— Цирк приехал, и я теперь такой же клоун, как и все они. Как было сказано — «вооружен, и очень опасен», — последние слова у Пашки вышли с едкой иронией, парень прекрасно помнил какие насмешливые (одновременно и завистливые) взгляды, на него бросали односельчане. Еще бы — с взрослыми придурковатыми дядьками, горожанами балованными, «столковался» — царя Петра воинство изображать на потеху зрителям. И теперь на нем малиновый кафтан, по цвету вроде тех пиджаков, в которых «новые русские» щеголяют, только вместо золотой цепи серебреные витые шнурки поперек груди нашиты — красиво, ничего не скажешь.
Девчонкам на зависть!
На рисунках в учебнике так стрельцы московские изображались, только у тех полы кафтанов до пят, а здесь едва до колен. И шапка того же цвета, мехом оторочена, крашеной овчиной. И сапоги из красной кожи, дорогие, блин — это сколько они стоят, видимо, немало. А вот штаны, спелой ягоды расцветка, коротковаты, и шнурком затягиваются на лодыжке. Портянки дело привычное — дядька научил наматывать на ногу, смеялся — тебе, мол, в армии не служить, но знать такое нужно, это не в галошах хаживать.
И вот сейчас он стоит такой красивый, Иван-царевич из сказки, блин. Шпага и короткий тесак на боку, на ремне висят. Тяжелые клинки, из стали — настоящее оружие, проверил уже. Затупленные лезвия, правда, но так затачивать и нельзя — это ему сразу пояснили. К тому же все оружие, как рассказали, таковым по бумагам не является, хотя человека «завалить» из него можно запросто. Но вот зачем такие ограничения введены, Пашка так и не понял — ведь обычным топором убивают намного чаще, чем из этих мушкетов — дело обыденное, а по пьянке и кухонным ножом постоянно собутыльников режут — слово за слово, и «перо» в бок. Бандиты вовсю автоматы используют, каждый день по телевидению сюжеты показывают. А тут допотопных мушкетов (или пищалей — их и так и так он именовал, не разбираясь) в руках у чудиков власти бояться, смех и только.
Он посмотрел на переодевшихся мужиков — их было ровно двенадцать, все в малиновых кафтанах и красных сапогах, похожие друг на друга как горошины из стручка. Двое, правда, имели более богатое одеяние — не полудюжина «шнурков» на груди, а штук десять, и золотистого цвета. И не с поясами, а с расшитыми шарфами на поясе. И бляхи солидные на груди, у одного золотистая, у второго «серебряная». Первый дядька лет сорока пяти, здоровый как лось — но на самом деле профессор, не старичок какой. Ему бы очочки носить и в кабинете сидеть, а он тут дуркует, как дитя великовозрастный — не такими ученых представлял себе Пашка.
А вот второй, тех же лет, с явной воинской выправкой и развернутыми плечами, был вроде заместителя, и армейской службой от него за версту шибало. Сосед такой же — тридцать лет лямку тянул по гарнизонам, а сейчас на пенсии курами занимается — яйца завсегда горожане охотно берут, из самой Твери порой приезжают. Так что отличить отставного офицера от «штатского» Пашка мог без затруднений — достаточно наблюдателен был от природы.
А этот явно воевал, может быть в Афгане или Чечне — взгляд холодный, будто сама смертушка в нем застыла. Такой у деда Пахома был — всю войну с фашистами прошел в пехоте, с первого дня до последнего, Берлин брал — два ордена «Славы» и медалей горсть, на подушку кое-как поместили. А этому на пенсии сидеть нужно, детей воспитывать, а он в солдатики решил снова поиграться, бляху нацепил, реконструктором заделался, блин!
— Похожу стрельцом, раз надо, — Пашка пожал плечами, за такие деньги он бы не три дня, всю неделю бы «попугайскую» одежду носил. Две сотни рубликов на дороге не валяются. А в прошлом году это двести тысяч было — пока по три лишних «нолика» с купюр не убрали!
Дядька обо всем заранее договорился — где он только с этим профессором столкнулся, так пересеклись их дорожки по жизни. Для исторической достоверности «стрельцы ряженые» на свой слет пешком придут, «воевода» впереди на кобыле «Лушке», а Пашка замыкающим на телеге, в которую запряг «Чалого». Мерин крепкий, легко шел, хотя телегу загрузили до самого верха всевозможным добром, брезентом тщательно прикрыли, а машину, «тойоту» старенькую, на которой пищали привезли, во дворе оставили. На всю ораву закупили у них овощей прошлогоднего урожая — картошки мешок, початков набросали, лука и моркови с чесноком, большой пакет семечек вечерком на сковороде он им прокалит — дух идет от них охрененный, только щелкай потом. Тетка солениями и квашеной капустой расщедрилась, деньги то хорошие плачены, здоровый шмат сала с мясными прожилками уложила, в холстину замотанный, и целую канистру самогона.
Как сейчас говорят — пошел бизнес!
Приехали москвичи на все готовое, хотя вроде трое из самой Твери, но давно в столице обосновались. Там и спятили, в «детство» впали — в стрельцы потешные подались. С жиру бесятся, не иначе. Президент страны водку глыкает, не просыхая даже в самолете, и эти самогон глушить будут стаканами. Двадцать литров на три дня многовато, если на всех поделить, то полтора литра на рыло выйдет — бутылка в день. Первач тетка гонит первоклассный — вся деревня покупает, правда, пожечь двор столько раз обещали пропойцы, что заплатить не могут. А откуда им деньги брать — колхоз как пять лет разорился, работу искать нужно, а они не хотят, жалуются только. Дядька им деньги готов заплатить хорошие, так мужики только ноют, раньше хоть боялись председателя, а ныне «свобода» — пей, не хочу.
Зенки позаливают, смотреть страшно!
Он с детства приучен работать и копеечку считать, хоть нынче они мало чего стоят. Так что ничего не поделаешь, придется «шута горохового» три дня играть — но так и две с половиной тысячи на дороге не валяются, и душу всем греть будут. Неплохие деньги для тверской глубинки, дядька вон с рассвета до заката горбатится. На тракторе всем огороды вспахал, да свои пашни тоже — фермерствует. А оба двоюродных братана Павла с отцом вкалывают до изнеможения. С мая до сентября страда идет, самая главная пора для крестьянина — сплошные «страдания», если на саму суть слова посмотреть. А он сам лодырем в их глазах выглядит — студент, «любитель прохладной жизни», как дядька любит приговаривать.
Хотя толка с него на поле мало — инвалид с детства, хромой и косоглазый, чуть поднапрягся и одышка одолевает — в детстве много болел. Так что в виду физической ущербности парень и замкнулся — в школе дразнили, в «бурсе» за малым не издевались. Девчонки, те еще шалавы, вообще «берега потеряли» — сколько раз порывался по мордасам пощечин надавать, да опасался, что потом их ухажеры его на «ноль» самого помножат, и вместо третьей группы инвалидности дадут вторую. А тут дядька ему работенку подкинул — три дня сторожем и прислугой побыть при «потешных», варить им. Работенка знакомая, «непыльная», и профессор денежку ему отсчитал в задаток, четверть суммы — пять бумажек с плотиной Красноярской ГЭС, два блока сигарет купить можно, пусть не дорогих, но приличных. А еще можно приглянувшуюся девчонку с курса в кафе сводить.
Нет, не стоит, у нее парень вроде есть, орясина крепкая, и кулаки набитые. Так что нафиг-нафиг, не стоит даже в мыслях дергаться — а то морда своя, не казенная, и синяки долго сходят…
— Да, Пашка, выглядишь ты в кафтане нашего «полка» браво — настоящий «бутырец». Только пояс затяни, а то шпага свисает на одну сторону — патронной сумы у тебя нет для уравновешивания. Вот так — перетягивай!
Подошедший к нему Андрей Владимирович, руководитель исторического клуба «Бутырский полк», затянул на нем ремень из беленой кожи, с массивной медной пряжкой. Отошел на шаг, довольно улыбнулся и изрек, окинув его взглядом с ног до головы.
— Витька нашего на смотре заменишь, а то заболел парень. Нет, маршировать не будешь, твое дело у телеги стоять и смотреть, чтобы наше добро не растащили. А то сам знаешь, как в прошлый раз рюкзак средь бела дня «увели», да так что даже не заметили.
— «Клювом» щелкать не надо, у нас народ вороватый. У дядьки полгектара кукурузы выбрали в прошлом году, брательник мой не уследил. Соседушки, мать их за ногу, зубы скалили от радости…
Пашка хотел выругаться, да только сплюнул на огромный валун, что вылезал из травы. Солидный такой камень, по пояс будет, и в длину метра два. Вот у него то и сделали остановку для переодевания — до луга оставалось с километр идти. Недалеко, за леском, уже пару раз слышались громкие выстрелы, вроде как из пушек. В честь майского праздника там нынче реконструкторы со всей округи собрались, даже из столицы приехали, как эти «бутырцы». Москвичей тут не любили, впрочем, как и во всех богом забытых провинциальных местечках. А тут все же тверичи вокруг, что со школьного курса истории знали, что Москва с Тверью в стародавние времена за лидерство на Руси боролись. Вроде местного «сепаратизма», до междоусобных войн доходило, и князья друг дружку изничтожали, татар наводили, особенно тут москвичи «отличались». Ордынцы рады были соседей пограбить, да ярлыки на княжение им же и раздавать за отдельную плату. Как в фильме один профессор сказал — «разруха в головах начинается».
— Что это за камень торчит, Паша? Странный очень, и письменами покрыт. Нет, руны не такие, тут вроде славянской символики…
Паша в ответ только пожал плечами — проселок шел как раз мимо этого камня, потому телегу с собой и взяли. Там ручей вброд переходить, на машине не проедешь по лесу, а на повозке запросто. К тому же профессор сам настоял к ведовскому камню его отвести, любопытство корежило. Так вот пусть на него сейчас и смотрит…
«Светлый» тверской лес — тут хорошо дышится…
Ехидство в глазах паренька Андрей Владимирович прекрасно видел, хотя тот его старательно прятал, вот только ухмылка на губах порой явственно проскальзывала. Но так к этому за три года существования организованного им самим военно-исторического клуба «Бутырский полк генерала Патрика Гордона» все они как то попривыкли. Смеются, так на здоровье, зато у них всех есть занятие — не спиваться же всем поголовно или рэкетом заниматься. Сам Воеводин, которого «окрестили» по созвучию фамилии и занимаемому посту в клубе, в «воеводы», был не женат в свои солидные пятьдесят два года. Так что всю зарплату и многочисленные приработки пускал исключительно на любимое дело. А то, что женщины, в основном коллеги из университета, «строили» ему глазки (мужчина видный, и обеспеченный, с собственной квартирой), дело пустое, зря только стараются. На такие уловки, ведь хитры и коварны «евины дочки», он давно не попадался.
Ведь не зря приговаривают доценты с кандидатами, что супруга постареет, а третьекурсницы никогда.
Клуб был маленький — всего полтора десятка членов, но двое не поехали, закрутились в делах коммерческих, а Витька Комин, самый младший по возрасту — студент второго курса, где-то грипп подхватил, и это в первую декаду мая. Так что налицо двенадцать, плюс Пашка — племянник старого знакомца, местного фермера. Бывал в его колхозе еще во времена «бровеносца», лекции читал о международном положении, вот и познакомились, и не только — в «лихие годины» тогда еще «дикого капитализма», связь сохранили. Но тот кулак, недаром «вождь» таких люто ненавидел. Однако не «куркуль», как многие из его «сословия», своим работникам исправно платит, и не только деньгами, но и долей выращенного урожая, и литрами сваренного самогона. Пусть немного приработка, но ведь постоянную работу односельчанам дает, и пропитание семьям — умен Сергей Пахомыч, понимает, что мужики все пропьют, а так продукты в доме будут постоянно, есть, чем деток кормить. И сам зарплату бабам отдает, те его за это чуть ли не на божницу ставят. А батракам своим «жертвует» только самогон, и лишь на выходные, либо когда дождь идет. А то сопьются, тут все жители жрут всякую дрянь в три горла, от безнадежности, как будто последний день в жизни живут.
И почему словно — страна семь лет назад развалилась на кровоточащие куски, у власти везде олигархи — бывшая партийная номенклатура, и «семибанкирщина» при вечно пьяном ЕБН. Как там приговаривают — «выбирали президента, получили пациента».
Ехать в Торжок с мушкетами и «холодняком», для размещения которых откинул заднюю спинку в «тойоте», было то еще «удовольствие». Хорошо, что с ним «Сотник» всегда ездил, брал на себя переговоры с ГИБДД. Это у Василия Алексеевича «Громова» (фамилия вряд ли настоящая, такие люди их часто меняют) «позывной» такой с Афганистана был, не «погоняло», прозвище или бандитская «кликуха».
