На экзамене по истории тёмных веков Майя упала в обморок. Она не боялась провалиться, она знала всё на пять с плюсом. Она упала в обморок из-за жары. Это был второй случай, когда студентка истфила упала в обморок. Первый закончился ничем. После второго к декану пришёл отец Майи. Сам не видел, но говорили, что разговор был серьёзный.
На следующий день в коридорах появились памятки, как избежать теплового удара, а в буфете стали бесплатно раздавать минеральную воду и яблочный сок.
Жара была страшная. Температура не опускалась ниже плюс тридцати даже ночью. За городом горели леса и торфяники.
Когда я ехал домой, то с эстакады видел зависший над улицами желтоватый туман — смесь автомобильных выхлопных газов, заводского дыма и дыма от пожаров. Особенно густым туман был над промзоной и микрорайонами. Радио советовало горожанам не выпускать из дома детей, пореже открывать окна и, выходя на улицу, надевать на лицо ватно-марлевую повязку. Детские сады закрылись, в гимназиях перенесли выпускные экзамены.
В институте экзамены никто не перенёс. Наверное, правильно. Мы все хотели как можно скорее перейти на третий курс. Аудитории были как комнаты пыток. Пытки были на любой вкус. Хотите задохнуться от жары — закройте окно. Хотите задохнуться от жёлтого тумана — откройте окно. Каждый из профессоров выбирал меньшее из зол. У каждого меньшее из зол было своё собственное. Профессор тёмных веков считал меньшим злом жару. За что Майя и поплатилась.
В день экзамена по литературе тёмных веков нас собрал Жебелев, одетый в неизменный костюм с бабочкой.
— Господа студенты, — сказал он. — Как вы знаете, сейчас проводится расчистка оврага в русле реки Туганки.
— Речка Вонючка, — сказал кто-то с задней парты.
— Для того, чтобы Туганка, имеющая столь важное историческое значение для нашего города, больше не издавала неприятных запахов, её и решено было почистить, — сказал Жебелев. — О новости, которую я вам сообщу, ещё не знают ни газеты, ни радио. Вчера вечером в овраге были найдены остатки древних сооружений.
В аудитории поднялся шум.
— Клад!
— Гробница Тутанхамона!
— Атлантида!
— Гиперборея!
Жебелев с сожалением смотрел на нас. Всё, что мы учили за два года, как будто улетучилось из наших голов, и мы выдвигали гипотезы одна бредовее другой.
Артём развернулся с первой парты и спокойно сказал:
— Ребята, угомонитесь.
— Господа студенты историко-филологического факультета, — сказал Жебелев, подчёркивая интонацией название факультета, — никто пока не знает, что за сооружение было найдено. У вас есть возможность внести свой вклад в науку. Раскопки проводит сотрудник Краеведческого музея, наш бывший студент, мой ученик. Ему…
Кто-то на задней парте закашлялся. Жебелев встревожился. Он достал бутылку с водой и попросил передать её тому, что кашлял. Тот попил, но продолжал кашлять, и Жебелев разрешил ему выйти.
— На чём я остановился? — сказал Жебелев.
— «Наш бывший студент, мой ученик. И ему…», — процитировал Артём.
— Спасибо, Артём, — сказал Жебелев. — Краеведческому музею требуются добровольцы для раскопок. Обычно они справляются своими силами, но теперь важна скорость. Раскопки не должны надолго задерживать расчистку. Разумеется, оплата не предусмотрена. Работа тяжёлая. Из-за нынешних условий будет длиться по полдня. Хорошо подумайте и после экзамена подходите ко мне. Всё сугубо добровольно.
Было видно, что сугубо добровольный подход не подействует. В такую жару, в таком дыму копать землю! Кому она нужна, эта наука?
— Час назад я общался со студентами физико-математического факультета, — как бы невзначай проговорил коварный Жебелев. — Больше половины уже записалось.
— Физматовцы! — сказал Артём. — Больше половины!
— Не может быть! — закричали все. — Физматовцы! Больше половины! Да они тяжелее карандаша ничего в руках не держали! Да им бы детские совочки!..
После экзамена почти весь наш курс — кроме самых больных — согласился участвовать в раскопках. Даже некоторые девочки попросили их записать.
