Новые надежды в пане Броучеке пробудил большой город, фантастические башни которого засверкали на горизонте. "Уж в городе-то наверняка будут рестораны, - размышлял он, - где посетителям подают горячие завтраки до самого полудня".
"Да, но за деньги!.." - спохватился пан Броучек и полез в карман за бумажником. Он не брал с собой по вечерам в трактир больших денег, вследствие чего сумма, оставшаяся в его бумажнике после затрат у Вюрфеля, была весьма скромной, ее едва хватит на два дня.
"Теперь это весь твой капитал,- с горечью сказал себе наш друг,- на Земле ты был состоятельным человеком, а здесь, чего доброго, пойдешь по миру с нищенской сумою. На Луне под твой земной дом ни один ростовщик не даст ни гроша".
Но следующей его мыслью было: "А ведь я наверняка не смогу тут истратить даже этой мелочи, кроме разве серебряного талера. Бумажные же деньги годны лишь на растопку. Поди знай, есть ли у австрийского государства кредит на Луне. И потом, неизвестно... знают ли... Да нет, это само собой разумеется!.." Но на всякий случай пан Броучек осведомился у Лазурного: - Вы ведь здесь все знаете немецкий?
- Немецкий? А что это такое?
- Как?! Бог ты мой, вы даже не знаете, что такое немецкий язык! Нет, быть этого не может! Вы меня разыгрываете.
- А, по-видимому, вы на Земле говорите на нескольких языках? Мы объясняемся только по-чешски.
- По-чешски? Только по-чешски? И вам неизвестно, что на свете существует немецкий?
Пан Броучек никак не мог взять этого в толк. Лазурному пришлось подтвердить столь невероятный факт.
"Куда я попал?! - сокрушался несчастный землянин.- Что это за чехи, которые понятия не имеют о немецком языке?! И они еще имеют наглость разглагольствовать о своей образованности. Да, теперь эти бумажные деньги можно преспокойно выбросить вслед за часами. Если здесь не знают немецкого, то уж венгерского - и подавно! Прав был перчаточник Клапзуба, когда в трактире "У петуха" распекал депутатов, не сумевших добиться, чтобы на деньгах стояло хотя бы два слова по-чешски. Теперь из-за этого я лишусь трех порций жаркого и доброй дюжины пива!" Немецкий не давал пану Броучеку покоя, и он снова обратился к своему спутнику с вопросом: - Скажите, милейший, так у вас и в университете экзамены держат не на немецком? И не говорят понемецки ни дамы на улице, ни актеры за кулисами, ни молодые дипломированные специалисты, которые готовятся стать государственными деятелями? На каком же языке говорят у вас железнодорожные служащие, и как обстоит дело с накладными и платежными ведомостями, с заголовками протоколов и почтовыми штемпелями?
- Я в этом не разбираюсь, но уверяю тебя, что у нас все только на чешском.
- Только на чешском! Но ведь все это без немецкого просто невозможно! Воображаю, какой тут у вас кавардак! А как же обходятся без немецкого почтенные муниципальные власти?
- У нас нет никаких властей.
- Ни... никаких властей? Помилуйте, да как вы можете жить без властей?
- У нас имеются лишь критические трибуналы, которые, руководствуясь соответствующими параграфами различных эстетик, пригвождают к позорному столбу и казнят литературные произведения.
- Но налоговые-то ведомства у вас есть?
- Я не знаю, что это такое.
- О, счастливейший человек! Я поверить этому не могу! - воскликнул пан Броучек и про себя добавил: "Вот единственно разумная вещь на Луне, которую, ей-богу же, следовало бы перенять и нам, землянам!" Затем он спросил: - А как же, скажите на милость, армия? Весь армейский лексикон, а? Не станете же вы меня уверять, будто офицеры тоже изъясняются по-чешски?
- У нас никакой армии нет, ведь мы сражаемся исключительно перьями и проливаем не кровь, а чернила.
"Тоже недурно! - подумал пан Броучек.- Чeрнила и гусиные перья куда дешевле пушек и человеческой крови".
Между тем они уже парили над самым городом.