Нет, на все оружие имелись соответствующие разрешения, выполненные по всей форме, но «владельцы» полосатых жезлов в любом случае деньги бы стали вымогать — и слова одни и те же — «не положено». А так уткнувшись взглядом в «корочки» моментально отставали, и счастливой дороги желали, облегченно вздыхая.
Ослабла нынче «контора», «вывески» на ней постоянно меняли, силушку всю подрастеряла за годы после «перестройки» (и на многие «службы» раскололась). Но так все в этой жизни относительно. Ведь и лев, «царь зверей», хоть одряхлевший, клыки оскалить запросто может. Укусит так, что мало никому не покажется. И что главное — без «Сотника» он любимым делом бы не занялся, но тот взвалил на себя не только все организационные дела, но и двух членов клуба привел, молодых относительно — едва за «тридцатник». И судя по всему, «своих» — взгляды и повадки больно характерные, сталкиваться приходилось по работе.
Те еще волчары, кого угодно задавят и не поморщатся!
А там к ним в клубе опер из уголовного розыска подтянулся, и еще трое — пара «афганцев» и один моложе, со шрамом через все лицо — из Чечни недавно вернулся, как соглашение с боевиками заключили. И все семеро явно связаны между собой какими-то делами, но Воеводин даже не интересовался какими именно — и так ясно, что клуб потребовался в качестве «вывески», для «оперативного прикрытия», как говорится в подобных случаях. Тут чем меньше знаешь, тем лучше, крепче спишь. Недаром сказано — от многих знаний многая скорбь
Зато остальные семеро были «любителями», настоящими реконструкторами, без задних мыслей. И что характерно, все холостые, или в разводе — да оно и понятно, ведь жены на таких мужей как на умалишенных смотрят. Считают, что деньги в семью нести нужно, а не тратить на увлечения, с каких прока нет. То блажь у мужа в голове, отдать месячную зарплату за мастерски выполненную копию «гартмановского» мушкета.
Но таковы все увлеченные делом мужчины, которые готовы днями и ночами заниматься, и впроголодь сидеть, если нужно что-нибудь ценное прикупить. Любимому занятию отдавались всей душой — ведь в жизни всегда нужно иметь «отдушину». Да и встречались постоянно, «учения» устраивали, на сборы ездили. Да и за чаркой любили посидеть — чего грех скрывать, выпить тоже надо для «расслабухи». Вот и Пахомыч двадцать литров своего самогона им выдал — не «паленка» или «гомера» — вполне приличный напиток. Из сахарной свеклы гонит, прозрачный как слеза младенца, на травах настоян — сивухой не пахнет. Так что вечерком, как на бивак встанут, по кружечке «тяпнуть» можно, уже на месте.
Воеводин окинул взглядом свое невеликое воинство — все обмундировались и вооружились, выглядели браво, и ни от кого перегаром не несло, даже запашка не было. Вся братия, что автобусом до Торжка добралась, в дороге не куролесила, таковы установленные в клубе строжайшие порядки — пили только вместе, на месте, и не в дороге…
— Странный камень, жаль, что в славянском руническом письме не разбираюсь, — Андрей Владимирович присел на корточки, разглядывая поверхность камня, покрытую выбитыми значками. Так, изучал вскользь, как положено историку, однако занимался эпохой царя Алексея Михайловича, да его сына — первого российского императора.
— От деда слышал, а тот в детстве слышал, как старики поговаривали, что в языческие времена тут капище было, и на этом камне вроде как жертвоприношения делали волхвы — несчастным сердце вырезали. Будто бы еще идолы тут стояли, но их топорами срубили лет двести назад.
— Хм, совсем ведь недавно, если историю взять, — усмехнулся кто-то из одноклубников, что собрались у валуна.
— Двоеверцев в здешних лесах хватало. И сейчас встретишь места глухие, где капище можно просто устроить на островке посреди болота. В войну много народа по чащобам пряталось.
— Да и от моего «Волочка» десяток верст отойти, и такая глушь пойдет. Кое-где дремучие чащобы остались, там время будто застыло.
«Бутырцы» перебрасывались фразами, прислонив тяжелые мушкеты к телеге — мерин в дискуссии, понятное дело не участвовал, привязанный к березке. И кобыла, что выделил Пахомыч специально ему (ведь не может «воевода» пешком топать), стояла спокойно — собственноручно к телеге «прикрепил», набросив поводья.
— Сюда ведь парни ходили, — встрял парнишка, — курей резали, даже овцу. Рассказывал дед покойный, что кровь требуется, и будет чудо-чудное — дым колдовской от камня пойдет. Все кровью залили, и не хрена не вышло у них. Так от камня этого отстали, вот и дорога вся заросла. Больно надо через речку перебираться, мосток пять лет тому назад паводком снесло, а денег в администрации нет, чтобы новый поставить.
— Сейчас нигде нет денег — воруют, — флегматично отозвался Петрович, единственный в клубе врач. И добавил с ухмылкой:
— «Месячными» нужно было камень окропить — живо бы задымился!
Все буквально согнулись в хохоте, утирая выступившие слезы. И через паузу «Сотник» выдал такое, что ржач начался по-новому:
— Плевать на валун, и всего дел. Колдовские сказки, тоже мне. Можете даже поссать — камень есть камень. Тьфу!
И смачно харкнул на одну из рун. И вот тут все остолбенели — от плевка дымок пошел, потом густо повалил, красноватый. На память Андрею Владимировичу давний случай пришел, со студенческих времен. Тогда молодые были, балбесы еще — укрылись от дождя в пещере, костер развели. Выпили хорошо, а когда уходить собрались, решили алые угли по «пионерскому способу» потушить — встали в кружок и дружно помочились. И от клубов желтого и ядовитого, аммиачного дыма все чуть ли не задохнулись — вылезли кое-как на свежий воздух, чихая, кашляя, и утирая слезы.
— Что за хрень…
Раздался чей-то совершенно растерянный голос, больше похожий на писк засыпающей мыши. А дым повалил совсем густой, за несколько секунд накрыв всех своим «покрывалом». Больше никто даже вскрикнуть не успел, отбежать в сторону — теряя сознания, люди просто попадали на траву, будто скошенные очередью из пулемета…
Показательные учения стрельцов…
— И что это было такое, кто-нибудь скажет?
— «Сотник», у тебя слюна, случаем, не колдовская? Или ядовитый ты у нас, как та мать-кобра…
— Да пошел ты! Что за пошлые намеки⁈ Сам теперь плюйся!
— Никогда бы в такое не поверил, если бы рассказали…
— Тут тронутся умом можно, окончательно и бесповоротно.
Андрей Владимирович окончательно пришел в сознание от негромких голосов, чуть потряс головой. Действительно, весьма необычное происшествие — плюнуть на камень волхва, и всем дружно рухнуть от непонятно откуда появившегося парализующего дыма. Вернее, из придорожного камня, вопрос только в том, как такое было возможно.
И прикол в том, что им никто не поверит, даже если всех допросят по одному. Впрочем, возможно и поверят, но только не серьезные люди, а разные там уфологи и прочие экстрасенсы, «колдуны» доморощенные, и репортеров «желтой прессы» — вот для всей этой компании будет сенсация. Да «пустая» только затея — кто же в здравом уме такой публике поверит, тем более о случае с реконструкторами в малиновых кафтанах — всех их вообще за блаженных в обществе принимают, придурковатых. Вроде юродивых, это мнение будет всеобщим без всякого социального опроса народа. Любители старины, «повернутые» на ней — что с них взять!
— Хорошо, что мы всей компанией дружно не поссали на сей камушек — вынес бы он такое от нас кощунство?
Риторический вопрос завис в воздухе, и ответа на него не последовало. Если на обычный плевок колдовской камень так «ответил», то страшно представить, что в «обратку» бы «прилетело» за глумление. И мысль эта посетила многих, а кто-то от нее громко поперхнулся. Стало понятно, что за смешками мужики скрывают растерянность и даже охвативший их страх — ведь все непонятное пугает. Такова человеческая природа, когда хомо сапиенс не находит для себя внятного объяснения. В этот момент Андрей Владимирович утвердился на ногах, и как можно весомее произнес:
— Тут гадать, что случилось у этого валуна, не одни сутки можно. Но не стоит сейчас голову ломать, братцы. Нам идти надо, фестиваль начался, а мы запаздываем. Так что вставайте живо — хватит лежать. Вечером за чаркой самогона обсудим, что тут произошло.
Его слова произвели животворящее действие на всех одноклубников. Услышав манящее слово «самогон» — выпить бы не помешало от такого потрясения — народ немного оживился, приходя в себя от потрясения. Ворча и приглушенно матерясь, мужики дружно поднялись на ноги, отряхивая ладонями пыль с кафтанов. И тут же принялись разбирать мушкеты у телеги, каждый свой, привычно беря на плечо. Погонные ремни были заранее сняты — в петровское время их еще не вводили, так что аутентичности эпохе данный элемент не соответствовал.
Воеводин огляделся, поморгал — или показалось, но трава вокруг валуна будто порыжела немного. Пригляделся, потер глаза ладонью — так и есть, вроде желтоватый налет высыпал, радиусом в десять метров, и березка, к которой мерина привязали, немного преобразилась — молодая листва на ней вроде также припорошена. Нет, показалось — «рыжева» потихоньку исчезла, будто роса теплым летним утром. Солнце так же ярко светило, птички чирикали, трава зеленая под ногами, дорога в лесок уходит от колдовской поляны, на которой они короткий привал устроили для переодевания в «парадную форму», популярного по анекдотам цвета.
— С чего это мы вырубились, мужики? Лошади, вон стоят, им бы хны. Траву щипают, будто ничего и не случилось.
— Разговорчики, — раздался недовольный голос «Сотника». Он по своему большому жизненному опыту прекрасно знал, что надлежит делать в подобных случаях, и тут же начал командовать:
— В колонну по два становись! Живей, живей!
Посмеиваясь над своими недавними страхами, «бутырцы» живенько построились в маленький отряд, взяв мушкеты на плечо. Команды восприняли спокойно — их им явно не доставало. Все отслужили в свое время в рядах «рабоче-крестьянской», или хотя бы прошли сборы по окончании военных кафедр и «партизанили». И нарочито приказной тон «Сотника» привел всех в чувство окончательно. Даже парень выпрямился, уже отвязав флегматичного коня, усевшись на облучок. Шпага ему явно мешала, племянник Пахомыча не знал, как пристроить клинок.
Сам Андрей Владимирович небрежно потрепал кобылу по холке и степенно уселся в седло, утвердившись сапогами в стременах. Ездить верхом он умел, пусть и не так лихо, как урожденный казак, но вполне себе уверенно, на ипподром уже три года ходил, занимался. И дав кобыле шенкеля, выехал во главу небольшой колонны «Бутырского полка».
Так что тронулись и пошли — любая дорога начинается с первого шага. Впереди он верхом, воевода на «лихом коне», за ним «Сотник», а там и весь десяток дружно затопал сапогами по траве. Замыкал построение парень на телеге, очумело вертящий головой из стороны в сторону. Да оно и понятно — если ему самому немного диковато, от произошедшего с «камнем волхва», то можно представить, что на душе у юноши «бледного, с взором горящим» сейчас творится. Ходил много лет мимо камушка, слушал дедушкины рассказы в детстве (в деревнях любят всевозможные «страшилки»), и тут такое «событие» произошло наяву, и на трезвую голову. Причем от совершенно случайного плевка, что само по себе невероятно.
— Ать-два! Левой! Ать-два!
«Сотник» негромко отсчитывал первые два десятка шагов, взбадривая «солдатиков», затем замолчал — все умели маршировать, «подбирая» ногу. Так ведь советские люди служили почти поголовно, армия же с плаца начинается, строевой устав недаром написан и направлен на превращение из любого штатского оболтуса человека военного.
Недаром в обиходе армейская поговорка — если вы такие умные, то почему строем не ходите!
Тут Василию Алексеевичу «все карты в руки», как говорится. Военной и строевой подготовкой только он занимался, и опыт по этой части имел богатейший, и даже уникальный. Казалось, что для него нет в мире предмета, который нельзя было бы приспособить для убийства себе подобных. А сам Андрей Владимирович вроде зиц-председателя Фунта при небезызвестном «начальнике отделения по заготовке рогов и копыт», если использовать аналогию с известным романом. Но так все правильно, как ему объяснил «Сотник» в свое время — командуют в бою всегда те, кто умеет воевать, и разбирается в этом деле. Тем «отцам-командирам», кто «пороха не нюхал», лучше в стороне от этого «занятия» держаться. Пока соответствующего опыта не наберутся, лучше с распоряжениями не лезть. Так умное начальство всегда поступает, но такового маловато, а потому потери в войсках всегда большие, когда настоящие бои начинаются.
