- Но как быть с отцом! Ведь скрыть от него невозможно, но и рассказать нельзя! Ах, Джордж! Я раньше не знала, что такое семейная гордость. Это просто невероятно! Этот злополучный мальчик...
- Dе mortuis {De mortuis aut bene aut nihil - о мертвых либо хорошее, либо ничего (лат.).}. Вспомни, Грэйси: мы живем, осажденные смертью! Нолли, конечно, вела себя, как подлинная дурочка. Но ведь война! Война! Надо бы и твоему отцу привыкнуть к этому; вот для него прекрасный случай проявить христианский дух!
- Папа будет так же добр, как всегда; но именно это и страшно!
Джордж Лэрд сильнее сжал ее руку.
- Совершенно верно! Старомодный папа может себе это позволить! Но нужно ли, чтобы он знал? Мы можем увезти ее из Лондона, а позднее что-нибудь придумаем. Если отец узнает, надо будет убедить его, что этим поступком Нолли "внесла свою лепту".
Грэтиана отняла руку.
- Не надо, - сказала она едва слышно.
Джордж Лэрд обернулся и посмотрел на нее. Он и сам был очень расстроен и, возможно, более ясно, нежели его молодая жена, представлял себе жестокие последствия случившейся беды; он так же отчетливо понимал, насколько глубоко задета и взволнована Грэтиана; но, как прагматик, воспринимавший всегда жизнь с позиций опыта, он терпеть не мог этого восклицания: "Какой ужас!" Ему всегда хотелось побороть в Грэтиане и традиционную черту отцовского аскетизма. Если бы она не была его женой, он сразу сказал бы себе: изменить эту основную черту ее характера так же безнадежно, как пытаться переделать строение костей ее черепа; но она была его женой, и эта задача казалась ему такой же легко осуществимой, как, скажем, поставить новую лестничную клетку в доме или соединить две комнаты в одну. Обняв ее, он сказал:
- Я знаю. Но все это уладится, если только мы будем делать вид, что ничего не случилось. Поговорить мне с Нолли?
Грэтиана согласилась - она может сказать отцу, что Джордж согласился "осмотреть" Нолли, и тем избежать лишних разговоров. Но ей все больше казалось, что свалившуюся на них беду никак не отвести и не смягчить.
У Джорджа Лэрда было достаточно спокойного мужества - неоценимое свойство в человеке, которому часто приходится причинять боль и облегчать ее; и всетаки ему не нравилась эта "миссия", как выразился бы он сам. Он предложил Ноэль прогуляться с ним, потому что боялся сцен. Ноэль согласилась по той же причинс. Кроме того, Джордж ей нравился; с бескорыстной объективностью золовки и суровой проницательностью ранней юности она понимала его, пожалуй, даже лучше, чем его собственная жена. Во всяком случае, она твердо знала, что он не станет ни осуждать, ни жалеть ее.
Они могли, конечно, пойти в любом направлении, но почему-то избрали Сити. Такого рода решения принимаются бессознательно. Видимо, они искали какой-нибудь скучный деловой район; а возможно, что Джорджу - он был в военной форме - просто хотелось дать отдых своей руке, которая, словно заводная, непрерывно отдавала честь.
Не успел он сообразить, насколько нелепа эта прогулка с миловидной молодой золовкой по улицам, заполненным толпой суетящихся дельцов в черных сюртуках, как они уже дошли до Чипсайда. "Черт дернул нас пойти сюда, подумал он. - В конце концов мы могли с успехом поговорить и дома".
Он откашлялся и, мягко сжимая ее руку, начал:
- Грэтиана рассказала мне обо всем, Нолли. Самое главное для тебя - не падать духом и не волноваться.
- Я не думаю, чтобы ты смог вылечить меня.
Эти слова, произнесенные милым, насмешливым голоском, поразили Джорджа; он торопливо продолжал:
- Не об этом речь, Нолли, да это и невозможно. Ну, а ты-то сама что думаешь?
- Отец...
У него чуть не вырвалось: "Проклятый отец!", но он прикусил язык и продолжал:
- Бог с ним! Мы сами все обдумаем. Ты действительно хочешь утаить от него? Надо решать или так, или иначе; ведь нет смысла скрывать, если это все равно совершится.
- Да.
Он украдкой взглянул на нее. Она смотрела прямо перед собой. Как чертовски молода она и как прелестна! К горлу его подкатил комок.
- Пока я ничего не буду предпринимать, - сказал он. - Еще рано. Позднее, если ты захочешь, я расскажу ему. Но все зависит целиком, от тебя, моя дорогая; можно сделать так, что он никогда не узнает,
- Да...
Он не мог разгадать ее мыслей.
- Грэтиана осуждает Сирила, - сказала Ноэль после долгого молчания. Не позволяй ей. Я не хочу, чтобы о нем думали плохо. Во всем виновата я; мне хотелось быть уверенной в нем.
Джордж возразил решительно:
- Грэйси огорчена, конечно, но у нее это скоро пройдет. Пусть это не будет причиной раздора между вами. Только одно тебе нужно твердо запомнить: жизнь велика, и в ней можно найти свое место. Посмотри на всех этих людей! Многие из них перенесли или переносят какие-нибудь личные неприятности или горе. Может быть, такое же, как твое, или даже более тяжелое. И смотри: вот они, живые, прыгают, как блохи. В этом заключается и очарование и ирония жизни. Хорошо бы тебе побывать там, во Франции, и увидеть все в подлинном свете.