На следующее утро мы в походной одежде, в резиновых сапогах, в кепках и панамах, с запасами еды в рюкзаках — хотя нас обещали кормить — шли на раскопки. С утра было не так жарко, дым вроде рассеялся. Мы затянули переделанный гимн истфила, в котором герой прогуливает все лекции, сдаёт экзамены на двойки, получает диплом и идёт учить новых студентов.
От места сбора у института мы прошли по Республиканской до Краеведческого музея. На площади у музея возвышалась копия пирамиды Хеопса в два человеческих роста — реклама выставки египетских древностей. У пирамиды стоял руководитель раскопок. Артём поздоровался с ним за руку и назвал Юликом. Руководитель Юлик не ожидал так много добровольцев и убежал договариваться с завхозом о дополнительных лопатах.
С лопатами мы направились в обход музея, к оврагу. Берег был огорожен низкой чугунной решёткой. Мы подошли к решётке. Ощутимо потянуло канализацией. Вниз вела тропинка. На дне стояло человек пять в походной одежде и резиновых сапогах. Руководитель Юлик окликнул их, ему замахали в ответ. Мы полубоком спустились на дно и растянулись по оврагу, стараясь не провалиться в саму Туганку. В такой сухой сезон её нельзя было назвать даже ручейком.
Из берега повсюду на протяжении двухсот метров торчали толстые почерневшие брёвна. Никто из музейщиков, включая нашего руководителя, не мог догадаться, частью какого сооружения они были. Датировали их примерно пятнадцатым веком, когда на месте музея стоял острог. Я трогал брёвна и вспоминал старинную перевёрнутую карту, которую рассматривал в Инткоме.
Мы работали до двух часов дня с небольшими перерывами в конце каждого часа. Жара, дым, запахи и мошкара превращали овраг в адское пекло. Ватно-марлевые повязки ни от чего не спасали. Через пару часов эти пропитанные пылью и потом тряпки ещё больше мешали дышать.
С противоположной стороны оврага на нас смотрели владельцы новых особняков. Всё это были коренастые пузатые полуголые мужчины с бутылками пива. Допив пиво, они бросали бутылки прямо в овраг.
В первый день мы ни до чего не докопались. В полдень пришли наши сменщики — физматовцы. Они были так же веселы, как мы утром. Они улюлюкали, кричали, что мы тяжелее карандашей ничего в руках не держали, советовали дать нам вместо лопат детские совочки. «Посмотрим, — говорили мы, — как вы запоёте к вечеру».
В конце смены нас в разбитом на берегу шатре накормили кашей и компотом и отправили по домам.
Мы с Артёмом и Денисом лежали на пологом, почти горизонтальном склоне оврага. В небо, затянутое жёлтым туманом, смотреть не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось поехать домой, смыть с себя грязь, поесть — хотя можно обойтись без еды — и остаток дня валяться на полу. На полу прохладнее.
Артём отхлебнул из своей фляжки и протянул нам. Вода была тёплая.
— Сходим завтра на карнавал? — предложил Артём. — Втроём, чисто мужской компанией.
— До завтра надо дожить, — сказал я.
— А Наташу не возьмём? — спросил Денис.
— Денисыч, можно хоть раз без баб, — мрачно ответил Артём.
На противоположный берег вышли два полуголых пузана с пивом. На их лицах были повязки.
— Куда поедете на лето? — опять спросил Артём.
— В Антарктиду, — сказал Денис.
— На Марс, — сказал я. — Говорят, там всегда мороз.
— Это несерьёзно, — сказал Артём и приподнялся, опираясь на локоть. — Вы хотите всё лето в городе проторчать?
— Что ты предлагаешь? — спросил Денис.
— Ребята из туркружка собираются в июле в Пермские горы. Пеший поход на неделю. Меня позвали, а я вас зову. Втроём веселее.
Денис сел, скрестив ноги, надел свои очки со стёклами толщиной в палец и сказал:
— Я хотел поехать домой, к бабушке.
Мы и не думали обзывать его бабушкиным внучком. Дениса вырастила одна бабушка. Он при любой возможности ездил к ней в Ингальск, иногда даже на выходные.
— Ванька, а ты как? — спросил Артём.
— Не могу, — сказал я.
— Чего ты не можешь? — Артём тоже сел. — Опять Интеграционный комитет? Ты почти каждый день туда ходишь. Зачем Жебелев тебя туда отправил?