И вообще — отделением командует сержант и нечего лезть туда «полковнику» — последнее было сказано с нескрываемой ехидцей. И возразить на этот пассаж нечего — не «пиджаку» же командовать кадровым офицером, при его звании старшего лейтенанта запаса в реальности нужно навытяжку стоять перед боевым заслуженным полковником. Но тут «игра», и каждый в ней обязан держаться собственной «роли».
— Тишина какая стоит — странно, что шум уже не доносится, как раньше. А ведь народа порядком собралось…
Андрей Владимирович хмыкнул, машинально держал спину прямой, и наслаждался верховой прогулкой, которая скоро закончится. И прислушивался — за леском проводился фестиваль, собрался народ, и странно, что звуков теперь не было слышно. И пушки не стреляли, а ведь совсем недавно из них палили на потеху собравшейся публике. С каждым шагом кобылы недоумение росло, особенно когда к речушке подошли, через которую был переброшен «мосток» из пары пригнанных бревен. А ведь парень вроде говорил, что такового не существует, или он его неправильно понял.
Кобыла ступать на столь ненадежный для нее мосток ступать не стала, перешла рядом — вода чуть копыта омочила. «Бутырцы» по команде «Сотника» перебрались по одному, не замочив сапог, снова построились в колонну и пошли за ним дальше. Воеводин машинально оглянулся — на телеге парень продолжал крутить головой во все стороны, на лице застыла маска крайнего удивления. Впрочем, спустя секунду он увидел, как это же выражение проявилось на лицах всех мужиков — настолько они были ошарашены каким-то зрелищем, так что с «ноги» сразу сбились, а «Сотник» затейливо выругался, и встал как вкопанный.
— Твою мать! А куда народ весь делся⁈
Андрей Владимирович живо перевел взгляд вперед, лес перед ним неожиданно «разошелся» в стороны, и мысленно задал сам себе массу вопросов — он также просто охренел от увиденной картины…
На поле «боя» загрохотали пушки…
Андрей Владимирович испытал жгучее желание потереть глаза — поверить им он был не в состоянии. Да какой там собравшийся на фестиваль народ — огромное село с каменной церковью, заасфальтированными дорогами и автомашинами, бетонными столбами с электрическими проводами — отсутствовало как таковое от слова «вообще». А вместо него были четыре убогих бревенчатых строения, одно из которых походило на избу, а другие три на типичные сараи, и никаких столбов, ни церкви, ни тем более асфальта.
— «Воевода», мы ведь стрельбу из пушки слышали, куда все делись? Эй, парень, куда ты нас завел, «сусанин» гребаный?
Подозрение абсолютно беспочвенное — достаточно было посмотреть на Пашку — юноша сидел на облучке разинув рот, оторопело глядя на строения. А потом стал осенять себя крестным знамением, истово, будто стал монахом, как еще трое одноклубников. Но таковы все люди, недаром говорят, что пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
— Отставить обвинения, — негромко произнес «Сотник», — ни к чему они. Есть у меня подозрение, что мы все в «блудняк» влетели из-за моего плевка на камень. Колдовство какое-то…
— Похоже на то, — мотнул головой Петрович, настороженно разглядывая хуторок. И посмотрел на паренька:
— Пашка, пока мы шли, ты необычное что-то заметил? Больно уж взгляд у тебя был выразительный.
— Дорога без следов шин, а ведь дождя не было. А вот ободья колесные явно траву приминали — но так телеги нынче мало у кого есть. Вот и удивился, но подумал, что просто не ездили долго. А вот когда остатков мостка не увидел, хотел сказать, но не успел — мы уже пришли…
Парень замялся, спрыгнул с облучка, и внимательно огляделся. Потом негромко сказал:
— Место это, никакой ошибки, только другим оно стало. Села нет, и куда оно делось — не знаю. Но должно ведь быть. А эти дома… Так в старину строили, видел, как избы такие ветхие разбирали. А еще… Трава рыжая вокруг камня стала, когда «туман» сошел, и показалось, будто лес стал гуще, берез сильно прибавилось, а вот елок гораздо меньше.
— Точно, я ведь подумал о том же, но мысль как-то сама отошла в сторону. Елок ведь действительно меньше. И трава «рыжей» вокруг валуна была. Потом словно «растаяла», и быстро…
— Пашка прав — так оно и случилось, только я тогда у камня этого не придал внимания. А ведь даже проклюнувшаяся листва чуть «пожелтела», вроде налета на ней выпало.
Одноклубники заговорили между собой, и с каждой секундой голоса становились встревоженными — прежнее благодушие стерлось, будто его и не бывало вовсе. И лица стали напряженными — каждый, видимо, в эту минуту стал припоминать обстоятельства, на которые раньше не обратил внимания. И оглядев их, Андрей Владимирович спросил:
— Идем туда, или обратно возвращаемся?
— Раз пришли, то уходить нечего — нужно посмотреть. Может, тогда поймем, что произошло на самом деле. Уж больно история колдовством попахивает, вроде как в портал прошли, что в другой мир, или в прошлое открылся. Село ведь исчезло, и следов нет.
— А ведь ты прав, «Кнут», — «бутырцы» обращались к друг другу зачастую по прозвищам, и никто не обижался. Теперь говорил Серега Платов, опер из уголовного розыска. — Читал я про подобные штуки. Похоже, «Сотник» прав — мы в «блудняк» влетели. А вот во что вляпались, то ответ на хуторе найти сможем — по вещам определим. Историю ведь в школе изучали, тем более целый профессор есть. Если в прошлое «попали», то хоть знать будем примерно куда именно.
— А если иная реальность — может быть там людоеды о двух головах? И бластерами нас там встретят, беглым огнем?
— Петрович, у лазера луч постоянный, на импульсе — это не пулемет, — совершенно хладнокровно отозвался «Сотник». — Наличие подобного оружия высочайший уровень технического развития, чему эти убогие строения не соответствуют. Поверьте мне — ничего просто так не бывает. Сердце мне вещует только одно — если пошли всякие «непонятки», то лучше приготовить оружие заранее. «Воевода», нам лучше мушкеты зарядить пулями Нейслера, они намного дальше бьют, чем вот эти «пукалки».
Андрей Владимирович нисколько не удивился, когда увидел пистолет Стечкина, появившийся в руке «Громова» как чертик из бутылки. Но кто бы сомневался, что у чекиста не будет при себе нормального оружия, такова как АПС. Причем, с весьма характерным стволом, предназначенным для установки глушителя. И можно было не сомневаться, что последний где-то прячется в «глубинах» малинового кафтана.
И тут же, словно получив негласную команду, у «Платова» в руке оказался ПМ — опер без табельного «макара» в век «развитого криминала» нонсенс, они с ним даже в сортир ходят. Дальше уже никто из одноклубников не удивлялся — «Тарапунька» и «Штепсель», двое из «ларца», вернее из «конторы», достали точно такие же «макары». Без пистолетов никто из «гэбистов» не ездил на клубные мероприятия, времена тяжкие на дворе, их «лихими» или «бандитскими» не зря называют.
— Заряжайте мушкеты, мужики — если толпа нагрянет, одними пистолетиками не отобьемся, — лицо «Сотника» стало хмурым и напряженным. И после короткой паузы он добавил:
— Поверьте — сейчас нам нужно быть готовым к любым неожиданностям. Что-то муторно у меня на душе — нужно ко всяким пакостям быть готовыми. А интуиции своей я привык верить — случались прецеденты…
Таким словам поневоле приходилось верить — от отца, что войну прошел от Сталинграда до Будапешта, Воеводин не раз слышал, что опытные солдаты многое предчувствуют заранее. Особенно разведчики, что на переднем крае постоянно ночами ползают — у всех чуйка имеется, без нее на первом выходе многие погибают.
Так что думать не приходилось, памятуя об одной птице — в таких ситуациях лучше полагаться на опыт знающих людей. Так что, открыв лядунку, Андрей Владимирович попеременно зарядил оба пистоля, причем конической пулей Нейслера, как посоветовал «Сотник», хотя это не соответствовало эпохе. Данные пули появились во второй четверти XIX века, и были уже не нужны — в европейских странах армии переходили на нарезные штуцера, которым гладкоствольные ружья даже с такими пулями проигрывали по всем параметрам. Но вот в клубе они их сами отливали и использовали в стрельбе по мишеням — соревнования постоянно проводили. Ведь «круглая пуля» на две сотни метров едва летела, сохраняя относительную убойность, а «коническая» чуть ли не вдвое дальше, и намного точнее.
Так что «Сотник» полностью прав — даже их мушкеты, сделанные под «старину», сейчас намного более полезное оружие, чем пистолеты ХХ века, для которых возможна стрельба лишь на полсотни метров дистанции. А вокруг хутора открытое пространство на три сотни шагов минимум, и из самопалов отстреливаться будет куда лучше, случись что…
— Что скажешь, Андрей Владимирович?
Воеводин увидел, как на нем сошлись взгляды одноклубников, в которых проблескивало отчаяние вперемешку с крошками надежды. Вот только ничего утешительного сказать не мог — хуторок произвел на него тягостное впечатление. Будь проклят «колдовской камень»!
Эпоха средневековья, разлет от 12 до 15 века, не иначе, все предметы соответствующие, аутентичные времени. Большая изба топилась по-черному, все стены и потолок в копоти, причем печка была горячей, а в котле булькало варево. И то, что многие вещи были брошены, а то и разбросаны по дому, в загоне под навесом кудахтали куры, а в стайке хрюкали свиньи, наводило на многие мысли, причем крайне нехорошие.
И он их тут же высказал:
— Уходить нам отсюда надо немедленно — люди бежали в спешке, часа три тому назад, не больше. Скотину увели, коров и овец. И телег нет — добро, видимо, на них вывезли. И это не «постановка» как у нас — тут реально так живут. Никаких современных вещей, следов обуви и тех нет, окурков, битого стекла. Заметили, что домотканые холсты, и железа мало. Гвозди кованные, большие по размеру — и всего несколько штук увидел. Посуда деревянная и глиняная, только два котла медных — их бросили потому, что в печи вмурованы. А ведь ценности они немалой, металла тут почти нет. Лучше уйти отсюда, переодеться — лес укроет, укромных местечек достаточно. А тут мы как прыщи как на голой заднице…
— Поздно, «Воевода», поздно. Далеко с телегой не уйдем, и времени у нас уже нет. Полная жопа дерьма, и мы в нем барахтаемся! И скоро его жрать начнем полными ложками!
Все одноклубники повернулись к «Сотнику», который до этого смотрел в бинокль за сараем, разглядывая окрестности. Лицо Василия Алексеевича побледневшее, глаза почернели, но говорил вполне спокойно, только щека дергалась от нервного тика. Накинул ремешок бинокля, который вытащил из своего рюкзака, на футляр, отставил в сторону.
Усмехнулся недобро:
— Сюда натуральные татаро-монголы валят, полсотни примерно — и мне они сильно не понравились. Можете сами взглянуть, за дом зайдите — орда из-за леса появилась, с луками и копьями, в доспехах со щитами. И это не «реконструкторы», с такими азиатскими мордами только глотки резать, привычное занятие. У нас есть всего несколько минут на подготовку. Бой лучше принимать здесь, строения станут какой-то защитой от стрел. На марше нас живо догонят, еще у опушки — не уйти пешим от конных…
«Забавы реконструкторов» — вот почему старались бриться при Петре I. Бороды у стрельцов опаленными частенько бывали…
Все происходившее казалось Пашке безумным и кошмарным сном, в который нельзя было поверить. Нужно было проснуться, но как он не щипал себя, не тер глаза — наваждение никуда не делось. Вместо огромного села какой-то богом забытый ветхий хуторок, в котором современностью и не пахло — все незнакомое, да еще почерневшие от времени бревна.
— Занять позиции за строениями, стреляйте из-за стенки, так стрелами не достанут. К тыну не подходить, он низкий, зацепят сразу. А вот когда полезут, стреляйте. Берегите каждый выстрел — у нас их по десятку на рыло. Двое с мушкетами, третий с пистолетом — ты и ты — за свинарник и за сарай, я за дом. «Плат» — жерди на поскотине поставь, тогда с хода не ворвутся, а мы их из пистолетов в упор положим. «Воевода» и Петрович в дом — там окошки на луг выходят — а вы лучшие стрелки. И парня заберите, пусть за печкой сидит — погибнет не за понюх табаку!
«Сотник» распоряжался уверенно, и никто не пытался усомниться в его приказах, даже «воевода», что тут же забежал в избу, засунув пистолеты за кушак, и держа тяжелый мушкет, забранный у Пашки. А вот врач подхватил патронную сумку и схватил парня за руку.
