Дорога до Старой Москвы была долгой, и хоть мотоцикл мчался на полной скорости, золотистой молнией летя по магистрали, добрались до штаба они очень нескоро. У боксера и вовсе онемели пальцы, которыми он впивался в сиденье, чтобы его не снесло потоками воздуха. Ничего приятного в подобном способе передвижения он не нашел, но хотя бы дождь закончился, и ему удалось не промокнуть насквозь повторно.
Альберт заехал к театру с заднего двора, свернув с узкой улицы к старым металлическим воротам. Разобравшись с замком и закатив мотоцикл под навес одной из стен здания, главарь накрыл свой транспорт чехлом и только после повернулся к Герману, с наслаждением разминавшему затекшие пальцы на руках.
— Наведайся к Доку. Он посмотрит твою бровь.
— Да, надо бы. — Боксер осторожно тронул рассеченную бровь, и она мгновенно стрельнула болью.
С черным шлемом подмышкой Альберт махнул свободной рукой, приглашая Германа последовать за ним к неприметной двери запасного выхода. Они нырнули в неосвещенный узкий коридор с потертым линолеумом на полу. Здесь всюду висели древние уже утратившие яркие краски бумажные плакаты и афиши театра. Пока Альберт вел боксера по переплетениям ходов и темных пролетов, Герман приглушенно поинтересовался:
— Там на парковке я видел, что ты пил кровь одного из людей Султана. Зачем ты сделал это?
— Кровь с привкусом адреналина незабываема на вкус, — бросил через плечо главарь вампов.
— Неужели звериная кровь кажется тебе настолько неприемлемой в качестве пищи? Ведь почти вся ассоциация питается именно ей. А ты так рискуешь… И ради чего? Вкуса?
Они дошли до узкой винтовой лестницы, поднимавшейся наверх. В этом же помещении было несколько дверей, ведущих куда-то вглубь театра. Альберт остановился, облокотившись на перила лестницы, повернулся лицом к Герману и в полумраке старого коридора, пропахшего пылью и прелью, пару секунд молча обдумывал, что же ответить своему подчиненному.
— Понимаешь, Герман, это как сравнивать виноградный сок и выдержанное вино. И то и другое имеет в своей основе виноград, подходит, чтобы утолить жажду, но одно лишь промочит тебе глотку, а от второго ты опьянеешь, погрузишься в пучину эйфории и непременно захочешь еще.
— И это действительно так? — усомнился боксер.
— Да. Человеческая кровь — это букет вкусов и оттенков. Страх, адреналин или восторг способны сделать из нее уникальное блюдо, равного которому ты не найдешь ни среди звериной крови, ни среди человеческой пищи, больше недоступной нам.
— Выходит, все эти вампы в ассоциации, что добровольно отказываются от человеческой крови в пользу звериной, на самом деле многое теряют?
— Так и есть. Но, видишь ли, тут дело еще и в том, что для некоторых стремление попробовать людскую кровь означает отказ от собственной человечности. Не все вампы готовы заниматься этим своеобразным каннибализмом. Если зверей они ели и до заражения в том или ином виде, то выпить кровь такого же разумного собрата кажется им неправильным.
— Но мы ведь никого не убиваем…
— Чаще всего да, — хмыкнул Альберт. — Одному вампу, пусть даже очень голодному и обессилевшему, не удастся выпить пять литров крови. Слишком большой объем.
Герман задумчиво уставился куда-то в угол коридора, где беспорядочно валялись рулоны афиш начала века. С них на мужчину смотрели улыбавшиеся лица загримированных актеров. Аристократичные дамы, хитроумные мошенники, прожженные ловеласы и печальные девы — все они играли свои роли в поставленных кем-то свыше спектаклях, как и боксер.
— Наверное, и мне следует все же попробовать человеческую кровь? — выдавил из себя наконец Герман. Вопрос этот прозвучал неуверенно и как-то жалобно.
— А ты хочешь этого?
«Если бы я сам понимал, чего я действительно хочу!»
— Думаю, я должен попробовать.
Развернувшись, Альберт медленно начал подниматься по узкой лестнице.
— Ты вовсе не должен делать это, Герман, — едва слышно произнес он, не оборачиваясь. — Более того, я даже приказываю тебе не думать сейчас о человеческой крови.
— Почему?
Герман стоял у подножия лестницы, задрав голову наверх, и следил за тем, как неспешно главарь В.А.М.П. преодолевал ступеньку за ступенькой, отдаляясь от него.
— Ты новичок. Слишком молодой вамп, который еще толком ничего в жизни не пробовал. Ты уже привык к звериной крови и этот резкий и неожиданный переход на человеческую ни к чему хорошему не приведет. Повремени пока.
Голос его окончательно потерялся за звуком глухих шагов.
