы в активной зоне будут разогреваться почти до 700° за счет энергии, выделяющейся при делении ядер урана-235. Если их не охлаждать, они просто расплавятся. А расплавленная масса топлива, слившись воедино, может при определенных условиях превысить критическую массу. И тогда взрыв неминуем. Не дай бог получить подобный взрыв в густонаселенной местности! В крайнем случае, уж лучше в пустыне…
Поэтому главное назначение основных систем реактора — обеспечить постоянный и надежный отвод тепла, выделяющегося в этом адском источнике. Это достигается прокачкой через активную зону специального охладителя — расплавленного натрия. Жидкий натрий должен прокачиваться под давлением в 10 атмосфер между кассетами и внутри них, между ТВЭЛами. Чтобы увеличить надежность системы охлаждения, жидкий натрий будет подаваться в корпус реактора по шести независимым трубопроводам („петлям”). Каждая „петля” состоит из мощного натриевого насоса (сложнейшего сооружения высотой с двухэтажный дом), системы трубопроводов, теплообменников, фильтр-ловушек и технологической арматуры. За несколько секунд своего движения через корпус реактора натрий успеет нагреться от 300° до 500°. Снятое таким образом тепло в конечном итоге будет превращено в перегретый водяной пар, который будет использоваться для получения электроэнергии и опреснения морской воды.
Однако надежная работа натриевых насосов — это еще не полная гарантия безопасности. В проблеме охлаждения реактора есть еще целый ряд аспектов. В частности, повышенные требования предъявляются к чистоте жидкого натрия. Наличие в нем примесей и окислов может привести к зашлакованию узких зазоров между ТВЭЛами и ухудшению теплосъема, хотя бы и в локальном объеме активной зоны. А это, в свою очередь, чревато опасностью расплавления топлива. Конечно, на реакторе БН-350 предусмотрено несколько защитных кассет из материалов, эффективно поглощающих нейтроны. Эти „кассеты защиты” в аварийных случаях могут быть за считанные доли секунды сброшены внутрь активной зоны для прекращения цепной реакции. Однако эта помощь при сильном объемном оплавлении топлива может оказаться запоздалой и неэффективной. Примерно такая авария и произошла в 1964 году на полупромышленном американском реакторе „Энрико Ферми” вскоре после его пуска. Оплавилась почти вся активная зона. Оборудование и конструкции этого реактора после аварии в течение года демонтировали, резали и хоронили в могильниках. Хорошо, что обошлось без взрыва. Вскоре после этой аварии американцы отказались от своей долгосрочной программы строительства быстрых реакторов. А ведь „Энрико Ферми” — детская игрушка по сравнению с БН-350…