— Дуй в дом, нечего тебе тут делать, — хватка у доктора оказалась железной, и он так подтолкнул юношу в спину, что тот чуть ли не влетел в избу, чуть ли не уткнувшись носом в притолоку. Дверь была низкой, и без петель — стояла на подпятниках. Такие ему приходилось видеть пару раз, понятно, что только на очень старых домах.
— Так, парень, «поджигами» баловался? Стрелял из них?
— А кто из пацанов не стрелял? Я на охоту много раз ходил, — окрысился Пашка, но Андрей Владимирович не обратил на это внимания. Сунул пистоль в руки, предупредил:
— Он заряжен, тебе только курок взвести — полка сама откроется. Стреляй в упор, тогда не промахнешься. Как заряжать…
— Да видел я, как вы бумагу скусывали и порох сыпали, пулю с пыжом забивали, разберусь — невелика задача…
— Молодец, — хлопнул его по плечу профессор, глаза его лихорадочно блестели. — Держи внутренние окна и дверь, чуть-что помогай нам, если к самой стене подойдут.
Со двора послышался зычный голос «Сотника», резкий, командный — он продолжал распоряжаться:
— Как во двор прорвутся, уходите вовнутрь, под крыши. Стреляйте из дверей, а мы в доме засядем — окон хватает. Возьмем их в три огня, сами выметутся за поскотину. В рукопашную не идти — посекут сразу! Так что багинетами не отбиваться, и за шпаги не хвататься — порубят в капусту, они к этому бою привычные! Мы только огнем отбиться сможем — занимайте позиции, мужики! Стрельба по моему приказу!
С окна Пашка видел только внутренний двор, четыре строения, стоящие квадратами, за углами которых расположились «бутырцы», высунув мушкетные стволы. Зато за спиной глухо матерился врач, да заскрипел зубами «воевода». А потому парень кинулся к ним — его разбирало любопытство, хотелось взглянуть на врага невиданного. И он зашел за спину Андрея Владимировича, выглянул из-за плеча.
Лучше бы этого не делал — от накатившего страха застучали зубы, пистоль заходил ходуном, рука чуть ослабла. Это была действительно орда, знакомая по рисункам и кинофильмам. Всадников было устрашающе много на первый взгляд, но присмотревшись к ним, он понял, что их человек сорок, не больше — смог пересчитать, пока конные вытягивались в линию.
— Ничего, Паша, отобьемся, — негромко произнес Андрей Владимирович, вставая на колено перед узким окошком, больше смахивающем на бойницу — человек через него просто не пролезет. Профессор устроил ствол в проеме, беззвучно выругался. Парень услышал плохо разборчивое типа «сам дурак, надо было лядунки патронами забить, порох и бумага есть».
— Многовато их для нас, на пистолеты все надежды, — негромко произнес врач, также вставший на колено, высунул ствол мушкета, который находился на упоре. — За поскотиной держать нужно — внутрь ворвутся, резня пойдет. Тогда точно не отобьемся…
— Ничего, бог не выдаст, свинья не съест.
Пожилые мужчины (а ведь им явно далеко за сорокалетний рубеж) негромко обменялись фразами, именно в эту секунду Пашка понял, что им самим страшно до жути, только стараются вида не показывать. И бой для них в этой жизни будет первый — было заметно, как чуть дрожат руки. Люди самых мирных профессий, непонятно как занесенные в чужой для себя мир, готовились убивать, и не могли не осознавать, что их тоже готовы в данный момент убить. Страшно распрощаться с жизнью в первые часы пребывания не в том месте и не в то время. И все из-за случайного плевка!
Пашка еще раз взглянул на всадников, ожидая, что один из них подъедет парламентером. Ведь даже перед дракой в клубе всегда стараются расставить точки, и лишь потом бить морду. А тут ведь не драться будут, убивать. Но нет — никто не выехал из строя, замершего в трехстах метрах, он хорошо видел, как всадники доставали луки из колчанов.
— Надо же — в халатах воюют.
— Здесь и татары, и русские, — негромко произнес профессор. — И это не халаты, а тегиляи. Их набивают не ватой, а конским волосом, и простегивают проволокой. От попадания стрелы, как и от тычка копьем, не спасут, а вот от рубящего удара саблей вполне защитят.
— Не бронежилет, на пулю не предназначен, — довольно воинственно фыркнул врач, человек самой мирной профессии. А вот Воеводин задумался, оглядывая всадников. Затем сказал задумчиво:
— А ведь есть шанс договориться без пролития крови. Здесь ведь не только татары, но и ратники дворянского ополчения. И хоть мы не можем говорить на здешнем наречии, но вполне можем объясниться. Пожалуй, мне следует пойти парламен…
Договорить профессор не успел — всадники заулюлюкали, закричали и тронули низкорослых коней. Те пошли рысью, набирая ход, и враг, уже действительно враг, раз решил не идти на переговоры, стал быстро приближаться. Спустя десяток секунд в воздух взметнулись первые стрелы — Пашка машинально дернулся, отойдя от окошка. И услышал команду «Сотника»:
— Бейте по коням! Огонь!
Выстрелил Петрович, и тут же громыхнул мушкет профессора — у парня заложило в ушах. Он не ожидал, что будет так громко. И хуже того — вспыхнувший на полке порох дал клуб едкого вонючего дыма. Оба реконструктора поднялись с колена и принялись заряжать свои мушкеты, живо орудуя шомполами. А выстрелы гремели один за другим — в дело вступили вся дюжина стволов. Но вот результат первого залпа был на удивление плачевным — Пашка подумал, что от такой пальбы поляжет треть вражеских всадников — но куда там. Свалился только один конь, да другой понесся куда-то в сторону, впав в неистовство и не слушаясь седока.
— Твою мать…
Ругань вырвалась непроизвольно — в окошко влетела оперенная стрела, ударилась об угол печи и отскочила. Пашка разглядел широкое оперение и наконечник, похожий на расплющенный молотком гвоздь.
— А мог и попасть, — парень нервно сглотнул, отходя в сторонку, не хватало еще схватить такое в живот, малиновый кафтан тут не защита. А профессор с доктором уже зарядили свои «пищали» и выпалили. Затем в клубах дыма послышался сочный мат Петровича:
— Да они мельтешат, прицелится невозможно в сукиных детей. Картечью бить нужно по уе…ам, картечью!
— Отливать ее надобно, — огрызнулся Андрей Владимирович. — Кто же знал, что в задницу попадем! Доплевались…
Во дворе пальнули пищали, и явно в кого-то попали — послышались вскрики и болезненное ржание лошадей. И тут же грянул слитный вопль, от которого Пашка вздрогнул.
— Москва!!!
Чего-чего, а вот этого парень не ожидал. Выходило, что они на самом деле сражаются с русскими, и может быть стоит как-то договориться. Тихо и мирно, все же все свои, к чему убивать. Он кинулся к открытой двери, и остановился, увидев «Сотника» — тот поднял пистолет, и начал стрелять, причем очередью, что было неожиданно, почти как из автомата. И тут увидел, как прямо в грудь ударила оперенная стрела. Но не пронзила насквозь тело, а отскочила, хотя реконструктор от попадания чуть покачнулся. Но тут же отшатнулся за стену и сменил в пистолете обойму.
На лице появился жуткий оскал, человек на глазах превращался в волка, впадая в какое-то безумие. И стреляли со всех сторон — пистолеты хлопали вразнобой, громко рявкали мушкеты, посылая убийственный свинец. А в ответ полетели стрелы, рухнул на землю реконструктор в малиновом кафтане — задергался, забил ногами, из спины торчала оперенная стрела. И неожиданно раздался громкий повелительный крик:
— Руби их в песи, изменников новугородских!
Всадники Московской поместной конницы
Много чего повидал за свои сорок восемь лет прожитой беспокойной жизни Василий Алексеевич, известный среди одноклубников по «Бутырскому полку» под прозвищем «Сотник». Родился еще при Сталине, а вот дожил свою ту прежнюю жизнь при «Борьке-алкаше», здесь смерть придется принять скоро, и хрен знает в каком прошлом, если даже профессор его определить не мог. Вот только в цепь случайностей и совпадений полковник теперь категорически не верил, для себя всегда старался найти определенные закономерности, на собственном опыте прекрасно зная, что на своем веку даже палка раз выстрелить может, не говоря уже о трехлинейной винтовке.
Имеется нехитрая философская идея о материальности слова, и трудно возражать этому. Однако слово есть производное как мысли, так и желаний, а если последние овладевают умами толпы, то становятся вполне материальными последствия от всевозможных погромов, бунтов и в конечном итоге социальных революций. А если собираются воедино люди, которые не нашли места в этом мире, и начали «играть» в иное время, причем желая попасть туда по-настоящему, то рано или поздно такой коллективный психоз, вроде общего камлания у сибирских шаманов, выдаст определенный результат. Как сказал однажды один умный человек — «следует опасаться собственных желаний, ведь они имеют поганое свойство исполняться».
И не стоит смеяться — последние три года (а еще почти четверть века службы) полковник был заместителем начальника одного отдела, который как раз и занимался подобными случаями, которые невозможно трактовать как криминал или невероятное стечение несчастных обстоятельств. «Выламывались» они из общего перечня, и еще в семидесятые года на это обратили пристальное внимание в «комитете».
И теперь его самого «затянуло», и не одного, а целым отрядом, стоило только выполнить одну данную «установку». Понятно, что после исчезновения уже целого отряда из реконструкторов с тремя оперативниками «конторы» вызовет самый неподдельный интерес в соответствующих инстанциях, вот только вряд ли состыкуют все обстоятельства. Со временем «дело» окажется под грифом в архиве, а он сам отсюда весточку в «другой мир», который они оставили, уже не передаст.
— Полное дерьмо, нас тут всех «зачистят»…
В последнем сомнений не было, недаром интуиция вопила не переставая вот уже полчаса, а ей он привык доверять. Знал бы, что произойдет на самом деле, пулемет прихватил, да пяток ящиков с патронами, и взял автоматы с гранатами — такие возможности у него имелись, есть такое загадочное слово как «неучтенка». Но тогда не придал значения, сам залез в капкан и людей завел, прибыв на условленное место точно в срок и пробыв там ровно четверть часа. Имелось только табельное оружие, под роспись взял из «оружейки» АПБ, вот только патронов на три «ствола» маловато до прискорбия прихватили — всего дюжина пачек к имеющимся снаряженным обоймам. Так на всякий случай взял, в последний момент, словно нутром почуял, что БК нужно больше — на «стрелках» всякое возможно.
Но кто же ведал тогда, что в такое дерьмо они тут вляпаются⁈ Знал бы, где упадет — соломку подстелил!
Боестолкновение вышло неожиданное и совершенно безумное — прямо с марша, и в драку. Словно здешний мир специально подготовился к их уничтожению на первом же часе пребывания, своего рода защитная реакция организма на болезнетворные бактерии или поставленные хирургом чужеродные имплантаты. И лукам противопоставить нечего, он это уже понял — мушкет долговато заряжать, и точность стрельбы никакая — всадника не только трудно поймать в прицел, он с него быстро выходить, так как от нажатия на спусковой крючок до выстрела проходит чуть ли не секунда — непозволительно много в бою. Будь мушкетов полсотни, то залповая стрельба уже бы нанесла «халатникам» ущерб, но эти сволочи не поперли толпой на выстрелы, разомкнулись, сведя потери к минимуму.
— Ну лезьте же вперед, лезьте!
Сейчас полковнику стало страшно — если всадники с сотни метров закружат «карусель» вокруг хуторка, то стрелы рано или поздно найдут такую прекрасную мишень как малиновый кафтан. Тогда реконструкторов просто загонят в строения, и сожгут всех дотла, не понеся значимых потерь. А как выбегут — без помех нашпигуют стрелами с безопасного расстояния. Современный пистолет против лука не тянет — эту мысль он уже усвоил твердо. Мушкет гораздо лучше, но стрелков нужно много, и с полными лядунками, да палить по всадникам залпами.
Сейчас остается только надежда на ближний бой, самый ближний — если конница ворвется во внутренний двор. Там всадников можно из пистолетов перестрелять за два счета — соответствующие навыки на этот счет у всех троих имелись. Да и мент вряд ли оплошает — с бандитами не раз в перестрелку вступал. Да еще трое войну прошли, в бою не дрогнут, пусть и с мушкетами в руках, которые плохая замена автомату. Но все же оружие, которым они приловчились действовать. Главное, что бы нервы у них не сдали, в бою, особенно в таком необычном, всякое бывает. А вот пятеро других не тот контингент, хотя в армии все служили. Потому профессора и врача он в дом загнал, с парнем, остальных по тройкам распределил…
— Москва!!!