— Я же вам говорил, — сказал я. — То одно, то другое… Сначала доклад, потом курсовая. У них много сведений по моей теме.
— Ты и летом будешь писать курсовую?
— У них в архиве — бардак. Попросили навести порядок.
Мои слова были правдой и неправдой. Про архив, про доклад, про курсовую — правда. Но я так и не рассказал ребятам истинных причин, по которым я ходил в Интком. Я не сказал, что теперь моё дело — интеграция, и это навсегда.
Каждый день, когда я их видел, я хотел в этом признаться. Я хотел объяснить, как это важно для всех нас. Я хотел сделать их не только своими друзьями, но и единомышленниками. Но что-то меня останавливало. Может быть, их странные взгляды при виде моей бороды? Я был единственным студентом истфила, который носил бороду. Среди физматовцев бородачей тоже не было.
Я боялся, что они надо мной посмеются. Я боялся, что они меня не поймут. Я боялся, что они окажутся… Тут мои мысли прерывались. Я говорил себе, что они не могут быть дифферами. Они не считают себя интеграторами, но и не дифферы. Они хорошие люди, а все хорошие люди — интеграторы, даже если сами об этом не знают. Сколько раз я в этом убеждался!
Сейчас я тоже ничего не сказал. Я опять что-то промямлил про доклад и курсовую.
Перерыв закончился, нас позвали копать. Мы спустились в овраг и взялись за лопаты. Нас тут же облепила мошкара. Отбиваясь от мошкары, я не заметил посетителей.
— Ваня! Денис! — раздались голоса сверху.
На берегу стояли Майя и Наташа в летних цветастых платьях, в белых соломенных шляпках, с повязками на лице. Мы с Денисом полезли наверх. Артём зарычал, как тираннозавр, и сильнее вгрызся в землю.
Наташа отозвала Дениса и что-то стала ему нашёптывать. Судя по унылому лицу Дениса, разговор шёл об Артёме.
Майя спустила повязку под подбородок и обняла меня. У неё были серёжки в форме египетского креста.
— Я так соскучилась, — сказала Майя. — Сто лет тебя не видела.
— Три дня, — сказал я.
— Да ну тебя, — сказала Майя. — Тоже мне счетовод. Я же в поэтическом смысле. А ты соскучился? Почему не звонишь, не заходишь?
Майя забыла, что домой к ней я ни разу не заходил.
— Пошла бы к нам копать, — сказал я, — мы бы каждый день виделись.
— Я что, должна в грязи ковыряться? — сказала Майя.
— Другие девчонки ковыряются.
— Так они из деревень приехали, привыкли на огороде. Они там все кхандские полукровки. Все такие беленькие, аж противно.
Я немного отпрянул. Первый раз я услышал от Майи о кхандах — и в таком пренебрежительном тоне. Майя не обратила внимания на моё движение и сказала:
— Ваня, завтра карнавал. Пойдём вместе? Наташка с Артёмом сейчас помирится, и пойдём все вместе. Как раньше. Пойдём?
Показался Артём. В руке у него была лопата, он притворялся, что его оторвали от очень важных для него занятий. Артём и Наташа начали свои переговоры.
— Мирятся, — сказала Майя. — А мы даже не ссорились, а словно чужие.
— Мы тут все свои, крошка, — сказал я. Опять цитаты из старых фильмов.
Артём повёл Майю показывать раскопки. Держась за руки, они спускались в овраг.
— Пойдём? — спросила Майя. — На карнавал.
Я вспомнил, что говорил Гуров. «День первых переселенцев. День уничтожения кхандов». Мне не хотелось идти на День переселенцев-уничтожителей ни в чисто мужской компании, ни в смешанной. Я потрогал мочку уха с серёжкой-крестом и сказал:
— Пойдём. Все вместе.
— Папа подарил, — сказала Майя про серёжки и повела головой, чтобы освободить ухо.
Она достала платок, потёрла мне грязную щёку и чмокнула в очищенное место.
— Борода… — сказала она неопределённым тоном. — Ты меня проводишь до дома?
Юлик, который сидел на стульчике возле шатра и что-то писал в блокноте, встал, козырьком приложил ко лбу ладонь и посмотрел на нас.
Майя обещала подождать до конца смены. Она протянула руку подошедшей Наташе, и они побежали к музею. По пути они чуть не врезались в мужчину с девочкой-подростком, громко сказали: «Просим прощения!» — и побежали дальше. Мужчина оглянулся на них и направился было к Юлику, но тут увидел меня.
