- Дура! - завопили со всех сторон на Василису. - Нашла кого уговаривать да совестить.
- Ему что! Он, боров, рожу наел - разве поймет нашего брата?
Тут в кладовщика через головы баб полетели камни и палки - это уж Федька Пряслин со своей бандой вступил в работу. Никто из ребят в это утро не дошел до школы, все завязли в заулке у склада. Орали, толкались, колотили матерей по спинам, по тощим задам, готовы были зубами прогрызть себе лаз в склад: теплым зерном несло оттуда.
Один камень угодил кладовщику в плечо, и Василий Павлович заорал благим матом:
- Да вы что - с ума посходили? Я, что ли, председатель? Мое дело выдать, когда бумага есть. А где у вас бумага?
- А и верно, бумаги-то у нас нету, - спохватился кто-то в толпе.
- К председателю надо!
- Да где он, председатель-то? Еще даве чуть свет в поскотину укатил.
- Неужели?
- Дак это они сговорились, сволочи!
- Знамо дело - не без того же.
- - Ну и паразиты! Ну и прохвосты!
- Кто паразиты? Кто прохвосты? Кому нужна подмога Советской Армии?
Егорша подходил к складу - его беззаботный и ликующий голос взмыл над орущей толпой.
Нюрка Яковлева схватилась за платок, Манька Иняхина, коротыга, привстала на цыпочки, да и другие бабы, которые помоложе, не отвернулись. Не часто, не каждый день такое увидишь: руки в брюки, хромовые сапожки горят на ноге, и улыбка во всю ряху - своя, нашенская, от души.
- Ну, из-за чего разоряемся? - спросил Егорша, игриво щуря свой синий глаз. - Почему шуму много, а драки нет?
- Да в том-то и беда, что драка, - отозвался из склада Василий Павлович.
- Какая драка? Штаны с тебя снимают, а ты упираешься? - Егорша опять по-свойски подмигнул, адресуя свою улыбку сразу всем бабам.
- Хлеб требуют. Хлеб приступом хотят взять.
- Хлеб? Какой хлеб? - Егорша перестал улыбаться.
- Какой, какой! Известно какой. У людей перво-наперво как бы с государством рассчитатья, заповедь выполнить, а у нас первая забота - как бы брюхо свое набить...
- Врешь, ирод! Мужикам-то небось давал...
- Тихо! - вдруг грозно, по-командирски рыкнул Егорша. Затем, не дав опомниться растерявшимся бабам, быстро разгреб их по сторонам, занял позицию у телеги, перегораживающей вход в склад. - А ну назад! Сдай, говорю, назад. Живо! Яковлева! - окликнул он по фамилии Нюрку. - Бери подол в зубы и чеши, покамест не поздно. А ты чего, Иняхина? Советской власти у нас нету?
Дрогнул бабий залом у дверей склада. Одна за другой, как бревна, извлекаемые опытным багром, завыскакивали из толчеи.
В общем, быстро навел порядок Егорша, всем дал нужное направление: и бабам ("На работу! На работу!"), и школьникам - прямо в руки молоденькой учительницы передал, которая за ними прибежала.
Но тут в заулок влетел Михаил Пряслин верхом на храпящем, на взмыленном коне, и все закружилось сызнова.
- Михаил! Миша! - в один голос возопили бабы. - Да что же это такое? Кому в рот, кому в рыло? Разве мы не люди?
Соскочившего с коня Михаила обступили со всех сторон. К Михаилу тянулись черными суковатыми руками. На Михаила смотрели как на своего спасителя: уж он-то им поможет, уж он-то наведет справедливость, их всегдашняя опора и заступа.
Михаил, сцепив зубы, двинулся к дверям. Его и так то трясло от бешенства (все продали: и председатель, и дружки!), а тут еще это бабье голошенье...
- Покажи ведомость. Кому выписан хлеб?
- Осади, Пряслин! - ответил за кладовщика Егорша. - Колхоз первую заповедь не выполнил, а ты насчет фуража...
- Чего? - У Михаила надо лбом встала черная бровь. Он, конечно, сразу заметил Егоршу в дверях. Как же не заметишь! Приметный! Но он думал, тот просто так перед бабами выдрючивается, а он, оказывается, в начальника играет.
- А ну проваливай! Без тебя разберемся.
- Пряслин, осади, говорят! Последний раз предупреждаю! - громко, на весь заулок крикнул Егорша и, бледный, решительный, с воинственно выкинутыми вперед кулаками, шагнул ему навстречу.
Михаил не размахнулся, не врезал как следует, хотя и не мешало бы: не забывайся! Но проучить этого нахалюгу надо. Потому что он и раньше был из породы тех, кого пока бьешь, до тех пор он и человек. И вдруг, когда Михаил начал поднимать руку, страшная боль опалила его, и он упал на колени.
- А-а-а! - взметнулся над оцепеневшей толпой истошный крик Лизы. Она как раз в это время с Анфисой Петровной подбежала к складу.
Меж тем Михаил поднялся на ноги. Его шатало. Из разбитого рта и носа ручьем хлестала кровь.
- Ах, сволочь! Ах, сволота!.. Дак ты меня боксой... Боксой... Научился!..
Он неторопливо вытер ладонью рот, посмотрел на ярко горевшую на солнце алую кровь и вдруг, как разъяренный бык, ринулся на Егоршу.
Они не успели на этот раз добраться друг до друга. На Егорше с двух сторон повисли Лиза и Федька, а Михаила облапила сзади Анфиса.
- Миша, Миша... Опомнись! Бабы, а вы чего рот-то разинули? Уходите, бога ради, домой. Уходите! Разве не понимаете, чем это пахнет...
Михаил хрипел, страшно ругался, таскал по земле растрепанную Анфису, пытаясь стряхнуть ее со своей шеи. Егорша тоже выходил из себя - только голос выдавал его ликование.
- Нет, фига! Нет, дудки с купоросом! - выкрикивал он звонко. - Кабы ты рубаху мою, к примеру, взял - ладно, пользуйся, слова не скажу. А то куда ты лапы потянул? К священной основе!.. Тут от Суханова-Ставрова не жди пощады. Всегда на страже!..
Анфиса заплакала.
К складу подходила сама беда. И у той беды железные зубы. Целую неделю Ганичев не показывался в Пекашине, а вот вечор заявился. Как будто нарочно выжидал этой заварухи у склада.
3
Весь день бабы на скотном дворе вздыхали да охали: что будет? С кого спросят власти? Удержится ли ихний председатель? А она, Лиза, думала еще о том, как пойдет теперь у них жизнь, удастся ли ей примирить брата с мужем.
Егоршу она не видела с утра, с той самой минуты, как с доярками ушла от склада на коровник. И брата не видела, хотя днем три раза бегала и домой, и к матери.
Самые неотложные дела взывали к ней в ее немудреном хозяйстве: дрова и вода, белье неприбранное - целый ворох лежал на столе, - овцы, некормленые и непоеные, горланили в хлеву... А она вошла в избу, села на прилавок, да так и сидела в потемках не шевелясь.