Всадники пошли в атаку, рванулись кони к жердям, начали перепрыгивать — верхнюю перекладину просто выдернул один из седоков. А вот раздавшийся клич оказался совершенно неожиданным — «Сотник» даже вздрогнул. Мушкеты пальнули, двор заволокло дымом, послушался болезненный вскрик. Была бы в стволах картечь, а пулями два десятка всадников не остановить. Тут иное оружие нужно, благо момент удобный. И он шагнул вперед, прижимая пристегнутый проволочный приклад к плечу. Дал короткую очередь по седокам, повел стволом. Затем еще одну, и следом уже оставшимися в обойме патронами. И тут в грудь ударило — и он в который раз поблагодарил судьбу за итальянский бронежилет, предназначенный для скрытого ношения — попала небольшая партия, он «отжал» три для группы. Пистолетную пулю великолепно держали, вот и стрела бессильно упала. Да и удар не такой сильный, не то, что ребра не сломает, синяка не будет.
Но предупреждению моментально внял — «москвичи» не дураки, воины опытные — поймут, что под кафтаном «броник» поддет, и в голову бить начнут. Метко же стрелы пускают, верхом, на скаку. Шагнул назад, отходя за стену и одновременно меняя обойму — тем и хорош «стечкин», что в рукояти два десятка, а не восемь патронов. Как минимум четверых он «спешил», а их доспехи пулю не держали, в этом «Сотник» убедился.
— Куда полез, придурок…
Выкрик был адресован не ему, одноклубнику из «штатских», продавцу из автосалона. Выскочил, бабахнул из мушкета, развернулся, чтоб убежать, и упал со стрелой в спине — явно с перебитой хребтиной, не жилец. Действительно бестолочь, спину никогда нельзя врагу показывать — как выступил, так и отступил, держа взглядом противника, чтобы успеть отреагировать. В первом бою неопытные зачастую гибнут, самые храбрые из них — трусоватые чуток потихоньку втягиваются, естественный отбор происходит. А это менеджер зряшно погиб, приказ нарушил — «не вылезать» — вот и поплатился жизнью. Ногами только дергается — но то агония, смерть мучительная и долгая, если «москвичи» его добьют.
— Руби их в песи, изменников новугородских!
Выкрик поставил точку на затянувшейся агонии несчастного — первый влетевший во двор всадник просто ткнул копьецом в спину смертельно раненного «бутырца», но тут же словил пистолетную пулю в грудь, и откинулся в седле. А затем рухнул на землю, зацепившись ногой в стремени. Но во двор за ним влетали другие всадники, и их было много. И «Сотник» заорал во все горло, стараясь перекричать вопли:
— Уходите в двери! Все, парни, держим дома! «Плат» — отступай, я прикрою! Держитесь, мужики, отобьемся!
Последние слова он выкрикнул больше для ободрения товарищей, хотя нутром чувствовал, что главные потери впереди. С наличием всего четырех пистолетов с тремя обоймами на каждый, против сорока всадников, пусть тридцати, ведь убыль у врага имеется, выстоять можно, и отбиться, но «двухсотых» прибавится. И это в лучшем случае, о худшем лучше не думать — если «москвичам» подойдет подмога, то всем хана. Ведь четыре десятка всадников это лишь часть нечто целого, каковым бывает только сотня.
— В очередь, сукины дети, в очередь!
Слова легли на язык сами, и он выплевывал их с отчаянием. Опустошил обойму в три коротких очереди, и «завалив» не меньше двух противников, он поймал в ответ еще одну стрелу в бронежилет. И снова пластины не дали пробития, в очередной раз спасли жизнь. «Сотник» быстро пятился, переступил за порог, и мгновенно отвалился за стенку. Напротив стоял «Плат», тоже под прикрытием бревен и косяка, и задорно палил из своего «макара», отчаянно матерясь — вовремя прикрыл, дал ту самую секунду, что для него оказалась спасительной. За которую, как говорил старшина Васьков, положено поить водкой до конца жизни…
Много чего делали в СССР — и эта «штука» тоже принесла пользу, пусть и была не столь распространена как ПМ или АКМ
— Бейте, гадов, пока скучковались!
Андрей Владимирович бросился в светлицу, оставив позицию у окошка, все равно противников перед ним не видел. Но успел крикнуть дернувшемуся за ним врачу:
— Держи сторону один! Не давай приблизиться! Пашка, живо к Петровичу — встань к моему окну!
И толчком отправил парня, что смотрел вытаращенными глазами во двор, к покинутой им позиции. Сам сразу же выставил ствол заряженного мушкета из окошка, ничуть не удивившись столпотворению. Всадников было много — десятка два, может чуть больше — все в доспехах и тегилеях, в шлемах, многие вырвали из ножен сабли, и стали ловко спешиваться. В одного такого он тут же прицелился, и выстрелил, убрав лицо в сторону — вспышка на полке была яркой, чуть больше насыпал туда пороха. Приклад сильно толкнул в плечо — профессор болезненно поморщился. И подумал, что если выживет в этой кровавой круговерти, то синяк будет огромный, это не половинными зарядами стрелять на потеху публике. Ну раз, другой, а он уже семь раз выпалил, снаряженных патронов в сумке пяток остался — никто же не думал, что такая катавасия начнется. И принялся лихорадочно перезаряжать оружие, просыпал часть пороха мимо дула.
— Сейчас, падлы! Сейчас…
— В сторону, «воевода», в сторону!
У окошка его сменил кто-то из одноклубников, высунул ствол и пальнул — облачко порохового дыма потянуло наружу. А со двора донесся ликующий крик, полный злобной радости:
— Руби дьяков! Имай казну торжскую!
Андрей Владимирович на секунду оторопел, переосмысливая сказанные слова, как и положено ученому. Выходило, что тут их приняли за кого-то другого, за каких-то дьяков, что тоже носили красные кафтаны — а иначе как спутаешь. И то что «москвичи» (раз клич не раз орали) полезли в драку с марша, имело простое объяснение — обычная человеческая алчность. Судя по всему, казна города Торжка (что само по себе «торг» обозначает, а, значит немалую прибыль в коммерческих операциях) оказалось немаленькой, раз инстинкт самосохранения у «помещиков» напрочь отбило.
— Стрелы метаху в оконца, стрелами!
Со двора донесся очередной командный выкрик, и Андрей Владимирович опомнился. И только сейчас осознал, что представляет прекрасную мишень — его красный кафтан в проеме окна хорошо виден со двора. Вот только тело словно окаменело, не подчиняясь мыслям — словно в ступор впало, какое-то оцепенение непонятное.
— Ты что застыл столбом, «Воевода»⁈ Завалят на хрен!
Сильные руки оттолкнули его вглубь горницы, и вовремя — что-то рвануло рукав кафтана, пригвоздив его к бревенчатой стенке. И он с искренним изумлением, скосив взгляд, увидел торчащую оперенную стрелу. Очухался сразу, почувствовал, как неожиданно нахлынула волна какой-то звериной ярости — так бывало в юности, когда дрался на танцплощадке за девчонку — и профессора были когда-то молодыми студентами с бурлящими гормонами. И время тут же словно растянулось в его восприятии действительности. То, что минуту тому назад показалось хаотичным мельтешением, сейчас стало медленными и уже вполне понятными действиями.
Вовремя оттолкнули, живым остался, и, слава богу!
Разглядел во дворе столпотворение из коней и людей, по которым стреляли с трех сторон — он видел вылетающие из дверей клубы дыма и пламени. И теперь одноклубники не промахивались из мушкетов и пистолетов — шло самое настоящее «мочилово», с воем, криками и предсмертными хрипами. Лошади отчаянно ржали — несчастные животные, совершенно невинные в человеческих «разборках», тоже попали под «раздачу».
— «Сотник», у меня последняя обойма! Скорее!
«Плат» отчаянно взвыл, стреляя в проем двери, «макар» дергался в руке. «Сотник» же торопливо набивал в обойму патроны, разорвав бумажную пачку. Выронил один на пол, наклоняться за ним не стал, вставил магазин, передернул. Видимо, плевать было, что на четверть меньше в обойме, но полтора десятка выстрелов тоже многого стоят, если их с толком потратить. И тут же увидел стрелка, что сидя верхом, направил лук с вложенной на тетиву стрелой прямо в окно. Как у него самого получилось опередить врага, Андрей Владимирович так и не понял. Но упав на одно колено, и взведя курок, он не только успел выстрелить, но и попал в лучника. И это профессор отчетливо видел, даже дым почему-то не помешал. Лучника из седла буквально вышвырнуло как тряпичную куклу.
— Граната! Поберегись!
Голос «Рябчика» он узнал сразу — так прозвали Виталю, вернувшегося из Чечни с изуродованным лицом. Парень был непросто немного шизанутым, как они все, у него «конкретный сдвиг по фазе». Все время мрачный, отслуживший срочную службу в Чечне, раненный там и изуродованный, он проговорился, что страшно боялся попасть в плен к «духам», постоянно носил гранату, которую, как «счастливую», и прихватил с собою, воспользовавшись удачным моментом. И вот теперь применил эту «лимонку» — Андрей Владимирович увидел над головами всадников дымный след, что шел от рубчатого «яйца». И отшатнулся под прикрытие стены, мысленно выругав гнусными словами «Рябчика», прихватившего на фестиваль вот такую «игрушку». Ведь мог всех там конкретно подставить, если бы эту «эфку» нашли у него. Даже «Сотник» со своими «корочками» вряд ли бы сразу «отмазал», вцепись менты в это дело — они и так на реконструкторов косо смотрят.
Рвануло, начался жуткий вой, тут же заглушенный выстрелами, что загремели безостановочно. И тут Андрей Владимирович понял, что бой закончился, началось самое натуральное избиение противника, ошеломленного развитием событий. Огнестрельное оружие из «новодельных» мушкетов и современных пистолетов переломило ход баталии в их пользу. И свою лепту внесла прихваченная безумцем граната — такого «фокуса» противник вряд ли ожидал. И сейчас оставшиеся в седлах всадники, трое или четверо, рванули на «выход», отчаянно завывая. И если раньше в их голосах он явственно различал ликующую радость, то сейчас отчетливо слышался жуткий страх, какой испытывает хищник, одномоментно оказавшийся жертвой более сильного и жестокого зверя.
— Добивай гадов, не давайте уйти!
Прокричав команду, «Сотник» первым выскочил из дома, за ним последовал Платов, уже успевший набить патронами из бумажной коробочки обоймы. Андрей Владимирович уже зарядил мушкет, посмотрел, как другие одноклубники лихорадочно орудуют шомполами, и заспешил во двор. И вовремя — от поскотины вовсю улепетывали всадники, с десяток, и с разных сторон. И все спешили, нахлестывая коней.
— Цельтесь втрое в одного — вышибайте последних, не ошибетесь!
«Сотник» ощерился, прижал приклад к плечу, чуть повел стволом. Пистолет дернулся в руках, и скачущий чуть в стороне всадник навалился на гриву, а затем стал сползать, и грянулся о землю. Прогремели одна за другой еще две короткие очереди, похожие на строенные выстрелы — и что удивительно, пули нашли жертвы — пару человек и коня. Последний кувыркнулся с седоком, но тот не разбился, а прихрамывая, побежал к лесу.
— Добей его, «Воевода», у меня все — пусто!
Андрей Владимирович подбежал к низкой изгороди, положил ствол на жердину, встал на колено и взвел курок. Тщательно прицелился в середину спины бегущего человека, и плавно нажал на спусковой крючок. Кремень высек искру на полку, вспышка и через долю секунды плечо отозвалось болью от толчка приклада.
— Надо же — попал, этот у меня второй…
«Московит» взмахнул руками, упал лицом вперед и даже не задергался, как он ожидал. Все же свинцовая пуля 12-го калибра, если по охотничьим меркам брать, и весит за тридцать с лишним грамм — штука убойная. Странно другое — он перестал промахиваться как в завязке боя. И не рефлексирует — а ведь впервые жизни убил, и не одного, а точно двух.
— Стреляйте втроем по одному! Берите упреждение на метр — тогда попадете! Цельтесь — а то уже далеко!
«Сотник» уже говорил своим обычным спокойным голосом, насмешливым немного, чувствовалось, что от сердца отлегло, и к нему вернулась привычная уверенность. Прогремел залп из трех мушкетов, затем еще один, но уже из двух — число удиравших «москвичей уменьшилось на две „единицы“» и лошадь. Андрей Владимирович шарил пальцами в лядунке, взглянул вовнутрь сумки — в «пеналах» было пусто…
Бой при Павии 1525 года (реконструкция) — триумф огнестрельного оружия. Аркебузы против рыцарской кавалерии.
— Ишь, бороды отрастили, душманы — в глаз тебя, падлу!