Это был Карапчевский, а с ним Лиза с повязкой на лице. Я замер от волнения. Потом пошёл им навстречу. Я давно не видел Карапчевского — мешали то экзамены, то раскопки. Он совсем не изменился, только вместо свитера носил рубашку с закатанными рукавами. Зато Лиза изменилась. Вместо косы у неё была короткая причёска, которая придавала ей мальчишеский вид. На правом плече и локте были засохшие ссадины.
Мы поздоровались. Лиза расспросила меня о раскопках клада и рванулась к оврагу. Она встала у самого края и заглянула вниз.
— Иван, вы завтра свободны? — спросил Карапчевский.
— Завтра — карнавал, — сказал я.
— Совсем вылетело из головы, — сказал Карапчевский. — Но вы ведь туда не пойдёте?
Я замешкался.
— Я пока не знаю.
— Иван, я завтра собираюсь на Острова.
Это слово решало всё.
— Я с вами, — сказал я.
— Так я и думал. Тогда завтра утром встретимся возле Инткома. Или вам удобнее в другом месте?
— Можно возле Инткома.
Я не сказал, что мне было удобнее, например, возле эстакады. Но если Карапчевскому удобнее возле Инткома, так тому и быть.
Артём и Денис стояли в десятке метров от нас и с интересом разглядывали Карапчевского: бородатый, очень светлые волосы, но при этом точно не кханд.
— Ваши друзья? — спросил Карапчевский.
— Однокурсники, — сказал я. — Вот вместе копаем.
— Папа, ну, давай посмотрим… — издалека крикнула Лиза. — Это же лучше всяких книжек.
Карапчевский был готов согласиться, но тут подошёл Юлик.
— Извините, — сказал он. — Вы что тут делаете?
— Юлик, это же… — начал я.
— Беседую со знакомым, — мирно ответил Карапчевский. — А что?
— Понимаете ли, тут раскопки. Посторонним нельзя.
— Так я не на раскопках.
— Здесь везде раскопки. Здесь территория музея. Посторонним нельзя.
— Нельзя так нельзя. — Карапчевский был спокоен. — Пойдём, дочка. Дяденька говорит, что посторонним нельзя.
Он без споров попрощался со мной, огорчённая Лиза что-то пробурчала, и они ушли.
— Хватит тебе водить сюда экскурсии, — сказал Юлик. — Вызвался добровольцем, так работай. Ещё полсмены осталось.
— Юлик, это же был… — снова начал я.
— Я знаю, кто это был, — сказал Юлик.
Артём и Денис ничего не спрашивали о Карапчевском. Ничего не говорили о завтрашнем дне. Наверняка они слышали, что я завтра поеду куда-то с Карапчевским. Что я назвал их однокурсниками, а не друзьями. Да и плевать! В самом деле, какие мы друзья? Два года учимся на одном факультете, только и всего. У меня три десятка таких друзей, да и весь институт. Артём и Денис раньше были знакомы, у них были какие-то общие дела. Вот если бы они стали моими единомышленниками… Если бы они…
— Ребята, — сказал я. — Вы знаете, это был…
Я не успел договорить. С другого конца оврага послышался визг одной из девочек. Последовали неразборчивые крики и почти одновременно громкий шорох. Шорох осыпающейся земли. Очень большой груды земли. В другом конце поднялась туча пыли и поплыла наверх. Копатели разбегались — кто-то вбок по склону, кто-то перепрыгнул через ручеёк Туганки и забрался на противоположный склон. По рядам прошло указание: всем подниматься на берег.
Мы на четвереньках вылезли на берег, поднялись и побежали к другому концу. Все копатели собрались возле тучи пыли. Юлик стоял почти в туче. Он подошёл к берегу и посмотрел вниз.
Ограждающей решётки в этом месте не было. Берег странно изменил очертания, как будто некий гигант откусил от него кусок. «Обвал… Обвал…» — говорили копатели. То ли из-за расчистки, то ли из-за наших раскопок, то ли из-за всепроникающих ключей два-три метра берега оторвались и ухнули вниз вместе с решёткой. Никто не пострадал.