— И сходи к Доку!.. — донесся до слуха Германа последний приказ Альберта через пару секунд.
«Он будто считает, что я какой-то младенец, которому еще рано пить вино! И потому, мол, меня надо поить только этой безвкусной звериной кровью».
Хмуро поглядев вслед главарю, Герман подергал за ручки все двери, которые были в небольшом темном коридоре. Одна из них поддалась и вывела боксера прямо в главный холл театра, откуда он неторопливо спустился в подвал, в обитель Дантиста. Как и всегда, там было прохладно и пахло сыростью. Совершенно неясно было, почему единственный медик ассоциации облюбовал именно это неприглядное место.
Герман вежливо постучал в дверь кабинета и через пять секунд открыл ее, так и не услышав ответ. Комната была пуста: прибранные столы блестели чистотой и порядком, все приборы были аккуратно разложены по местам, а на потолке работала кварцевая лампа, бросая на предметы мертвенные синеватые отблески. Хозяина кабинета на месте не было.
Хмыкнув себе под нос, Герман уже собирался отправить наверх, в общие спальни, когда заметил тусклую полоску света, вырывавшуюся из-под соседней двери в коридоре. Он повернул ручку и сунул голову в проем, не особенно надеясь кто-то там обнаружить.
Но это был Дантист, как и всегда в своей привычной шапочке и халате, с которыми он не расставался. Он сидел спиной к двери в крохотной комнатушке, куда не помещалось ничего, кроме узкой койки, стола и трех шкафов. Слабый свет настольной лампы подрагивал, создавая пугающие тени на стенах, но медика это не отвлекало, ведь он, совершенно сосредоточенный и сконцентрированный занимался тем, что при помощи щипцов помещал змею в банку, заполненную прозрачной жидкостью.
Герман не решился отвлечь Дантиста от подобного дела и просто стоял на пороге в молчании, как истукан, лишь с приоткрытым ртом оглядывая многочисленные раритетные книги на полках и обилие банок всех форм и размеров, в которых плавали заспиртованные лягушки, ящерицы, скорпионы и чьи-то органы. Их было так много, что в шкафах не хватало места для этой необыкновенной коллекции, и свободное место под столом и кроватью тоже было заставлено банками и широкими колбами.
— Ну, чего встал, дверь распахнув? — проворчал Дантист и чуть обернулся, все еще держа щипцами змею. На нем была тонкая пластина очков с откидной бинокулярной лупой, из-за которой серо-голубые глаза казались еще глубже и льдистее. — Не выпускай теплый воздух. И так вон обогреватель из последних сил кочегарит.
Док кивком головы указал на небольшой инфракрасный обогреватель, примостившийся в углу комнаты. Без него в этом помещении наверняка даже находиться было невозможно из-за подвального холода и отсутствия хоть какого-либо намека на отопление.
— Прости за вторжение, — извинился Герман, заходя внутрь и плотно закрывая за собой дверь.
— Нужно что-то? — сухо поинтересовался Дантист.
— Мне бровь рассекли. Хотел попросить тебя посмотреть.
— Ну как, дай взгляну.
Дантист отложил змею в отдельный контейнер, достал откуда-то из ящика стола тонкие латексные перчатки и поманил к себе Германа, пододвигая ему шатавшуюся табуретку. Едва боксер сел, Док ловко принялся ощупывать его лицо своими ледяными пальцами.
— Откуда такие побои?
— Меня нашли люди, которым я должен денег за договорной бой. Если бы не Альберт, то они от меня живого места не оставили бы. Ай!..
Герман дернулся, когда Дантист особенно сильно надавил на края раны.
— Нужно зашивать, — подвел он итог после осмотра. — Кабинет кварцуется. Я заберу все необходимое и зашью тебя здесь. Посиди.
Поднявшись с места, Док вышел из комнаты, а через минуту вернулся с металлическим лотком, в котором лежало несколько шприцов, игла, щипчики и другие мелочи. Все время пока медик обрабатывал кожу вокруг рассечения, вкалывал местную анестезию и просовывал нить в иглу, Герман не сводил взгляд со змеи, которую Дантист собирался заспиртовать в банке, пока боксер не прервал его своим появлением.
— Это медноголовый щитомордник, — заметив интерес мужчины, поделился Док, неспешно начиная зашивать бровь. — Ядовитая змея из Северной Америки.
Боль практически не чувствовалась благодаря лекарству, от которого онемел весь лоб и веки.
«Медноголовый? Совсем недавно такое имя мне дали на ринге… Кажется, с того момента прошла уже целая вечность».
— И почему ты его спиртуешь? Это какой-то редкий вид? — спросил Герман.