Шпажный клинок с неприятным хрустом вошел и вышел из выколотой глазницы. На «Кнута» смотреть было неприятно и страшно — контуженный пятнадцать лет тому назад на афганской войне сержант явно обезумел, глаза лихорадочно блестели, ноздри раздувались. Тридцатишестилетний мужчина медленно ходил между телами павших «московитов» и в каждого методично втыкал стальную шпагу, словно в мешок с соломой. Причем не просто так добивал раненных, а «проверял» все тела, и мертвые, и еще живые, пока живые. Воеводин хотел остановить это безумие, открыл было рот, и тут пальцы «Сотника» крепко сжали ему локоть. И голос стал неприятный, хладнокровно произнеся жестокие слова:
— Оставь, кто-то должен провести «контроль», а то некоторые в подобных случаях притворяются мертвецами. А схватится такой «труп» за саблю, беды не избежать. Да и нечего нам с пленными возится — международных конвенций тут на этот счет нет. И учти — с нами поступят точно также, только перед смертью пытать будут без всякой жалости.
Послышалось предсмертное лошадиное ржание — Андрей Владимирович обернулся. Один из «чекистов», при помощи бледного как мел паренька, привязывал пойманных коней к поскотине, всячески тех успокаивая, поглаживая по шее. Лошадок набралось с десяток, фыркающих, дрожащих, но выживших в этой бойне. А вот другой «рыцарь плаща и кинжала» живодерствовал — добивал копьем умирающих лошадей. Однако поймав взгляд профессора, пожал плечами и чуть дрогнувшим голосом произнес:
— Патроны поберечь надобно, а смотреть, как несчастная животина мучается — не могу, с души воротит.
Андрею Владимировичу поплохело — перед глазами все поплыло, подкатила тошнота. Еще чуть-чуть и его бы вырвало, но «Сотник» тут же усадил на чурку профессора, поддерживая. И сунул в руку уже зажженную сигарету, непонятно как он ее успел достать и закурить — как-то и не заметил, мимо глаз прошло. С голоса напрочь исчезла жестокость, участливо и сочувственно произнес, без малейшей насмешки:
— Ты подыми, полегчает — в первый раз тяжко смотреть, многие блюют. Я ведь сам уже подзабыл, что это такое — восемнадцать лет, почитай, прошло, молодой тогда был, относительно, конечно. С первых дней в Афгане, тогда еще в «особом» отделе, потом в разведбат занесло, на караваны ходил. Дальше все кабинет, и кабинет — лишь пару раз короткие командировки, и то почти «мирные». Все навыки растерял, стрелять разучился совсем, «мазал» сегодня жутко. А командовал всеми скверно, будто разум отшибло, суматошно вышло, все наставления позабыл…
«Сотник» тяжело вздохнул, закурил сам, усевшись рядом. Андрей Владимирович неожиданно ощутил запах смерти, не сладковатый, как от усопшего, а перемешанной с пороховым дымком свежей крови и вони выпущенной наружу требухи. Сглотнул, с трудом остановив накатившуюся тошноту. Осмотрелся, переводя взгляд с павших врагов на живых одноклубников, и куря сигарету — действительно, немного полегчало.
— Андрей, всех не добивайте, «язык» нужен.
— Уже взяли, «Сотник», самого главного. Я «воеводе» руку и плечо прострелил, с коня сдернул и спеленал. Лежит спокойно, «соску» жует.
— Сходи на поле, там тоже «зачистить» нужно.
— Димка туда пошел с «Рябчиком». Вдвоем справятся — пусть привыкают парой работать. Но сейчас схожу — присмотрю.
«Чекисты» перебрасывались словами, будто в магазин зашли и товар выбирают — спокойно и непринужденно. Сержант продолжал бормотать под нос, хотя всех «проконтролировал», и уже сидел с сигаретой, дымил, глаза прикрыты — вроде колхозника, что устал на полевом стане. А вот второй «афганец» сидел зеленоватый, как и «Плат». Было видно, что этим двоим явно хреново от кровавого зрелища. И он не сомневался, что сейчас имеет точно такой же вид от едва сдерживаемой тошноты.
— Бля, этого еще не хватает, — выругался профессор, увидев, как Петрович выводит из сарая реконструктора, у которого торчала в плече стрела. И что-то говорит тому в ухо, явно утешительное. И удивительно, что доктор совершенно не потерял самообладания — улыбается, а на груды убитых «московитов» посмотрел равнодушно, мазнув по ним взглядом.
— Железные нервы у человека, — посматривая на Петровича, пожал плечами полковник, констатируя факт. — Я бы так не смог жить и работать. С ума бы сошел, или спился…
— У него пальцы крепкие, хирург хороший — с нами на выезде не раз был. Сам видел, как работает. Да и не пьет, так, выпивает.
— И хирург тоже хороший, опыт соответствующий и богатейшая практика на «манекенах». Ты не знал?
Совершенно непонятно изрек «чекист», и усмехнулся. Посмотрев на недоуменное лицо Андрея Владимировича, сверкнул глазами, произнес с нескрываемым смешком:
— Патологоанатомом уже пятнадцать лет ударно трудиться, и людишек у себя в морге вскрыл намного больше, чем батальон спецназа умертвит за тот же срок — практики в Москве валом, мегаполис, сам понимаешь. Его этими трупами никак не удивишь — так, мелочь, профессиональная деформация во всей красе. Зато диагнозы точные ставит, никогда не ошибается, правда, лечить пациента тогда уже поздно.
— Не знал, — потрясенно произнес Андрей Владимирович, он не оценил шутки. Теперь стал понятен прорывавшийся у Петровича цинизм — провести треть жизни на «разделке» трупов можно только имея стальную выдержку. И ведь не словом не заикнулся, хотя про хирургию говорил с удовольствием, особенно под рюмочку задушевно беседуя. Но, видимо, «осадочек» от работенки, или «налет», на нем есть постоянно — люди стараются держаться на расстоянии, инстинктивно чувствуя неладное.
Напрактиковался, бля, на «манекенах»!
— Мы легко отделались — одного в плечо, другому задницу зацепило вскользь. Мои парни только по магазину извели, это я патронов отстрелял многовато — мандраж охватил, за всех боялся. Метко «москвичи» стреляли из луков — не ожидал, что в него попадут, в хребтину. Хорошо, что почти сразу умер. Без больших мучений — нам парализованный «довесок» совсем ни к чему. Но сам дурак — на хрена героизм дурной показывать!
Андрей Владимирович только мотнул головой — а чего сказать в ответ тому, кто сам стыдится собственных оплошностей, и скрывает их за такими словами. Но то во благо — теперь забудет про «кабинетную жизнь», и начнет головой думать, главное, что выводы нужные сделает, а опыт свое возьмет. Но циник законченный. Хорош «Сотник», явно «темнит», информацию выдает дозированно. Знал, что «мутят» за его спиной, и молчит даже сейчас. Но задавать вопросы бессмысленно, придет время — сам все расскажет, куда ему деваться. Сейчас нужно экстренно решать, что делать дальше. Но вот спросил полковника об ином, о том, что его заинтересовало больше всего. Выкрик ведь хорошо слышал:
— Интересно, что это за казну у «москвичей» увели? И почему нас за дьяков новгородских приняли? Из-за кафтанов?
— Алая одежда приметная. «Языка» поспрашиваем на этот счет, потому живьем парни его и взяли.
— А если ничего нам не скажет?
— Скажет, методы есть и доводы, — буркнул полковник, и отвел взгляд. И стало ясно, что пленник заговорит, ему «развяжут» язык. И убьют после допроса — свидетели в таких ситуациях опасны.
— У нас есть время для «этого»?
— Имеется — седла запылены, часа три сюда ехали, самое меньшее. У тех кто удрали, три часа обратно, и если доскачут, то полтора два часа для прибытия подмоги еще. Так что пять часов у нас есть, так что хватит времени лошадей навьючить и телеги нагрузить. Столько трофейного добра тут лежит, оружие, доспехи — нам все пригодится, мародерствовать надо, Андрей Владимирович, не до сантиментов. В нашем скверном положении может любая нитка пригодиться.
— На какие телеги ты грузить все это собрался⁈ У нас только одна, других повозок что-то не вижу.
— Селяне убежали в спешке, видимо, о «визите» их успели предупредить. Спрятались где-то неподалеку, глухомань вокруг. А тут добра много оставили, свиньи и куры те же. Так что прибудут, куда им деваться — обычная крестьянская жадность. И логика простая, раз мы враг их врага, то вряд ли тронем. И вероятно, дьяков тех они укрыли, и наши кафтаны хорошая такая мистификация, чем непременно нужно воспользоваться. Нам в этом мире нужно как-то обустраиваться, и деньги лишними не бывают. Причем, большие деньги, иначе бы московиты не полезли на рожон.
Улыбка у полковника вышла кривоватой, видимо, не по душе задумка, гнильцой от нее попахивало. Но деваться некуда, с волками жить, по-волчьи выть — они все тут вляпались по полной программе. И непонятно пока, какое время на дворе, но похоже или 1471, но может и 1477 год. Остается только выяснить у «языка», и прикинуть, что тут происходит — тогда станет ясно, как действовать нужно дальше…
ИВАН III ВАСИЛЬЕВИЧ — государь Всея Руси, известный как «Великий» и «Грозный» (последнее прозвище закрепилось за его внуком)
— Пожалел вас, изменников новугородских, государь наш Иван Васильевич шесть лет тому назад… Ничего, сейчас с войском большим пойдем, и все ваши «вольности» похерим, а вечевой колокол свезем — вот окаянство удумали, мужики, смерды… Вроде бояр знатных глас имеют… А кто ниц не падет — головы лишится… Всех перебьем… И град окаянный сожжем…
Боярин задыхался — он умирал, крови много потерял, да и организм явно быстро сдал от жизненных перипетий и прочих излишеств. Допрашивать с пристрастием не пришлось — пленник говорил охотно, с нескрываемой злобой глядя на «новгородцев», за каковых он их принял. Угрозы рассыпал щедро, лютыми казнями постоянно пугал, по типу «стой, и убьем». Прямо «браток» конкретный, «распальцовщик» из их времени.
Видимо, года идут, а психология людская не меняется, тем более с извечным московским изречением — «я начальник — ты дурак, ты начальник, то я дурак». И судя по всему — здесь корни произрастать начали, как только самодержец первый появился, а все его холопами стали.
— Зря ты на казну польстился, боярин, — усмехнулся Андрей Владимирович. — Там ведь серебришка совсем немного, самая малость.
— Ой, не лги мне, дьяк. Знаемо, что три добрых сундука везете, ведь всю казну выгребли в Торжке. На две тысячи рублей деньгами новугородскими. Верни серебро государю нашему, покайся — он тебя и простит — казни милосердной всех вас предаст, ослушников… Отыщем ведь — поместья за ваши головы обещаны… И награда щедрая… А серебро всем нужно…
Окровавленная слюна потекла по бороде, боярин предсмертно захрипел и вскоре замолк, на этот раз навсегда — глаза начали стекленеть, пленкой поддергиваться. По телу прошла короткая предсмертная судорога — дернул ногами и затих, вытянулся. Подвел финальную черту своей жизни, сожалея об упущенной выгоде — что с людьми алчность делает, даже в такой момент о богатстве думают.
— А много это две тысячи рублей местными деньгами?
Как-то странновато спросил «Сотник», без интереса нарочитого — в голосе не проявилась обычная алчность. Или не показал ее, либо наоборот, всегда притворялся, что он такой же, как и все представители, их тамошней власти, стал — вороватой, наглой и беспринципной. А ведь десять лет тому назад все идейными представлялись, с партбилетами в кармане, и какие проникновенные речи на съездах «толкали» — слеза прошибала от «честности».
— Сотня денег новгородских, монетка такая, с нашу копейку нынешнюю, или двести московских — они вполовину меньше по весу. Рубль счетная единица, двести грамм серебра примерно, полфунта русского по общему весу. Деньги немалые по нынешним временам — три рубля стоимость двора в городе, а пятнадцать тысяч Новгород заплатил контрибуции после поражения на реке Шелони. Интересно, на что должны были пойти эти две тысячи рублей, которые так ищут москвичи, что готовы пойти на любые жертвы⁈ И тут, близь Торжка такие деньжища невероятные.
— Выходит четыре центнера серебра, четыреста килограмм, двадцать пять пудов, по два на каждого из нас, — покачал головой полковник, и неожиданно подытожил. — Слишком большие деньги, чтобы их спокойно прибрать к нашим ручонкам. Искать будут — обязательно найдут, не деньги, так нас, и убьют, вернее под пытками умучают.
— Перспектива не вдохновляет, — Андрей Владимирович хмыкнул, ситуация складывалась сквернейшая. И он ее озвучил, видя, как на нем скрестились заинтригованные взгляды одноклубников.
— Сейчас идет 1477 год от Рождества Христова. Начало мая, по нашему счету. Великий князь московский полки собирает, чтобы Новгород окончательно под свою руку взять. В начале осени выступит, и результатом станет увеличение территории его державы в пять раз.
