Артур поприветствовал игроков, и в руки Валерьяна лег фолиант с черной бархатной обложкой. Углы фолианта и корешок украшены серебряными вставками, которые сверкали при свечах. На обложке выдавлен некий знак, который нельзя было толком разглядеть в полумраке комнаты.
— Что сие за писание? — спросил Андросов.
— Это копия книги одного австрийского колдуна, который жил два века тому назад. Говорят, он бесследно исчез, а некоторые утверждают, что его забрала небесная колесница.
— Рессорная бричка с голубями вместо лошадей? — пошутил Ручковский.
— Ну, полно вам, про небесные колесницы с древних времен упоминания идут, — возразил ему Андросов.
— Не верю я в это, бьюсь об заклад, это очередной анекдот, наподобие месмеризма, который придумал Франц Антон. Для праздных гуляк забава.
— Вы позволите? — спросил Андросов. — Интересно, что там написано.
Открыв книгу в произвольном месте, Андросов прочитал фразу на готическом немецком:
(Wenn jedes Wort an seine Stelle tritt, dann wird das Buch der Schöpfung seinen Sinn finden).
— Когда каждое слово встанет на место свое, тогда книга Творения смысл свой обретет.
— О как все серьезно! — восхитился Андросов. — А вы про каких-то там голубей.
— А что сие означает? — спросил Ручковский.
— Существует поветрие: когда Высшая сила, которую люди именуют Богом, творила мир, была создана книга, конечно, условно говоря. Так вот, в этой книге было записано все, что произойдет, но не только. Каждый элемент Творения имел свою шифрованную последовательность, этот шифр обозначал суть каждого элемента Творения.
— Попроще можно? — спросил Андросов.
— Материя предмета, мысль предмета, место предмета, предназначение предмета. Своего рода описание, руководство для использования. Но, поскольку у сотворенных сущностей была свобода выбора, суть вещей перепуталась и была утеряна. Это как раз то, о чем мы с вами говорили — счастье, жизнь. Паук, например, знает свое место, паутину плетет на деревьях, насекомых ловит. А человек не знает своего предназначения. Вот и мается от случая к случаю. Но дело, конечно, не только в людях. Как только каждый из нас найдет себя и место свое, только тогда замысел Творения будет исполнен.
— Не забивали бы вы этим голову, — сказал Ручковский. — Жили бы лучше в свое удовольствие, а хандры на белом свете и так с лихвой хватает.
— Отчасти согласен с вами, — сказал Андросов. — А то получится, как у Дон Кихота: благие намеренья к большим страданиям приведут. Посмотрите на нигилистов тех же, говорят, что освобождение людям несут, а толку то? На деле половина морфинисты да француватые. Еще никто человечество к счастью привести не смог, как ни старался. Итог, как в Гамлете: все плохо.
Валерьян полистал книгу и, найдя нужную страницу, подал ее Андросову.
— Прочтите тут — сказал Валерьян.
Андросов прочел готический шрифт на пожелтевшей бумаге:
(Die Schöpfung in der Zeit kommt an).
— Творение во времени прибывает. Поясните сию фразу, — попросил Андросов.
— Время — это изменение. Творение может существовать, только меняясь, а перемены, как мы знаем, всегда двух типов, порой к добру, но чаще к худу, — пояснил Валерьян. — Но здесь есть один тонкий момент. О нем я скажу чуть позже.
— Отец родной, вы никак в семинарии преподавателем работаете?
— О нет, увольте! Не терплю схоластики. А еще не терплю… — Валерьян украдкой глянул на Ручковского, как бы подбирая нужные слова, чтобы не задеть собеседника. — Прихлебателей не люблю и кляуз за спиной.
— Может, вы хотите сказать, что вы агностик? — решил уточнить Ручковский.
— Отнюдь, вот смотрите, что дальше написано.
(Undankbare Kinder verstehen den Großen Literaten nicht).
— Неблагодарные дети не понимают Великого Литератора. Прошу вас, Валерьян Аквинский, — подтрунил Андросов.
— О, этого ни один человек на сердце свое принять не сможет. Я, во всяком случае, не могу. Все клянут мир жестокосердный; греческие философы, французские философы и прочие винят за это Бога, что если он всемогущ, то чего он порядок-то не наведет? Получается, злодей и тиран жизнями людскими играет, как ему вздумается. Но суть в другом: мир наш как бы во времени существует, а время качает нас от худшего к лучшему и наоборот, но без этого и нас бы самих не было. Вот поэтому и вся суть непонимания: без переменчивости не было бы и нас самих. Однако стоит пояснить, что время есть только для персонажей творения, для Великого Литератора существует только изменение комбинаций элементов творения внутри Его сознания. А пока не будет подобрана нужная комбинация, все персонажи творения будут испытывать страдания и ждать, когда, наконец, будет подобран нужный шифр. Слово «ждать» весьма условно, так как существование всего обусловлено не временем, а сознанием Великого Литератора. Знаю, что весьма мудрено, но я пришел именно к такому выводу.