Он почувствовал, что она взяла его под руку, и продолжал с еще большим жаром:
- Жизнь - вот что будет самым важным в будущем, Нолли! Нет, не комфорт, не какая-либо монашеская добродетель или обеспеченность; нет, самый процесс жизни, ее давление на каждый квадратный дюйм. Понятно? Все старые, закостенелые традиции, все тормозы будут пущены в переплавку. Смерть вскипятит все это, и выйдет великолепный навар для нового супа. Когда приходится отсекать, удалять лишнее, - кровь течет в жилах быстрее. Сожаления, размышления, подавление своих чувств - все это выходит из моды; у нас не будет времени или нужды в них в будущем. Нам предстоит делать жизнь да, пожалуй, это единственное, за что можно благодарить нас. Ты ведь сохранила в себе живым Сирила Морленда? И... словом, как ты знаешь, все мы одинаково появились на свет; некоторые прилично, другие "неприлично", и тут нет ни на грош различия в ценности этого товара, нет и беды в том, что он появляется на свет. Чем бодрее ты будешь сама, тем крепче будет твой ребенок, - вот о чем надо прежде всего думать. По крайней мере, в ближайшие два месяца ты вообще не должна ни о чем беспокоиться, а после этого позволь уж нам подумать, куда тебе деваться, я все это устрою.
Она посмотрела на него, и под этим юным, ясным, печальным взглядом у него возникло неприятное ощущение, что он разговаривает с ней, как шарлатан. Разве он затронул суть дела? Какая польза от всех этих общих разговоров для молодой, заботливо воспитанной девушки, приученной старомодным любящим отцом всегда говорить правду? Джордж тоже ненавидел пустословие; а обстановка его жизни в эти последние два года просто внушила ему страх перед людьми, деятельность которых заключается в разговорах. Ему хотелось сказать Ноэль: "Не обращай ни малейшего внимания на мои слова, все это чепуха; будь что будет - и дело с концом".
Но тут Ноэль спросила совершенно спокойно:
- Что же, рассказать мне папе или нет?
Ему хотелось ответить: "нет"; но он почему-то не сказал этого. В конечном счете прямой путь - вероятно, самый лучший. Можно из всего сделать тайну, но нельзя же хранить тайну всю жизнь. Рано или поздно все раскрывается. Но тут в нем заговорил врач:
- Не торопись, Нолли; успеем сделать это через два месяца. Тогда ты ему сама расскажешь или поручишь мне.
Она покачала головой.
- Нет. Я скажу сама, если надо будет. В знак согласия он снова сжал ее руку.
- А что мне делать до тех пор? - спросила она.
- Возьми отпуск на неделю, а потом будешь работать, как и прежде.
Ноэль помолчала с минуту и сказала:
- Да. Я так и сделаю.
Больше они не говорили на эту тему, и Джордж стал ей рассказывать о разных случаях из своей работы в госпитале, распространялся и об удивительном на его взгляд явлении - британском солдате. Но, когда они подходили к дому, он вдруг сказал:
- Послушай, Нолли, если ты сама не стыдишься себя, - никто не будет тебя стыдиться. Если ты вздумаешь посыпать пеплом главу, все твои близкие станут делать то же самое; таково уж их христианское милосердие.
Он снова почувствовал на себе ее ясный, задумчивый взгляд и покинул ее с мыслью: "Как одиноко это дитя!"
ГЛАВА VII
После недельного отпуска Ноэль вернулась в госпиталь. Джордж даже не подозревал, какое огромное впечатление произвели на нее его слова: "Жизнь велика, и в ней можно найти свое место". В самом деле, какое значение имеет то, что случилось с ней? Она стала вглядываться в лица людей, с которыми встречалась, стараясь разгадать, о чем они думают, какие тайные горести или радости носят в себе? Ее собственное одиночество понуждало ее к такому наблюдению за другими - а она действительно была очень одинока. Грэтиана и Джордж уехали в свои госпитали, от отца приходилось держаться подальше; встречаясь с Лилой, Ноэль тоже чувствовала себя как-то неловко: гордость ее была уязвлена тогдашним признанием, а друзей дома и всяких знакомых она боялась, как чумы. Единственным человеком, от которого ей не удалось избавиться, был Джимми Форт. Однажды вечером он явился с большим букетом фиалок. Но его Нолли не принимала всерьез: слишком недавно они знакомы и слишком разные люди. По некоторым его замечаниям она поняла, что ему известно об ее утрате и что фиалки - как бы знак соболезнования. Он был удивительно мил в тот вечер, рассказывал ей всякие "арабские сказки" и не произнес ни одного слова, которое могло бы быть неприятным отцу. Как это замечательно - объехать весь свет, побывать во всяких диковинных странах, повидать жизнь разных народов: китайцев, гаучо, буров, мексиканцев! Она слушала его с любопытством, и ей приятно было смотреть на его насмешливое, загорелое лицо: кожа на нем была словно дубленая. Его рассказы вызывали в ней ощущение, что суть жизни в наблюдениях, что самое главное - это многое повидать и что-то сделать. Ее собственное горе начинало казаться ей маленьким и незначительным. Когда он распрощался, она крепко пожала ему руку.
- Спасибо вам за фиалки и за то, что пришли; это очень мило с вашей стороны. Мне бы так хотелось пережить хоть одно из ваших приключений!
- У вас еще будут приключения, милая сказочная принцесса! - ответил он.