Аля испугалась. Еще „чуть-чуть”, а потом последуют новые прогнозы об эволюции вселенной.
— Миленький, хватит уже. Я прошу тебя.
Слово „прошу” его сломило. Он подчинился. Из уважения. Первым залез в мешок. И тут же взлетел в небо. Он летал и сталкивался с облаками, приближался к звездам, совершал таинственное круговращение. Но когда почувствовал рядом, совсем близко, свою Алю, вдруг понял, что вот она-то и есть вся вселенная. С туманностями и черными дырами.
„Боже, какой он неловкий и любимый”, — подумала Аля. И слабеющая сонная память донесла до ее сознания: „Вдруг, у огня ожидают, представьте, меня…”
Заводской корреспондент Федя Ершов, проведенный по штату как оператор котельной, приготовил для этого торжественного случая кинокамеру, взятую на телецентре под „честное слово” и денежный залог из личных сбережений. Бригада уже начала работу по закачке натрия. Федя, не торопясь, как и положено настоящему мэтру, проехался объективом по всему помещению, останавливаясь крупным планом на некоторых механизмах и приборах, назначение которых было ему непонятно, а потому вызывало уважение. Точь-в-точь, как в киношедевре Эйзенштейна. Потом он сосредоточил операторское внимание на главных героях. Камера восторженно разглядывала раскрасневшиеся лица механиков, брезентовые робы и оранжевые каски. Федю распирала гордость за порученное дело: запечатлеть для потомков пуск первой системы БН-350…
Игорь отдавал команды четким голосом, почти торжественно. Работали слаженно и спокойно. Сам производственный процесс был лишен романтики. Столитровые металлические бочки с застывшим натрием с помощью крана устанавливали поочередно в термопечи. Следили по приборам за температурой разогрева. Затем, дождавшись расплавления содержимого, бочку извлекали и долго, осторожно тащили краном в другой конец помещения, под самым потолком к огромным бакам-накопителям. Когда-то и эти баки с помощью обогрева будут готовы к тому, чтобы жидкий металл побежал из них по трубопроводам к задвижкам, насосам, к пылающей ядерным огнем активной зоне. Но сейчас надо заполнить сами баки. Надо накопить для системы охлаждения многотонные запасы натрия — 14 000 тонн!
По лицам механиков ручьями стекал противный соленый пот. По очереди выходили на свежий воздух для кратковременного перекура. Самсон Филиппович и Игорь скинули с себя брезентовые куртки. Шел уже пятый час скучной, кропотливой работы. Федя убрал кинокамеру. Однообразие происходившего не подталкивало его к режиссерским находкам и открытиям.
Очередная горячая бочка висела у потолка. Крановую тележку включили на ход „вправо”. Колеса заскрипели по направляющим балкам. Бочка закачалась на тросе и поплыла. И в этот момент ее герметичную крышку выбило в потолок внутренним избыточным давлением. Из бочки взлетели вверх несколько пылающих светло-серых фонтанов жидкого, горящего в воздушной атмосфере, металла. Всю бригаду накрыло мелкими блестящими брызгами. И только главная, мощная струя пришлась на шею и спину Игоря. Белая нательная рубашка и тело под ней задымились. Все инстинктивно разбежались в разные стороны с дикими криками. Только Игорь осел, встал на колени. Федя, повалив камеру, бросился в соседнее помещение, где был установлен городской телефон. На испуганных лицах механиков сверкали застывшие металлические блямбы, которые они в горячке пытались сковырнуть вместе с кожей. Через несколько минут общей паники стало понятно, что взрыв обошел всех. Кроме Игоря. Его на руках вынесли на воздух и кое-как усадили на бетонных ступеньках. Он был в шоке. Попросил закурить. Серое лицо ничего не выражало. Зрачки дико расширились и стали неподвижными. От него отвратительно пахло горелым мясом и мочой. Руки дрожали. Но сознание он не терял. До приезда „скорой”. Спросил только: „Зачем уже она?” В больницу увезли всех, кроме Феди и Самсона Филипповича, который в момент разгерметизации емкости вышел на перекур. Через полчаса прибыли Василенко, начальник отдела техники безопасности и местный инспектор ЦК профсоюза. Выслушав Самсона Филипповича и Федю, тут же составили акт о несчастном случае. Сразу связываться с Министерством не стали. Решили подождать немного до заключения врачей. Но и те не могли ничего толком сказать о состоянии Кошелева. „Положение тяжелое. Без памяти”. Запросили на всякий случай добровольцев на сдачу крови и пересадку кожи. А вскоре сами позвонили домой Юрченко: „Умер, не приходя в сознание…”
Через два дня состоялись скромные похороны. Людей, цветов и стандартных речей было немного. Аля не могла ни спать, ни разговаривать с людьми. Не могла ничего делать. Сидела тупая, черная, безжизненная. Люди входили, выходили. Приносили венки. „От бригады”, „от профсоюза”, „от Обухова”. Кто-то плакал. Кто-то ее успокаивал, хотя она и не плакала. Господи, какое значение имеют слова, цветы, ритуал. Его-то нет уже!