— А чего он на Новгород так обиделся — из-за Борецких? Читал я, что те измену учинили, с Литвой списались.
— Шесть лет тому назад это было, да предательством тут не пахнет — новгородцы союзника искали, чтобы выстоять. А на побежденных, сами знаете, всех собак навешать можно. Настоящая причина кроется в серебре — новгородцы богатели на торговле, и денежный ручеек от них и течет. А еще так называемые «вольности новгородские» — сами ведь слышали, как о них померший боярин отзывался. В Москве сейчас вовсю идет установление самодержавия и ликвидация феодальной вольницы, и хотя в Новгороде давно олигархия правит, но чисто формально остается «вечевая демократия». А сие есть прямой подрыв устанавливаемой единоличной власти. Так что через полгода вечевой колокол увезут, а кое-кого голов лишат.
— А чего они из поражения на Шелони выводов не сделали⁈ Это же идиотами надо быть — ведь ослабевшего всегда добивают. Такова логика любой политической борьбы.
— Ты это, Петрович, нашей «семибанкирщине» скажи. Плевать они хотели на интересы народа, им свои капиталы приумножать нужно. А народ сражаться за это не захотел — Иван III умно сработал, свою пропаганду умело повел, заявил, что покарает олигархов. Потому и перетянул на свою сторону низы новгородские, не всех, но многих. И главное — воля к сопротивлению резко ослабевает, когда хлеба нет. А подвоз зерна из Москвы уже перекрыт, так что голодные бунты на новгородских землях скоро начнутся, и Ивана как избавителя встретят. Потом дойдет до умишка, что оплошали, да поздно будет — «Москва есть Третий Рим», а торговля с Ганзой от лукавого. И начнет хиреть «Господин Великий Новгород» без ремесел и торговли, пока к началу двадцатого века население станет на уровне заштатного городка. Совсем как в будущем конкурентов давят. Только здесь все через кровь пойдет — Иван Грозный с опричниками горожан истреблять начнет через девяносто лет. Старинная вражда, тут ничего не попишешь.
— А мы тут с какого бока? Чего на нас взъелись?
— За кафтанцы наши малиновые, «новорусские». Новгород, судя о деньгах, решил хлеб у тверского князя закупить, а в Москве о том узнали. Вот и отправили во все стороны отряды, на один из которых мы и нарвались. И решив защищаться, нажили себе врага лютого и злопамятного — первого государя Всея Руси Ивана свет Васильевича, будущего правда, через семь лет себя таковым объявит вполне официально, как только последнего конкурента устранит — великого князя Тверского Михаила Борисовича. Вятскую «республику» можно в расчет не принимать, та еще вольница, вроде новгородских ушкуйников, только речным пиратством занимаются. Они и псковичи от Новгорода откололись — и враждебно к нему относятся. Как любая колония к собственной метрополии.
— Надо же — не знал о том…
— Так в учебниках о многом не писали, как и о том, что объединение Руси Москвой шло всевозможными способами, но чаще «примучивали», ведь сохранявшие «вольности» земли этому всячески сопротивлялись. А таковые только сейчас и остались — вятичи, новгородцы, псковичи и тверичи. Им не дали объединится, а дальше поступят в соответствие с неизбежностью, по старинному принципу — «разделяй и властвуй». И сейчас выбивают Новгород, через семь лет настанет очередь Твери, потом Вятки, а Псков уже Василий III окончательно подчинит — маски будут сброшены. Последней станет Рязань — ее пока не трогают, Орда рядом, а она вроде «буфера».
— «Воевода», ты мыслью по древу не растекайся, скажи прямо — с нами конкретно, что будет⁈
— Теперь ничего хорошего — мы в списке личных врагов Ивана III будем числиться, как только в Москве узнают, что мы здесь отряд «служилых» побили. И серебра у нас нет — а его, поверьте, искать кропотливо будут. И кого крайними назначат, догадайтесь?
Нависла напряженная тишина — по побледневшим лицам «бутырцев» стало ясно, что они сообразили какие «перспективы» их ожидают. Причем, в очень недалеком будущем, потому что последовал вопрос:
— Может быть, есть кто нас на службу примет? Покровительство окажет — у нас ведь мушкеты имеются, до которых еще два века. Да и знания у нас имеются, те же технологии…
— Ивану мы без надобности — у него поместной конницы многие тысячи. Да и не простит нас. Псков ему союзник и враждебен новгородцам. До Вятки далеко, не дойдем просто — и оттуда уйти некуда, если только за Полярный Круг не свалить. Новгород обречен — голод начнется, сами сдадутся, осады не выдержав. Остается только Тверь, но как только новгородская земля будет присоединена к Москве окончательно, настанет и ее очередь через восемь лет. Без союза с новгородцами ей нипочем не устоять в полном окружении и изоляции — также обречена, хотя жители там настроены будут сражаться до конца. Только князь сбежит, не станет бесполезного кровопролития устраивать, и тотального разорения собственных земель.
— А если нам в Рязань рвануть?
— Через московскую территорию⁈ Так нас живота там быстро лишат — мы ведь здесь чужие, мужики. Занесло нас сюда поневоле — как кур в ощип попали, куда не кинь, везде клин. Теперь не знаю, что и делать — но лучше в Тверь сейчас подаваться, вот только знать бы — не выдадут ли нас всех. Хотя князь Михаил Борисович не дурак, и уже догадывается, что за Новгородом придет очередь и его Твери.
— Туда нельзя идти с пустыми руками — нужно найти новгородское серебро, — негромко произнес «Сотник». — Неподалеку оно, чую.
— «Воевода», — послышался голос подошедшего караульного. — От леса к нам мужик идет, руками машет — показывает, что без оружия…
Тверская область и сейчас лесной край с многочисленными озерами, речками и болотами.
«Сотник» в который раз оказался прав — крестьян «жаба» задавила, что добро с хрюшками и курами побросали, не успели увезти. К тому же интуиция у полковника оказалась на уровне логики — хуторяне наблюдали за ходом случившейся «баталии», а он это чувствовал — «смотрят, мол, за нами». Причем к московитам эти новгородцы относились крайне неприязненно — хуторок принадлежал «своеземцу» (равный по статусу в привилегиях «сыну боярскому») Мефодию Никишину, и получил он его во владение не от боярина, что в «сотню золотых поясов» входит, а от «Софийского Дома», то есть новгородского архиепископа.
«Владыко» был своего рода министром иностранных дел «вечевой республики», должность немаленькая, и еще казна новгородская находилась на его хранении — а это настораживало. Как и то, что его своеземец жил в самом приграничье с Тверским княжеством — многие доводы появились от осознания этого факта. Но пока приходилось держать свои мысли при себе, оценивая ситуацию, и находя ее весьма интересной…
Особенно если взять за истину все то, о чем рассказал московский боярин, пусть худородный, но самим Иваном Васильевичем отмеченный. Две тысячи гривен мог выдать только архиепископ, и отправить деньги только под охраной своих доверенных людей. И обеспечить прикрытие на маршруте — без этого провести караван невозможно. Но то пока только домыслы, и нужно выждать — если Мефодий «темнит», то рано или поздно себя выдаст или словом, либо поступком.
— Дал мне князь землицу, вот приходится уходить, хотя и жалко, сердце кровью обливается. Ведь прадеды верой и правдой служили «Софийскому дому», а теперь московскому князю в ноги падать не желаю. Вон, что твориться — шесть лет прошло, как с трудом отстроился, и все прахом пошло. Заново начинать невмоготу, лучше уж в Тверь отойти…
Новгородец тяжело вздохнул, кольчуга чуть звякнула — правая рука была «сухая», одна кость без мышц, борода «лопатой», на поясе приличных размеров тесак в простых ножнах. И сапоги из кожи, никак не украшены, и вообще выглядел небогато, скорее бедно, для помещика. Это и понятно — раз идет набег многочисленных вражеских отрядов в приграничные земли, то тут не до украшений, лучше о функциональности подумать.
— Служить Михаилу Борисовичу будешь?
Воеводин внимательно посмотрел на своеземца — явно хитрил Мефодий, болтал вроде без умолка, но чувствовалось, что пытается оценить всячески, на что способны «бутырцы». И заговаривал со всеми одноклубниками по простецки — про таких не зря говорят, что кое-куда без мыла залезть норовят. От его расспросов все отмалчивались, хотя понимали. Но успели между собой договориться, что никто ничего рассказывать не станет. Лучше отмалчиваться, делая вид, что плохо понимают, чем проговориться о будущих временах. Так что изворачиваться приходилось ему и «Сотнику», наскоро выстроив свою версию появления в здешнем мире. Пусть убого «состряпали», на скорую руку, но другого варианта не имелось.
В их положении лучше самим спрашивать, чем отвечать — хоть какое-то время выиграть для оценки положения. А так все сложилось как нельзя лучше — они медленно ехали по лесной дороге, держась почти рядом. «Лушка» рядом с мерином новгородца выделялась куда более высокой статью, так что Андрей Владимирович поглядывал сверху вниз.
Вечерело, заканчивался долгий день, от которого можно было сойти с ума. По лесной дороге растянулся большой обоз из полудюжины телег, на двух из которых негромко хрюкали свиньи, и сидели в плетеных корзинах нахохлившиеся куры, накрытые крышками. На четырех других везли имущество и трофеи, да уместилось полдесятка уставших «бутырцев», из тех, кто о верховой езде не имел практического представления — телевизор не в счет. Да шли за телегами навьюченные кони, захваченные после учиненной бойни. Идти было уже недалеко, а там будет долгожданный отдых — по крайней мере, о том обещал своеземец, была у него заимка в густом лесу, у озерца.
— Куда мне князю служить, боярину Федору Семеновичу — он мне землицу дал, разрешил обустроиться на новом месте.
С деланным огорчением взмахнул рукой своеземец, вот только взгляд, который он бросил на него, Андрею Владимировичу очень не понравился. Это была пусть не откровенная ложь, скорее, попытка обмана — к такому прибегает нерадивый студент, что «шпаргалкой» на экзамене воспользовался. А это настораживало, как и то, что новгородец постоянно посматривал на одноклубников, задерживаясь взглядом на мушкетах.
— Просьба у меня к тебе, боярин — Христом богом заклинаю. Видишь, что твориться, настигнут людишек моих московиты, побьют без жалости, мы ведь для них тати шатучие, что их князю измену замыслили. Воины у тебя справные, «огненным боем» обучены биться — а до тверской землицы еще сорок верст. Но и туда ратные людишки князя Ивана добраться могут — а у меня только пара воинов, у меня самого десница негожа, рубиться не смогу. А с мужиков с топорами толка мало — посекут их сразу. А я тебе телеги дам — вон, сколько оружия и справы ратной захватили. В Твери все охотно купят — там сейчас к московитам неприязненно относятся, понимают, что вслед за Новгородом их черед придет. Вот беспокойство и одолевает.
— Хочешь, чтобы я под охрану твое добро и людишек взял, — усмехнулся Андрей Владимирович. — Чтобы моих людей за твои починки побили⁈ А у меня ратников не так много осталось, сам видишь. В очередной сечи можно погубить всех воев запросто. И запросто так⁈
— Что ты, боярин, и мысли не было. Но мы не по дороге пойдем, там догонят быстро. В обход, чащоба густая, но дорожка торная есть. А на ней куда сподручней «огненным боем» биться, чем в усадьбе — конные на «ручницы» твои не полезут. Мужики с бабами и детьми еще с утра ушли, как только «порубежники» предупредили. Они скотину ведут, а мы догонять их будем, налегке пойдем — нам ведь можно и поспешать. Свиней и курей на озере оставлю, а то если шуметь начнут, плохо будет. Запоздал братец мой — он из Торжка на двух телегах подошел, спасаясь от московитов.
На последних словах Андрей Владимирович моментально насторожился, но вида не подал — ощущение как в детстве во время игры — «теплее, еще теплее». Стало понятно, что охрана своеземцу нужна позарез, серебро доставить в Тверь обязательно нужно. И если его догадка верна, то Мефодий сейчас все силы приложит, чтобы уговорить его на сопровождение. Лукавит — он прекрасно видел бой, и выводы сделал, когда собственными глазами убедился в действенности огнестрельного оружия. Так что специально сам прибыл, и телег куда больше привел, чем нужно.
Охрана ему нужна, охрана — а значит, серебро где-то рядом. То самое серебро, ради которого вся каша заварилась!