Если голубятня лунного философа повергла Броучека в изумление, то теперь от зрелища, открывшегося внизу, у него закружилась голова. Глазам Броучека предстало вавилонское смешение самых причудливых форм и стилей, настоящая оргия архитектурного произвола.
Пану домовладельцу вспомнилось, как иногда глубокой ночью на пути от Вюрфеля или из "Петуха" домой у него бывали весьма странные зрительные галлюцинации, невиданным, диковинным образом преображавшие всю Прагу: дома валились набок, один - туда, другой - сюда, окна хаотически перетасовывались, точно игральные карты после азартной баталии, балконы навещали друг друга через улицу, фронтоны неимоверно вытягивaлись кверху, крыши вспучивались верблюжьими горбами, и дымовые трубы сновали по ним наподобие обезьян; Каменный мост [Старое название Карлова моста. ]извивался змеей, и скульптуры на нем играли в пятнашки; Карлова улица, преображенная в туннель, медленно удлинялась, как подзорная труба, устремленная в бескрайние дали; староместская ратуша обращалась со своей достопримечательной башней, как подгулявший ночной страж - с алебардой. Но все это были игрушки по сравнению с фантастической вакханалией лунного города.
Здесь вам могла бы привидеться дикая, буйная гохика с хаотической мешаниной почерневших контрфорсов и стрельчатых арок, прихотливейших орнаментов и страшилищ, самых диковинных из всех, каких породила необузданная фантазия средневековья; там - чарующее великолепие мавританского стиля или сказочная роскошь индийского зодчества; тут -чудеса рококо; рядом - живописный фрагмент древней Венеции; чуть дальше - уголок Царьграда... Я говорю - могла бы привидеться, потому что при более пристальном рассмотрении вашему взору предстали бы лишь немыслимые выверты и вывихи всех этих стилей; причем кое-где из отдельных их элементов была сляпана сущая архитектурная абракадабра, каковой являлся, например, готический кафедральный собор с романским порталом и вазами позднего рококо вместо резных каменных цветков. Здесь, в этом городе, лунная архитектура большей частью совершенно нe укладывалась в рамки привычных стилевых реминисценций и, давая волю фантазии, переносилась в царство невероятного, где, кстати говоря, охотно возводят свои сказочные чертоги и наши пииты, тем болeе охотно, что для этого им вовсе ни к чему изучать историю искусства и другие неблагодарные дисциплины. И каждая башня в этой мешанине уходила в необозримую высь; каждая арка поражала необычайной дерзостью, каждый купол был величественным, каждый портик - головокружительным, каждый переход - таинственным, перспектива - волшебной, все-великолепно, грандиозно, ошеломительно, сказочно.
И, подобно самим селенитам, их город тоже был воздушным, кисейным и походил скорее на бесплотное сияние фата-морганы, чем на реальный город из камня и кирпича. В заключение следует добавить, что он буквально кишел кариатидами, сфинксами, крылатыми львами, грифонами и прочими скульптурными изображениями, а также водостоками в виде всевозможных чудищ, ажурными каменными цветами, вазами, флюгерами самых фантастических очертаний, что каждый дюйм штукатурки покрывали радужно сверкающие фрески и что весь этот Вавилон, казалось, неистово отплясывал под звуки неслыханной музыки. Более того, можно было подумать, что сам город - это один гигантский музыкальный инструмент.
Слышались величавые аккорды органа, гудели могучие колокола; тут с балкона доносились звуки лютни, там у раскрытого окна тосковала флейта; где-то щелкали кастаньеты и звенел тамбурин; в другом месте громыхал тамтам, звучали свирели и цимбалы, арфы и волынки, лиры и барабаны, каждый дом вносил ощутимую лепту в общий грандиозный концерт, сквозь разноголосицу которого прорывались хоралы в исполнении сотен певцов и душераздирающие арии.