— Для того, чтобы попасть в коллекцию, не обязательно быть редким образцом. Туда можно угодить даже если ты простой представитель своего обширного рода. Ведь в каждой коллекции должно быть хотя бы по одному экземпляру каждого вида. Не будешь спорить с этим?
Во взгляде Дантиста почему-то промелькнули лукавые искорки.
— Наверное, — фыркнул боксер. — Я никогда не увлекался коллекционированием.
— Это позволяет приблизиться к понимаю того, как недалеко человек ушел в своем развитии от зверей. Вот, например, знаешь ли ты, чем известен этот самый медноголовый щитомордник?
Скосив глаза на контейнер, Герман еще раз окинул взглядом тело пресмыкающегося. Это была змея каштанового цвета с крупными пятнами по всему телу, обведенными по контуру темной каймой.
— Один американский герпетолог, живший еще в двадцатом веке, как-то сказал, что медноголовый щитомордник — это «маленький плут и злодей среди ядовитых змей Северной Америки. Он сует свой нос повсюду и кусает тогда, когда его совсем не ожидаешь». Очень похоже на человеческое поведение, не правда ли? Из любопытства лезть, куда не просят, и атаковать исподтишка.
— Не все люди такие. И не все звери, — возразил Герман.
— Да, но определенные параллели прослеживаются. Мы многое берем от них.
Закончив зашивать рассеченную бровь, Дантист сложил свои приборы обратно в лоток и, отрезав несколько кусочков силиконового противорубцового пластыря, принялся аккуратно заклеивать шов.
— А все эти органы в банках, они тоже принадлежали когда-то животным? — осторожно поинтересовался Герман, кивая на шкафы.
— Не все. Некоторые достались мне от вампов, — спокойно ответил Док.
— Гм. Вы препарировали когда-то людей? Вернее, зараженных?
— Герман, я многие годы занимался и занимаюсь изучением вируса железодефицитной анемии. Его влиянием на внутренние органы и деятельность мозга. Что бы я мог сделать без образцов?
— И как много вам удалось узнать за это время?
Последний кусочек пластыря закрыл бровь Германа, и Дантист, сняв перчатки и бросив их в лоток, откинулся на спинку своего стула.
— Безмерно много и чудовищно мало. Кажется, что я знаю уже все об этом вирусе, но в то же время я ни на шаг не приблизился к созданию лекарства от этой болезни или хотя бы к пониманию его природы. Мне так и не удалось узнать, что повлияло на мутацию железодефицитной анемии, откуда она взялась.
— Чей-то неудачный лабораторный эксперимент? — предположил Герман, склонившись вперед и облокотившись на свои колени.
— Предполагать можно всю жизнь. Вариантов много, а правильный только один. И я не могу отыскать его, — негромко произнес Док и вздохнул. — Когда я создавал эту ассоциацию, то надеялся, что вместе нам удастся найти ответы на все вопросы, связанные с вирусом. Но я ошибся.
— Но весь ассоциация необходима. Она сплотила всех зараженных, дала людям веру, позволила спастись от произвола властей, отправляющих больных на утилизацию.
— Разумеется. Так оно и было вначале… До тех пор, пока здесь не появился Альберт. Он изменил все. Он избавил меня от непосильного бремени власти, которое меня тяготило, но в то же время перевернул с ног на голову всю структуру ассоциации, сменив направление нашей деятельности. И я не скажу, что мне нравится новое направление, в котором мы движемся. Это путь в бездну.
— Что такого он сделал? Ведь В.А.М.П. пока лишь процветает. По словам Вики, раньше вампы и вовсе ютились на съемных убитых квартирах, а теперь дела ассоциации явно идут в гору.
Док едва заметно поморщился.
— Ах, Вики. Она всегда была заложницей своего неисправимого оптимизма. И даже на Альберта всегда смотрела с немым восхищением, хотя сама давно уже не наивная девушка, да и он никогда ее особенно не выделял. Может, для нее все эти изменения и к лучшему. Или она сама так считает, но я почти уверен, что мы обречены на вымирание, если Альберт не прекратит играть в свои игры.
— Если бы ты был более конкретным и объяснил мне, о чем речь, то я мог бы помочь, — осторожно предложил Герман.
— А какой смысл? Ты уже все знаешь. Вся необходимая информация у тебя есть, просто ты не можешь сложить ее воедино, создать общую картину и вычленить суть.
— Я не понимаю.
— Нет. Ты просто не хочешь подумать своей головой, Герман… Ты в игре Альберта, выходишь на сцену по его сценарию, но еще продолжаешь спрашивать, о чем эта пьеса и каков будет ее финал. Если ты не в состоянии сам все проанализировать, то тут я тебе не помощник.
Нахмурившись, Герман одарил Дока тяжелым взглядом, в котором читалось непонимание и легкая обида. Но Дантист проигнорировал это недовольство и развернулся к своей банке со спиртом и змее в контейнере.