— По лесу тишком пойдем, хоть медленно, и дорогой длинной, но московиты вряд ли те места знают — не любят их у нас. Путь ведь по Тверце идет, а мы в обход. А нападут ежели, так «ручницами» вы легко отобьетесь. Да и вои твои устали — чай из заморских земель давно идете. А за ночь отдохнете, да и на пути тоже домишки есть. И деньги я заплачу… Пять рублей дам, последнее у меня серебро. Жалко монетки, но так жизнь куда дороже, а вместе с вами до тверских земель, глядишь, и дойдем. И от татей, и от московитов отобьемся с легкостью — сам ведь видел, сколько вы ратных людей убили с легкостью, за одного своего воя убиенного. А вместе тем паче легче будет, если ворога в пути повстречаем…
Своеземец продолжил уговоры, а Воеводин делал вид, что раздумывает, но мысленно предложение уже принял. Интересная заминка на озвученной сумме вышла у новгородца, словно споткнулся, перед тем как ее произнести. Явно мог бы предложить намного больше — когда деньги последние, то сумму четко знают, над цифирью не думают.
— Как до тверских земель дойдем, то еще денег раздобуду — меня знают, ссудят серебро. По рублю каждому твоему ратнику выйдет, да твоему сотнику двойная плата, тебе, боярин, сам пять рублей положу. Это очень большие деньги, никто из богатых купцов столько не заплатит…
— Хорошо, уговорил ты меня, речистый, согласен — деньги и нам нужны. Поиздержались в дороге, пока к единоверцам добирались. Да пороховое зелье прикупить нужно, свинец опять.
После сознательно затянутой паузы кивнул головой Воеводин, теперь он знал все, что нужно. Получалось к полной выгоде — доставив новгородское серебро тверскому князю, в котором тот нуждался, они получали приличный шанс на вполне официальную «легализацию» в этом мире.
— Зелья у меня нет, но у тверичей купить можно — бочонок-другой раздобуду. А свинец имеется, немного — на две большие гривны веса. Но купить можно будет, как в тверские земли придем.
— Надеюсь, что не обманешь нас, Мефодий.
— Что-ты, боярин, вот тебе крест, — своеземец истово перекрестился, достал гайтан с серебреным крестиком, поцеловал. — Верь мне, все без обману, боярин. Как прибудем, расплачусь — задаток дам. Ехать недолго, еще полчаса и на месте будем, а там всех приветят…
Река Тверца — в ее устье Тверь и находится…
Самые благостные дни для ночевки на свежем воздухе, жаль что последние — всякий кровожадный гнус чуть позже появится, и житья никому не даст на этих болотах. Места здешние Пашка знал хорошо, и на этом островке бывал не раз, трава тут хорошо растет. Отделен от леса небольшой протокой, через которую сейчас были переброшены мостки на бревнах — в его времени была гать, гораздо топче стало, берега совсем заросли, болотина — а тут рыба вовсю плескается, и крупная. Действительно, правильно говорят, что цивилизация природу совершенно изгадила, за прошедшие сутки он в этом убедился собственными глазами.
Теми самыми, которые выжег у другого человека…
— Как я мог, как я мог⁈
Воспоминание обожгло душу, Пашка с трудом сдержал тошноту, подкатившую в горло. Вчера пришлось выстрелить в человека первый раз в жизни, и он видел, к чему это привело. Вначале просто стрельнул, почти наугад, потом стал перезаряжать длинноствольный пистоль, от волнения руки ходуном ходили. Насыпал пороха на полку, закрыл ее, потом достал из сумки бумажный патрон. Скусил, высыпал весь порох внутрь крупнокалиберного ствола (большой палец легко входил), но волнение тут сыграло с ним злую шутку — ведь никогда до этого парню не приходилось стрелять с такого самопала. Скомкал бумагу в пыж, забил его шомполом, и лишь затем бросил в дуло пулю, похожую на наперсток. Стоял у самого окна, стараясь разглядеть что происходит, и тут перед ним неожиданно появилась бородатая морда с прищуренными глазами. Он непроизвольно отшатнулся — из щербатого рта, где гнилые, почерневшие зубы порядком выбиты, «полились» слова, из которых только «выблядок» был знакомым. И кривоватая сабля — ее острием мужик попытался попасть ему в живот. Спас тот самый шаг, на который он отступил — нет, не в страхе, он его не испытывал, от неожиданности…
— Ты меня спас, уберег — а то бы убили сегодня.
Пашка погладил холодную сталь пистолета, даже в сумерках увидел на деревянном ложе царапину, оставленную клинком — еле заметную, а вот на самом стволе почему-то никаких следов не разглядел, хотя именно им отбил удар. А дальше время будто замедлилось, словно по кадрам стали съемку показывать. Он вскинул ствол и тут увидел свинцовую пулю, что из него выпала. Наклоняться, поднимать ее было поздно — убьют в эту секунду же, он не сколько понял это, ощутил. И пальцы левой руки оттянули курок, откинулось огниво, открылась полка, показав насыпанный в нее порох. И неожиданно для себя потянул спусковой крючок — пирит в зажиме щелкнул по огниву, сноп искр упал вниз. И вспышка произошла в ту секунду, когда он чуть ли не ткнул стволом в бородатую морду…
— Ух-ты, уй…
Теперь тошноту он не сдержал, бросил все, отбежал к кустам, на ветвях набухала листва, наклонился — и съеденная перловая каша с мясом стала удобрением. Рвало его долго и капитально — страшно снова унюхать запах обожженного, даже горелого человеческого мяса. Это он запомнит до конца жизни — как из ствола вырвался огненный вихрь, как ударил по лицу московита. И жуткий нечеловеческий вопль, что потом раздался, и на такой высокой ноте, что сердце в груди чуть не замерло.
«Москвич» упал, забился, прижимая ладони к обожженному лицу. Выл, не переставая, то громче, то тише, хрипел, порой страшно ругался, и теперь Пашка хорошо понимал его речь — ему обещали долгую и очень мучительную смерть, описывая способы казни, которой предадут. Никогда не подумал бы, что в старину могут ругаться совсем так же, как в его времени. Вот только угрозы были вполне реальными, в том не приходилось сомневаться. Так и сидел парень в углу, ошарашенно мотая головой, не обращая внимания ни на выстрелы, ни на взрыв, ни на внезапно наступившую тишину. Пришел в себя, только когда вопли на той стороне бревенчатой стены прекратились, и перешли в тихие протяжные стоны.
Пашка тут же выглянул, но соблюдал осторожность. Подвигло его на это как любопытство, так и громкие голоса реконструкторов, торжествующих победу над неприятелем. Реальную победу, отнюдь не игровую — запах смерти присутствовал везде, он был физически ощутим, и настолько стойким, что его чувствовали все участники этого страшного «действа», как потом сами мужики признавались.
Выглянул, и услышал зловещие слова — «а глазонек у тебя нет, борода многогрешная — за меня славно потрудились». И тут на Пашку посмотрел подошедший «бутырец», в руке которого была шпага — со стального клинка капала на землю багряная кровь. Взгляд был страшным, насмешливым и «пустым» — будто сама смерть из глаз смотрела. В два кхеканья реконструктор добил «москвича», дважды пырнув тело острием — стоны прекратились и тот затих, уже навечно. Второй раз Пашка увидел его тело, уже занесенное в дом — тот перед уходом подожгли сами местные, что пришли с телегами, и черный дым вскоре превратился в столб…
— Вот, глотни чая, поможет. Да, меня Серегой зовут, а то я тебя знаю, а ты меня нет. Не переживай, так по первому разу всегда бывает, потом потихоньку привыкаешь, сердце будто в камень превращается.
Холодный чай действительно помог, вернувшийся от кустиков Пашка понемногу пришел в себя. А вот мужика, что ему помог, он боялся — хорошо видел, как тот совершенно хладнокровно переколол мертвых и немногих живых «москвичей». А сейчас у этого убийцы взгляд совершенно нормальный, человеческий что ли, обычный — взглянешь, и никогда не подумаешь, что этот Серега на такие вещи, что в уме не укладываются, способен.
— Я ведь такой как ты был, когда друга своего закадычного, в мешок собирал. В засаду попали, его с брони скинуло, а когда вернулись, «духи» его на кусочки разделали. Вот с той поры я «бородатым», любым, кто меня убить пытаются, «подход» свой имею. А раз пока жив, то им не повезло, значит. Мы тут по фестивалям ездили, а тут раз и все — «игры закончены», паря. Теперь реальность пошла, а жизнь штука серьезная, если ты не убьешь, то тебя самого непременно завалят. Вот такая нехитрая философия, братишка…
«Афганец» усмехнулся, извлек из пачки сигарету — прикрывая огонек зажигалки, закурил. Пыхнул дымком, и с доброй улыбкой, по-настоящему доброй, без всякой насмешки или фальши, посмотрел на Пашку — пламя костра хорошо освещало его лицо.
— Ты хорошо держался, не скулил, не подвел, и хватка есть. А теперь послушай меня — в этом мире все намного проще, чем у нас там — человеку нет нужды зверя в себе сдерживать. Хотя условности, конечно, соблюдать нужно. Тут девка одна вертелась, на тебя посматривала. Завтра с утра я сделаю так, что ее к тебе на телегу усажу. Ты ее поспрашивай, что к чему, и как тут живут. Нам любая информация впрок пойдет. Но не увлекайся — исподволь спрашивай — девчонке тут явно не сладко живется, а нам информатор нужен, как и верный человечек. Да и обстирывать народ надобно — «Воевода» потому и попросил тебя за ней присмотреть. Дело ведь молодое… Ты это чего, баб что ли не пробовал?
Пашка чувствовал что краснеет, щеки будто кипятком налились — ему было стыдно. Все парни как парни, а на него девчонки даже не смотрели — «хромоногий уродец» не для них, все принцессы, короны на головах. Он для них всегда чужой был, одни насмешки терпел, издевались бестии. Никогда не думал, что такие злобные создания почему-то «слабым полом» именуют. Какая доброта и нежность с участием — шипят как змеи.
— Ты воин, а в этом мире этот статус самый высокий, запомни это. И знай, что женщина всегда тянется к самому главному, что есть у мужчины. Знаешь где это? Тебе сказать?
Пашка покачал головой, не зная, что ответить, но всем нутром ощутил подвох. «Афганец» его похлопал по плечу, улыбнулся.
— Запомни — женщины всегда тянутся к мужскому карману, там, где кошелек. Но в этом мире торговцы не в почете, а только люди с оружием. И мы показали, что воевать умеем. Вот потому девка на тебя весь вечер и смотрела. Так что не теряйся — вербуй. Для всех польза будет…
Сергей замолчал, в две затяжки докурил сигарету до фильтра и бросил на алые угли. Тяжело вздохнул:
— У людей ломка пойдет, как табак закончится. А плавание Колумба только через пятнадцать лет будет. Хоть вешайся!
— Так вредно для здоровья…
— С чужого голоса говоришь, паря. Вчера днем один такое здоровьем дорожил, да стрелу поймал, а потом копье. Тут до преклонных лет не доживешь, убьют раньше. А я курить привык…
— Так у меня припасы в мешках, а там семена всякие. А табак он вредный такой — хоть картошку посади одну, все равно местами взойдет — семена махонькие, не уследишь за ними — то морковку, то свеклу обязательно полоть от него приходится. Когда сигарет и папирос не было в магазинах, мы ведь самосада чуть ли не гектар посадили, и резали трубочный, и на папиросы тоже — машинка и бумагу купили. Даже сигары вертеть пробовали, вроде кубинских горло драли. У меня неплохо крутить их выходило.
— Отлично, паря — аж камень с души свалился. Предусмотрителен «Воевода», словно чуял — такой нам и надобен. Приказал ничего, что на семена годится, не трогать, даже помидоры с огурцами, что на салат взяли. Ты, кстати где учился то? Студент ведь?
— После школы в сельскохозяйственный техникум поступил — заканчивать должен следующей весной.
— Вот и хорошо. Так что быть тебе помещиком, паря — первым будешь новые культуры тут распространять. Очень нужное дело, потомки тебя с благодарностью вспомнят. Ладно, мне за пули приниматься нужно, а тебе за костром следить положено. В карауле у нас сам «Сотник» стоит — за мостом смотреть надобно, мало ли что. Смену через час будить будем — смотри за временем, и не спи — за домами, где местные спят, глаз да глаз, от костра отходи. Маята у меня на душе — подвоха от них не жду, но что-то тревожит.
— Не буду спать, понимаю. Чай вскипячу, да кашу поставлю — свинины много, жирная будет, — Пашка подкинул дровишек в костер, посмотрел, как Сергей вынимает застывшие свинцовые пули из формочек. «Колпачки» будут лить всю ночь, как и насыпать в бумажные «гильзы» порох. Но они уже будут спать, их смена первая, самая долгая — два с половиной часа, следующим на полчаса меньше срока. Зато дел у них намного больше. Выспится только прооперированный Петровичем раненый реконструктор. А вот второй, которому стрела надрез сделала на ягодице, «костровым» предстоит быть — все равно толком сидеть не может…
Таких укромных местечек на тверской землице предостаточно…