Аля взяла две недели в счет отпуска. Бессонница замучила. Рано утром выходила на безлюдный берег. В мокром песке шевелились белесые рачки. В воде резвились молоденькие рыбки. По берегу ползали ужи…
Через день после смерти Кошелева Лейпунскому позвонил кто-то из чиновников министерства и сообщил о смертельном несчастном случае на БН-350, происшедшем при закачке натрия. Жизнь Александра Ильича была богата и счастливыми минутами научных побед, и неудачами, и несчастьями. Он был свидетелем гибели своих друзей при разгроме УФТИ. Сам был много раз на волосок от гибели. Казалось, что его нервная система адаптировалась к непредсказуемой жизни. Мысли его все последние годы сконцентрированы на самом главном — Пуске промышленного реактора БН-350. Смерть незнакомого человека, тем более из-за собственной небрежности и несоблюдения правил техники безопасности, не должна была вывести Александра Ильича Лейпунского из заведенного жизненного ритма. Внешне спокойно и выдержанно прореагировал он на звонок из министерства. А может быть, это было и не совсем так…
Через день у Лейпунского случился очередной инфаркт. Последний. Это произошло в ночь на 14 августа 1972 года. Грустная весть мгновенно облетела обнинские дома. Прощался весь город. Люди плотной толпой стояли на всем пути похоронной процессии. Прощались с ним официальные лица, друзья, ученики, незнакомые люди. „Его имя стало синонимом ФЭИ”. Это было правдой. „Его вклад в советскую науку огромен и неоценим”. И это было верно. „Он был принципиальным, внимательным к людям и добрым”. Наверное. Но никто не произнес вслух, что он так и не увидел свою мечту осуществленной. Не дожил несколько месяцев.
Из отчета В.В. Орлова, председателя Государственной Комиссии по физическому Пуску реактора БН-350: „…Физический пуск реактора был осуществлен 29 ноября 1972 года. Критическая масса реактора оказалась в ближайшем согласии с проектной. Заполнение реактора жидким натрием и запуск циркуляционных насосов прошли без осложнений…”
Из книги отзывов почетных гостей Мангышлакэнергозавода: ”Я удовлетворен знакомством с единственной в среднеазиатской зоне СССР атомной электростанцией. Удачной представляется идея с помощью реактора на быстрых нейтронах сочетать производство электричества и питьевой воды в пустыне…”
Директор Международного агентства по атомной энергии X. Бликс.
P.S.: 22 апреля 1999 года решением Правительства Республики Казахстан реактор БН-350 был снят с эксплуатации. За несколько лет до этой даты был законсервирован урановый рудник.