— А Великий Литератор — это Бог? — спросил Ручковский.
— Автор приводит такой эпитет. Само слово «бог» какое значение имеет, знаете, господа?
— Нет, — засмеялся Андросов. — До седых висков дожил, а этимологию не знаю.
— Этимология индоарийская, от слова भगवान (bhagas), что означает: Податель благ. Есть такая книга даже «Бхагавад Гита» — Песнь Господа. Не читали, наверное? Индийское произведение.
— Это про то, как йоги подняли восстание против англичан? — решил отпустить колкость Ручковский.
— Про восстание против англичан там нет, а вот слово йог присутствует. Могу и об этом поведать.
— Извольте, где же еще столько всего узнаешь, вы прям как библиотека Иоанна Четвертого, кладезь знаний, — доброжелательно сказал Андросов.
— Йоги — это не факиры и не жонглеры. Главное, чему учатся йоги — это контроль своего ума, только так они могут достичь единения с Атманом.
— С каким атаманом? — удивился Ручковский.
— Не с атаманом, а Атманом. Так йоги именуют Бога. Единение с богом для них — это соединить свое сознание с сознанием Всевышнего, тогда все ответы им известны станут, тогда и не страдать можно, а весьма даже наслаждаться. Корень страдания по йогическому богословию — это ум разгоряченный, он есть препятствие к блаженству, когда ум свой обуздать сможет человек, тогда и…
Но тут его перебил Андросов:
— Извольте, отец родной, что это за ересь лихая? Как же это они хотят в мысли Бога залезть? Разве возможно такое?
— А вы ни с того конца лучину жжете. Вот, поглядите, что здесь написано, — и Валерьян указал на следующую строчку:
(Vergangenheit und Zukunft ist der Text, aber der Moment ist jetzt die Vision eines Großen Literaten).
— Прошлое и будущее — это текст. Но момент «сейчас» — это зрение Великого Литератора.
— Ничего не понятно, — замотал головой Андросов.
— Все очень даже понятно: невозможно своими мыслями влезть в мысли Великого Литератора, так как ничего кроме мыслей Бога не существует. Я уже говорил, что мир на самом деле существует не во времени, а в Сознании Великого Литератора. Все, что есть, возникает только в сознании Бога в тот момент, когда Он читает свою книгу. Сам момент «сейчас» — это и есть концентрация мысли Великого Литератора на определенном отрезке текста. Вот поэтому и говорит нам писание: «Все через Него начало быть, и без него ничего не начало быть, что начало быть». Все, что существует, может существовать только в одном единственном сознании, которое и пронизывает все Творение.
— Вы хотите сказать, что мы с вами существуем только потому, что нас Великий Литератор читает? — спросил Андросов.
— Именно, — ответил Валерьян.
— Интересно, конечно, но проверить нет никакой возможности, — сказал Андросов.
— Отчего же? Вот посмотрите, — Валерьян взял канделябр со стола и осветил им сразу три картины, которые висели на стене. На одной были изображены прогуливавшиеся по парку люди, на другой — швартовавшиеся у морской пристани корабли, а на третьей — рессорная бричка, мчавшаяся по проселочной дороге. — Видите эти сюжеты? В одном человек, который на самом деле является сознанием Великого Литератора, переживает себя как ребенок, гуляющий по летнему парку; на другом переживает жизнь матроса, путешествующего на корабле; а на третьем — как извозчик, погоняющий лошадей.
— Так человеческая душа — это свет от свечи или картина, которую этот свет освещает? — спросил Ручковский.
— Нет, господа, мы с вами и есть сама эта свеча, наполняющая нас всех светом жизни.
— Ох, господа, давайте оставим эту тему, — попросил Ручковсий, — Валерьян, сыграем еще одну пулю в преферанс?
— С радостью, сдавайте карты. Преферанс игра для писателей.
— Завершая тему мистики, позвольте вас спросить, — сказал Андросов, поправляя пенсне. — Вы слышали про Архивариуса?
— Нет, а кто таков? — спросил Валерьян, ставя канделябр на стол.
— Недавно осел в нашем городе. Весьма интересный человек, ранее служил в государевых архивах, говорят, что собирал всякую мистику и философию. Вам, я полагаю, будет интересно с ним побеседовать, — сказал Андросов. — Он на самой окраине осел, в конце проспекта дом с колонами.