Музейщики не давали нам подойти близко к обрыву. Они посовещались с Юликом, и он сказал нам, что мы пока можем пойти в шатёр и перекусить. На сегодня работа закончена. Никто не пошёл в шатёр, все забыли про усталость и еду. Наш руководитель явно увидел внизу что-то любопытное. Всем хотелось знать, что именно.
Юлик с двумя музейщиками отошли на несколько метров по берегу и стали осторожно спускаться на дно. Они перешли на противоположный склон. Тут к ним спустился один из пузанов и что-то начал втолковывать Юлику. Юлик долго не мог от него отбиться.
Юлик встал так, чтобы лучше увидеть место обрыва, потом снова спустился на дно, перешагнул Туганку, и мы потеряли его из виду. Мы повалили к обрыву, но оставшиеся музейщики прикрикнули на нас, напомнив, что мы не дети. Никто не догадался, что можно подойти к краю, немного отойдя в сторону от обрыва. Все стояли перед самым обрывом, перед чертой, прочерченной музейщиками.
Юлик отошёл к противоположному склону и посовещался с музейщиками, между которыми вклинивался пузан. После совещания Юлик с коллегами вернулся к нам, а пузан — к пиву.
— Теперь уж никакой расчистки, — сказал Юлик, от возбуждения подёргивая всем телом. — Сегодня же добьюсь продления работ до сентября.
Он был готов пуститься в пляс.
— Юлик, выкладывай, — сказал Артём.
— Великое открытие! Величайшее! — сказал Юлик. — Вы все не зря потели. За мной, легионеры!
Он повёл нас тем же путём, что прошёл сам. Мы все спустились по склону, перешли Туганку, поднялись на противоположный склон и посмотрели на место, которое обнажилось благодаря обрыву.
Это было похоже на уложенный на бок деревянный колодец. Он на метр-полтора торчал из берега. Деревянный туннель. Несомненно, вход. С одной стороны была видна стена из сплошных брёвен. Как будто под берегом, под музеем был скрыт дом или целая крепость. Высота входа была такая, что войти можно было только в полусогнутом состоянии. Юлик не исключал, что дальше вход расширяется. Вход был запечатан землёй, как бутылка — пробкой. Юлик не исключал, что дальше он свободен от земли.
— Подземная часть Туганского острога, — сказал Юлик. — Наверное, там прятались первые переселенцы во время набегов.
— Не прятались, — сказал Артём. — Делали вылазки для нападения на лагерь осаждавших.
— Вылазки, — согласился Юлик.
— Подземный ход пятнадцатого века, — сказал Денис, как бы подводя итог.
Почему-то никто до сих пор не произнёс этих слов — подземный ход. Все вроде бы поняли, что да, это подземный ход, — но слова не прозвучали. Подземный ход. Не просто запасной выход из острога, а отдельный подземный ход. Он может вести не только в острог. Он может вести… А куда он может вести?
— Юлик, почему ты думаешь, что это пятнадцатый век? — спросил я.
— А какой? — с вызовом спросил Юлик.
— Почему именно пятнадцатый? Почему не четырнадцатый или тринадцатый?
— В тринадцатом веке авзанов здесь не было. Кто тогда построил эту сложнейшую конструкцию?
В его голосе слышалось высокомерие профессионала, снизошедшего до разговора с дилетантом.
— Кханды, — сказал я.
— Это несерьёзно! — воскликнул Артём.
Все хором загалдели.
— Что же заставляет вас думать, что это кханды? — спросил у меня Юлик.
— Здесь были такие же строения, как Островах, — сказал я. — Дома, пристройки, заборы, тротуары — всё соединено в один, как бы это назвать, комплекс. Брёвна, стена, подземный ход — это часть такого комплекса.
— А вы были на Островах? — ехидно спросил Юлик.
— Бывал, — ответил я.
Все ребята издали одновременное: «О-о-о!..» — то ли в восхищение, то ли в осуждение. Артём был готов захохотать над такой шуткой и обнял меня за плечи. Но он увидел, что я не шутил.
— И сколько же раз? — спросил Юлик.
Больше, чем ты, подумал я и сказал:
— Один раз.
Снова по оврагу понеслось: «О-о-о!..»
— А завтра поеду опять, — сказал я.
— Это ваше дело, — сказал Юлик. — Как я говорил, на сегодня работа закончена. Поешьте — и домой.
Юлик оставил музейщиков охранять подземный вход и обрыв, погнал нас к шатру, а сам отправился сообщать начальству важные новости.
