— Черт, нет. Ни за что, блин. Я не буду помогать тебе воровать у бабушки.
Октавия закатила глаза и начала сама запихивать банки в мусорный пакет. Она действовала небрежно. Банки звенели друг о друга, чуть не разбиваясь.
— Что это за ерунда с мукой и мешками бобов? Я не могу это есть. Где остальное?
— Остальное что?
— Не нахами мне, девчонка! Где вся еда? Я знаю, сколько мама с папой припрятали. Не пытайся скрыть это от меня. — Лицо Октавии исказилось от отвращения. — Мама всегда любила держать все при себе и оставлять объедки для меня.
— Это неправда.
— Они до сих пор обводят тебя вокруг пальца? — Октавия злобно ухмыльнулась, обнажив гниющие зубы, и помахала сигаретой, распространяя дым, который, как она знала, бабушка ненавидела. Он всегда вызывал у дедушки кашель и раздражал его легкие.
Грудь Квинн сжалась. Дедушки здесь больше нет. Он все еще торчал на том дурацком горнолыжном курорте, на котором настоял, точно ледяное мороженое.
Теперь он ни для кого не представлял особой важности, так как мир катится к чертям собачьим. Одна из его любимых фраз. И теперь она могла оказаться правдой.
— Октавия.
Ее мать игнорировала ее.
— Октавия!
Наконец, она в раздражении подняла голову.
— Что!
— Дедушка… — Слова рвались на языке Квинн, как колючая проволока. Просто произнести это вслух оказалось больно. — Дедушка умер.
Это наконец-то дошло до Октавии.
Она застыла, ее дрожащие руки опустились к бокам. Дым от ее сигареты лениво поплыл к потолку.
— Что?
— Его кардиостимулятор перестал работать, когда все остальное остановилось. Он застрял на улице в холоде. Это подвергло его организм сильному стрессу. Его сердце просто… не выдержало.
Это только часть, но это единственная часть, которая имела значение.
Взгляд Октавии бешено скакал по маленькой кухне, словно ища что-то, на чем можно сосредоточиться, за что можно ухватиться. Ее покрасневшие глаза блестели. Она вытерла лицо, едва не обжегши щеку сигаретой.
— Я… я не знала этого.
Квинн не жалела ее. У нее не осталось жалости. Горе, обида и злость заняли все пространство в ее груди, расширяясь до тех пор, пока не стало трудно дышать.
— Ты даже не спросила, как там дедушка или бабушка. Тебе все равно. Тебе никогда не было дела!
Октавия вздрогнула. Она затушила сигарету о газеты, покрывавшие прилавок, и оставила окурок рядом с мертвой белкой. Она стояла там, дрожа, и просто смотрела на белку.
В этот момент все следы ее наркотической зависимости исчезли. Она выглядела на много лет моложе. Потерянная и уязвимая.
По старым фотографиям Квинн знала, что Октавия когда-то была красивой: ее грязные волосы когда-то были длинными, черными и блестящими, кожа имела здоровый оливковый оттенок, пожелтевшие и разрушающиеся зубы когда-то были ровными и белыми, когда она улыбалась, ее темные глаза, такие же как у Квинн, сияли и были здоровыми.
Октавия и Квинн обе переняли вьетнамское наследие дедушки, хотя их кожа выглядела светлее. Отец Квинн был американцем китайского происхождения, которого в младенчестве усыновили, поэтому она выглядела больше похожей на азиатку, чем ее мать.
У Квинн сохранилось очень мало фотографий ее отца и ноль воспоминаний. Он продержался достаточно долго, чтобы годичный брак закончился катастрофически, решил, что родительство — не его конек, и уехал работать на нефтяных вышках на Аляске.
У Квинн осталась его фамилия и больше ничего. С тех пор никто в Фолл-Крик ничего о нем не слышал. А его родители — ее биологические бабушка и дедушка — вскоре после этого переехали.
Единственной семьей, что осталась у Квинн, были ее мать и бабушка. Хотя Октавия почти не считалась.
Слезы потекли по лицу Октавии.
— Я должна была быть здесь. Я даже не успела попрощаться… Мне жаль. Мне так жаль…
Квинн позволила гневу вспыхнуть в ней, позволила ему вытеснить печаль и грусть. Октавия теперь сожалела? Конечно, да. Но слишком мало, слишком поздно.
Выражение ее лица ожесточилось.
— В этом-то и проблема, верно? Ты никогда не думаешь. И тебя никогда нет.
Не то чтобы Квинн хотела видеть ее рядом. Присутствие Октавии делало ее нервной и напряженной. Она всегда отсчитывала секунды до того момента, когда сможет сбежать от матери и нелепого притворства, что они любят друг друга или являются хоть каким-то подобием семьи.
И все же необъяснимая смесь обиды и тоски бурлила у нее в душе. Квинн нужна мать, какой положено быть Октавии, а не та жалкая версия, которая ей досталась.
Октавия вынырнула из оцепенения. Что бы она ни чувствовала — печаль, раскаяние — все это исчезло в одно мгновение. Ее глаза потускнели.
— Вот в чем твоя проблема? Всегда обвиняешь людей. Всегда такая гадкая. Рэй прав, насчет тебя.
— Рэй — придурок с волосатыми ушами.
— Снова умничаешь? — Октавия подхватила тяжелый мусорный мешок, наполненный бабушкиными запасами, и перекинула его через плечо. — Я вернусь за добавкой.
— Лучше не приходи.
Не говоря больше ни слова, Октавия повернулась, прошла через кухню и гостиную, распахнула входную дверь и захлопнула ее за собой.
Квинн стояла посреди теплой кухни, одна, если не считать кошек, обхвативших ее за лодыжки. Она моргнула от внезапной влаги в глазах.
— И тебя с чертовым Рождеством.
Глава 20
Ноа
День второй