О, бедный слух, презренный пасынок среди наших чувств!.. Тысячу раз думал я об этом и, кажется, гдето уже об этом писал. Но я готов писать еще и еще, пока наконец мачеха-общественность не обратит внимание на сей факт. Судите сами! Блюстители общественного порядка ревностно оберегают наше зрение от безнравственных картинок и окровавленных туш на тележках мясников; наше обоняние в приличном обществе надежно защищено от дурных запахов; но кто, скажите, убережет мой слух, пусть даже в самом изысканном салоне, от музыкальных непристойностей, по доводу которых я же еще должен расточать восторги?! Да, воистину наш слух абсолютно беззащитен, он отдан на растерзание любой девчонке, вздумавшей заделаться знаменитой примадонной, любому влюбленному флейтисту, любому юнцу, которому взбредет в голову пиликать своим топорным смычком с утра до вечера над моим ухом. К примеру, могу ли я сейчас сосредоточиться на лунном городе и подобающим образом описать все его чудеса, коль скоро прямо под моими ногами прекрасная незнакомка со второго этажа задалась целью повторять какой-то вальс Штрауса до тех пор, пока не сыграет его без ошибок, чему, как видно, не бывать никогда?!
Я горячо рекомендую своим товарищам по несчастью учредить общество охраны слуха и всеми законными средствами добиваться того, чтобы в миле от каждого населенного пункта была устроена специальная музыкальная колония, куда на вечные времена были бы спроважены все треногие и двуногие, опас.ные для человеческого слуха, индивидуумы.
Если же кто-то из этой теплой компании сошлется на лунный город, какофонию которого я описал выше, - да будет тому разъяснено, что у нас, землян, барабанные перепонки устроены иначе, чем у обитателей Луны, доказательства чего читатель найдет в одной из последующих глав этих путевых зарисовок.
Пегас летел теперь довольно низко, и пан Броучек имел возможность наблюдать с птичьего полета будничную жизнь городских улиц. Правда, бегло обозрев панораму, он подметил лишь несколько наиболее броских черт. Особенно его удивила праздничная экстравагантность лунных нарядов; одетый в солидный земной костюм, пан домовладелец с презрительным состраданием взирал на пеструю толпу, в которой не увидел ни одного порядочного сюртука, ни одной наглухо застегивающейся куртки, ни одного плаща или фрака; всюду мелькали лишь ни на что не похожие разноцветные ризы и хитоны, которые на Земле любой образованный и почтенный человек просто постеснялся бы на себя надеть. "Все ж таки мы, земные чехи, здешним не чета! - подумал он с гордостью. - У нас даже в самой убогой деревне можно увидеть добротную портновскую работу, и дурацкие чамары[ Ч а м а р а - черный, со шнурками вместо петель, доломан, который чехи надевали по торжественным случаям в знак своего патриотизма.], слава богу, уже почти вывелись, а таких вот шутов гороховых полиция в два счета сгребла бы на улице!" нa первый взгляд, немного походили на земные шляпы головные уборы лунянок, но стоило присмотреться получше - и то, что вы приняли поначалу за дело рук современных модисток, оказывалось всевозможными раковинами, полипами, грибами, бабочками, птичьими гнездами, огромными соцветиями повилики и анютиных глазок, пучками разноцветных перьев и даже, целыми птицами и: прочими причудами моды. Подобно мужчинам, лунянки тоже носят несуразные облачения местного покроя, как правило, белоснежные или златотканые, колыхающиеся на них волнами замысловатых оборок и бахромы.
С неудовольствием отметил пан домовладелец отсутствие у лунных дам пикантных турнюров и челок.
Вообще их прически были весьма небрежны. Хотя волосы у лунянок сплошь вьющиеся, их не укрощают ни гребнями, ни заколками, и кудри ниспадают, как им заблагорассудится, на плечи, шею и грудь темными ручьями или трепещут вокруг головы наподобие золотистого нимба.
Примечательно, что все у селенитов постоянно находится в движении: кудри неизменно развеваются, губы трепещут, грудь вздымается, одеяние струится.
И если еще учесть, что селениты ввиду своей крайней субтильности, свойственной в первую очередь особам женского пола, то и дело подпрыгивают, пританцовывают и воспаряют, то вы поймете, что поток гуляющих не лунаым Пршикопам[П р ш и к он ы - одна на центральных и наиболее оживленных улиц Праги. ] являет собой зрелище совершенно особого рода; Да и в остальном облик лунных улиц сильно отличался от земного.