В шестидесятых годах за создание гуманистической среды в пустыне городу Шевченко была присуждена международная архитектурная награда — золотая медаль имени Патрика Амберкромби. Ныне город болеет и чахнет. Оживится ли когда-нибудь? Или умрет, занесенный равнодушными песками? С надеждой на будущее…
нн
Молодой инженер категорически отказывался от поручения, ссылаясь на простуду, дефекты в дикции и малый рост. И все-таки энергичная женщина из профкома его уговорила, обращаясь напрямую к его общественной совести:
— Вы понимаете, Василий Егорович, что без вас мы просто сорвем праздник! Нам до зарезу нужен третий Дед Мороз! Если не вы, то кто же? У нас нет другого выхода…
Беда Василия Егоровича заключалась не только в его мягкости и отзывчивости, но и в том, что он к любому поручению относился в высшей степени творчески. Именно это превращало для него любую простейшую задачу в своеобразную „проблему гравитации”. Костюм он взял напрокат в городском Доме Культуры имени Крупской. Халат был маловат даже для его роста 164 см. Пришлось некоторые швы распороть. Зато шапка оказалась шестьдесят второго размера и накрывала его ниже плеч. Василий Егорович сузил ее наполовину и существенно модернизировал, прикрепив в лобовой части полупрозрачную елочную игрушку. Под рукой нашлись заяц и сова. После долгих раздумий Василий Егорович остановился на сове, которая имела более выразительные глаза. Внутри совиного живота он смонтировал коммутаторную лампочку на шесть вольт, а два длинных проводка подсоединил к батарейке с кнопкой. Весь этот маскарад Василий опробовал в общежитии перед треснутым зеркалом. Батарейку с кнопкой и левую руку он поместил в боковой карман, а в правую руку взял длинную суковатую палку. При ударе ею об пол, он нажимал на кнопку, и сова при этом светилась изнутри душевным светом и пучила глаза, чем достигался надлежащий новогодний эффект. Василий Егорович предполагал, что в этот момент нормальные дети с удивлением будут осматривать и ощупывать „волшебную” палку. Экспериментальных детей под рукой не было, но инженер остался в общем доволен изобретенной конструкцией: действовала безотказно. После этого Василий Егорович глубоко задумался о поэтическом антураже для юной Снегурочки: срочно нужно изготовить какое-либо самобытное новогоднее поздравление! Для него это было сложнее „Фауста” Гете, потому что не совпадало с личным техническим профилем деятельности. Василий сочинял целый вечер. Пил кофе, нервно курил и задумчиво глядел в морозное окно. В результате творческих мук родились следующие проникновенные строки:
Имя „Вовочка” он, конечно, употребил условно, допуская возможную замену на „Юрочку” или „Софочку”. Перечитав эти строки в восьмой раз подряд, Василий Егорович остался доволен самовыражением. И откровенно, и искренно! Немного смущало его наличие трех восклицательных знаков в четырех строчках. Не много ли? Но, поразмыслив, решил, что подобное иногда случается при излиянии глубоких чувств. Генеральная репетиция с живой Снегурочкой Таней прошла успешно. Танечка оказалась актрисой от Бога. Стихи она читала с таким надрывом, что Василий немного пожалел о своем загубленном поэтическом даре. Но… как говорится, с Судьбой не спорят!..
Василию Егоровичу достался список из шестнадцати квартир в трех соседних домах. Конечно многовато, но за часа четыре, с восьми до двенадцати, можно было осилить, если не отвлекаться на непредвиденные обстоятельства… В огромном мешке за спиной были упакованы аккуратно обвязанные детские подарки, обозначенные номерами домов, квартир и именами новогодних детей. Снегурочка вся сияла и излучала восторг от предстоящего праздника… На улице было не холодно, около -20 °C. Навстречу двигались веселые гуляющие компании и другие Деды Морозы, часть из которых была уже навеселе.
Первое посещение инженерной четы Кузьминых с дочкой Мариночкой прошло вполне успешно, в соответствии с задуманным сценарием, если не считать небольшого сбоя в четвертой строке новогоднего приветствия и неожиданного угощения рюмочкой водки в интимной обстановке у кухонного стола.
Далее в плановом документе шел дом № 3, квартира 46. Мать-одиночка Клавдия Андреевна и дочка Света. Здесь нужно было проявить особое внимание и такт.
— Заходите, пожалуйста, — томно пропела Клавдия Андреевна, — я вас так ждала.
На ней было длинное платье из легкого шелка с глубокими вырезами на груди, сбоку и сзади. Весь ее облик выражал долгожданную радость встречи. Василий Егорович стукнул два раза палкой, но ни мама, ни дочка на сову никак не прореагировали.