Артём и Денис пошли есть кашу и компот. Артём предложил, что надо по этому случаю купить торт, и не только торт. Я миновал шатёр и пошёл дальше — на площадь, где мы договорились встретиться с Майей.
Майя и Наташа сидели на скамейке и лизали мороженое. Я коротко рассказал им об открытии. Наташа изумилась больше Майи. Она бросила растаявшее мороженое в урну и побежала узнавать подробности от Артёма.
Майя доела мороженое и вытерла платком руки и губы, потом закрыла рот и нос повязкой. Я достал свою повязку, которую сегодня ни разу не надевал, поэтому она была белоснежной, и тоже закрыл себе лицо.
Мы шли вдоль набережной. Я посмотрел на другой берег Ерги, который тонул в жёлтом дыму. Острова совсем не различались. Я подумал: может быть, подземный ход ведёт на Острова? Это значит… Тут Майя что-то сказала, и я сбился с мысли. Она опять что-то сказала. Я что-то ответил.
На полпути Майя протянула мне руку, и мы пошли, держась за руки. Она постоянно что-то говорила, а я что-то отвечал. Потом я что-то говорил, а она что-то отвечала. Потом мы ничего не говорили.
Мы свернули на Телеграфную, прошли под аркой и оказались во дворе дома, где жила Майя. Во дворе почти никого не было, только на собачьей площадке какая-то дама выгуливала таксу. Мы встали в тень беседки и сняли повязки.
— Завтра на карнавале? — спросила Майя.
— Да, — сказал я.
Я вспомнил о Карапчевском.
— То есть нет, — сказал я. — Я не могу.
Майя отшатнулась.
— Мы же договорились, — сказала она. — Мама с папой уехали на дачу, подальше от дыма, а я осталась. Из-за карнавала.
— Завтра я должен помочь одному человеку.
— Что это за человек?
— Не важно. Я не могу пойти на карнавал.
Сейчас она закатит истерику, подумал я. Но не всё ли мне равно? Я пошёл её провожать, чтобы сказать ей… Я хотел сказать… Что я хотел сказать?.. Что я её больше не люблю. А кого я люблю? Мне было страшно подумать, что жену Карапчевского. Нет, её я не люблю. Её не люблю. Она же мне в матери годится. В лучшем случае, в старшие сёстры. Никого я не люблю. Я люблю своё дело. Интеграция — вот моё дело.
Ничего этого я не сказал.
— Что это за человек? — повторила Майя. — Назови имя.
— Это совсем не то, что ты думаешь, — сказал я. — Я работаю в Интеграционном комитете. Завтра мы с главой этого комитета Александром Дмитриевичем Карапчевским поедем на Острова.
— Да, папа что-то говорил про этого Карапчевского, — сказал Майя. — Защитник кхандов… И ты тоже защитник кхандов?
— Мы боремся за равные права для кхандов, — сказал я. — За интеграцию авзанов и кхандов.
— Объединяться с этими поганками! — воскликнула Майя.
Во дворе не было ни кустика, ни деревца. Постриженная газонокосилкой трава пожухла от жары. Все дворы на Телеграфной, Аптекарской и других улицах старого города заросли сиренью, черёмухой, рябиной, клёнами, яблонями, тополями. Здесь были только посеревшие широкие пни от вырубленных деревьев. Раньше меня это не удивляло. Теперь двор казался мне нежилым, неуютным.
Дама с таксой остановилась возле беседки. Собака была так откормлена, что не походила на таксу. Брюхо свешивалось почти до земли. Мордочка была обёрнута ватно-марлевой повязкой.
— Здравствуй, Майечка, дорогая, — сказала дама. — Какой ужасный дым. Моей Грации так трудно дышать. Она в последние дни почти ничего не ест. И ещё стала кашлять. Вы знаете, это ведь всё кханды. Они во всём виноваты.
— В чём виноваты? — спросил я. — В кашле?
— В дыме. В жаре. Им нравится, когда очень холодно или очень жарко. Помните, какая была зима? Теперь вот лето… Им нравится жара и холод, вот они и меняют погоду. Уж поверьте, они умеют. Им нравится жара и холод. Я про это читала, в научно-популярном журнале. Лет, знаете, двадцать… пятнадцать назад. Я тогда была в твоём возрасте, Майечка. Любила читать научно-популярные журналы.