В Праге, например, привычную физиономию улиц наряду с большими магазинами определяют колбасники, лоточники, булочники, мясники, аптекари, мучники, кондитеры и прочие торговцы снедью; главным же образом рестораны, трактиры, пивные, где качают пльзенcкое, кофейни, винные погребки и тому подобные заведения, каковых у нас, пожалуй, больше, чем адвокатских контор. Но в лунном городе тщетно высматривал пан Броучек что-либо в этом роде; вместо съестных лавок и распивочных он видел одни лишь цветочные магазины, салоны по продаже картин и скульптур, нотные магазины и бесконечное множество книжных. Чуть ли не в каждом втором доме помещалась книжная лавка, возле которой стояли толпы любопытствующих и двери которой едва справлялись с потоками входящих и выходящих покупателей.
- Ну и давка же у ваших книжных лавок! - удивлялся пан Броучек.- У нас такого столпотворения не было, даже когда продавалась биография убийцы Шепека!
- О, такое паломничество к нашим книготорговцам каждый день,- молвил селенит,- они работают с утра до ночи и все-таки не успевают доставить заказанные литературные лакомства в оборудованные при магазинах читальни и обслужить всех покупателей.
- Э, да вы тут потребляете литературу, как у нас в Праге - пльзенское в разлив, - смеялся землянин.
- Мы все здесь жаждем духовной пищи,- внушительно и серьезно заметил его проводник. - Уже с ночи у входа в книжные магазины собираются толпы алчущих, дабы сразу же поутру упиться циклом сонетов; и, едва поглотив его дома, снова спешат в магазин, чтобы посмаковать какую-нибудь эпическую поэму...
- Хорош завтрак!..- буркнул себе под нос Броучек.
- Более того, многие просиживают в читальнях целыми днями и задерживаются далеко за полночь, - продолжал селенит.- Но поскольку слишком усердные книгочии, захмелев от чрезмерного употребления стихов и романов, порой учиняют по ночам скандалы, сейчас во всех почтенных книжных заведениях выдача литературы прекращается ровно в полночь; правда, случается, что какой-нибудь ненасытный клиент, заказав в последнюю минуту сразу пять стихотворных сборников, не сдвинется с места, пока не опорожнит все до последней строчки.
- Умоляю, хватит!.. Да хватит же вам! - воскликнул пан Броучек, который так хохотал, что едва держался на Пегасе.- Что некоторые пивовары закрывают свои подвальчики в полночь и что иные питухи велят подать сразу пять кружек, об этом я знаю не понаслышке, а по собственному опыту; но чтобы книги... по пять книг зараз... ой, лопну от смеха!..
- А мне плакать хочется оттого, что ты смеешься над нашими благородными страстями, - молвил селенит и действительно начал всхлипывать, - в этом явственно отражается грубый материализм всех вас, нищих духом землян, тянущихся лишь к низменным усладам плоти.
Эти слова вновь заставили пана Броучека вспомнить о своем бедном желудке. Наш герой и в самом деле испытывал изрядный голод.
- Можете меня оплакивать сколько угодно, - строптиво возразил он, - но даже самым что ни на есть прекрасным стихам на свете я предпочту сейчас плотный завтрак. Может, нам сделать остановку и немного подкрепиться?..
- В этом нет необходимости, - ответил селенит, - вон там готов принять нас под свою сень дворец досточтимого мецената Божидара Чароблистательного, чье безграничное гостеприимство, даст бог, утолит твою невоздержанность, которая, право же, повергает меня в изумление...
"Хорошенькое дело, - подумал Броучек, - его, видите ли, повергает в изумление моя невоздержанность!.. Уж не думает ли он, что я насытился стишками его Эфирии?!" - Небось опять будут пичкать философской тарабарщиной!- обронил он.
- О, у Чароблистательного всегда найдется для гостей сытная материальная пища, - заверил Броучека селенит, - к тому же, мне кажется, что мы еще успеем к утренней трапезе, которую наш меценат совершает чуть позже других. Погоди, я взгляну на небесные часы!
Он обратился лицом к серпу Земли на небосклоне и при этом невольно посмотрел назад.