— Светочка, скажи дяде Васе „здравствуйте”. Почему ты молчишь?
— Это же не дядя Вася, — логично отпарировала девочка, — это же Дедушка Мороз!
— Правильно! — согласилась мама. — А прочитай дедушке какой-нибудь стишок. Ну… Какой мы учили сегодня с тобой… Ну…
Светочка наморщила детский лоб, почесала пальчиками щеку и неожиданно вспомнила:
— Молодец, — тут же похвалила Клавдия Андреевна. — Она у меня такая смышленая. А теперь, Светочка, идите со Снегурочкой в комнату. Поиграйте около елочки, обменяйтесь подарками. А мы с Дедом Морозом пошепчемся чуть-чуть в кухне.
Василий Егорович двинулся за мамой, мучительно припоминая, где он слышал эти навязчивые детские стихи. На кухонном столе стояла толстая оплывшая свеча, а рядом — на плоской тарелке — два больших хрустальных фужера, до краев наполненных бесцветной жидкостью. Несколько бутербродов с ветчиной и кривым сыром давно ожидали Деда Мороза.
— Василий Егорович, я вас так ждала сегодня, — пролепетала душным шепотом Клавдия Андреевна, протягивая ему огромную хрустальную емкость.
— Что вы, Клавдия Андреевна, — засмущался Василий, снимая усы и бороду. — Это как-то неожиданно…
— Это — за Новый год, — двусмысленно улыбнулась она, — и за нашу дружбу. Давайте вместе, до дна… Закусывайте, пожалуйста.
Василий Егорович закусил уголком сыра и почувствовал жгучее тепло, мгновенно разлившееся по телу.
— Спасибо, Клавдия Андреевна, вы так любезны.
— Ну что вы! Это вам спасибо. Вам сегодня предстоит такая тяжелая работа. Все празднуют, а вы, понимаете ли, на боевом посту.
У нее на глазах готовы были появиться слезы благодарности, но, поскольку Василий уже повернулся спиной и двинулся к выходу, она решила попридержать их для другого раза.
— Василий Егорович, — досказала она самое главное уже в дверях, — Когда обойдете всех, заходите снова ко мне. Не стесняйтесь: Светочку я уложу спать. Посидим, знаете ли, по-дружески. Подведем итоги…
— У меня еще четырнадцать квартир, — оправдывался Василий, надевая на плечи мешок.
— Ничего страшного. Дела — делами, а потехе тоже нужен свой час. Я жду вас.
Дом № 3, кв. 88. Сын — Коля. Родители — неизвестны. Открывает дверь седая бабушка с буклями и бельмом на глазу. Сзади маячит худой мальчик с косым глазом. Оба смотрят подозрительно и в квартиру не приглашают. Василий Егорович для установления дружеского контакта стучит несколько раз палкой. Сова высвечивает выпученные глаза. Все вроде бы по сценарию. И тут Коленька вдруг завизжал от страха, а бабка от испуга сделала шаг вперед. Василий случайно дыхнул на нее всем объемом легких. Бабушка обмякла и сразу же успокоилась: свой! И впустила в квартиру. Коленька же от страха забился под диван и категорически отказывался покидать свою крепость. Снегурочке пришлось лечь на пол для того, чтобы передать ему подарок и прочесть новогоднее четверостишие. Коленьку стихи напугали еще больше, чем сова. Он продолжал безнадежно визжать.
— Бабуля, — пояснил Василий Егорович авторитетно, — за новогоднюю реакцию ребенка мы ответственности не несем. — И пошел уверенным шагом в кухню, повинуясь быстро сложившемуся рефлексу.
К его удивлению, на кухонном столе не было ни свечей, ни фужеров.
— Какие у вас милые обои, — разочарованно протянул он, — и все в цветочках.
Случайный выстрел попал в „десятку”. Так часто бывает в жизни.
— Вам нравятся? Правда? — бабуля вся вспыхнула от гордости. — А какие вазоны! Представьте, я сама выбирала. Сын говорил, давайте купим попроще, в полосочку. А я говорю — никогда!