— Если тебя не затруднит, то я хотел бы до сна успеть закончить с щитомордником, — не повышая голос произнес медик и махнул рукой в сторону двери.
Поднявшись с расшатанной табуретки, Герман, насупившись, молча вышел из крошечной комнаты Дока.
«Проблема этой ассоциации лишь в одном: если бы все вампы говорили внятно и прямо, не загадывая свои загадки, то жизнь здесь была бы гораздо приятнее!»
Едва оказавшись в полупустой общей спальне, Герман первым делом обратил внимание, что из-под его одеяла на койке выглядывал уголок пластиковой бумаги, сложенной пополам. Развернув послание, боксер увидел небольшие круглые буковки, явно выведенные женской рукой:
«Мне который час названивает нервная рыдающая женщина по имени Елена, которая жаждет с тобой о чем-то поговорить. Ничего не хочешь мне рассказать?»
— Черт… — едва слышно ругнулся себе под нос Герман.
Нужно было объясниться с Викторией. И подумать, как сберечь сестру от Султана, если тот рискнул бы еще раз послать своих людей в Абакан.
К рабочему кабинету Вики Герман шел с тяжелым сердцем. И, стоило ему постучать и расслышать тихое «Войдите», как вся смелость куда-то испарилась.
«Она наверняка безмерно зла, что ее компьютером воспользовались без разрешения».
Она сидела на своем троне, окруженная мониторами и проводами, но взгляд ее был устремлен только на вошедшего. Укоризненный взгляд.
— Вики.
— Герман.
Молчание. Оба застыли на своих местах: она за компьютером, развернув кресло в сторону входа, он — на границе коридора и комнаты, как неприкаянный дух, который не мог переступить порог без разрешения.
— Прости, что я так поздно. Возникли неприятности.
— Альберт мне уже все рассказал, — сухо произнесла женщина, отворачиваясь обратно к мониторам. — Тебе сильно досталось?
— Можно сказать, легко отделался.
— Что ж… Хорошо.
Повисла пауза, от которой воздух в комнате стал вязким, как кисель, и с трудом проталкивался в легкие, застревая в глотке.
— Ты… злишься на меня?
— А ты как думаешь? — приглушенно сказала она. — Конечно, злюсь. Ты вошел в кабинет без разрешения в мое отсутствие, залез в личный компьютер. Хотя ты знал, что здесь есть важные файлы, от которых зависит вопрос самого существования ассоциации. Ты вторгся на территорию, доступа к которой у тебя не было.
— Вики…
— Да, Герман, все ключевые папки запаролены. Если бы ты хотел что-то украсть, то тебе бы это не удалось. Да ты ведь и не хотел. По крайней мере, я на это очень надеюсь… Но то, что ты сделал ничуть не лучше в моем понимании. Почему ты не мог подождать моего возвращения? Или просто подойти и спросить разрешения? К чему это крысятничество?
Она соскочила с кресла и приблизилась на пару шагов. На ее бледном лице, обрамленном короткими прядями медного цвета, лихорадочно горели большие широко распахнутые глаза.
— Никто! Никто здесь, в ассоциации, не посмел бы так вторгаться в мое личное пространство, влезать в компьютер, святую святых! Но почему это сделал ты? Тайком, не оставив ни записки, ни объяснений. Я просто не могу найти оправдания твоему поведению, Герман.
— Я сглупил, — произнес мужчина, насупившись.
— Как я могу тебе верить теперь? Как я могу знать наверняка, что ты только позвонил сестре, а не кому-то еще и не слил информацию о В.А.М.П.?
— Никак.
— Да, Герман. Никак. Ты правильно понимаешь.
Вики приблизилась практически вплотную. Невысокая, хрупкая, со своими тонкими руками, покрытыми буграми силиконовых имплантов, — в тот момент, казалось, будто она нависает над крепко сбитым боксером, возвышаясь над ним минимум на целую голову.
— Ты словно никак не можешь понять, насколько важно все, что происходит вокруг. Наивно думаешь, что можно просто так позвонить сестре в Сибирь с компьютера, контролирующего большую часть жизни вампов, отвечающего за нашу безопасность и хранящего в себе все проекты Альберта. Но все в разы сложнее, Герман… Я пыталась относиться к тебе мягче, чем другие, помогать и подсказывать, а ты оказался попросту недостоин подобного отношения. Потому что в обмен на доброту ответил мне неблагодарностью, решил, что тебе все дозволено.
— Прости, Вики, я действительно поступил так лишь по глупости, без каких-либо корыстных мотивов. Мне показалось, что ты не будешь против, если я воспользуюсь компьютером, чтобы совершить один звонок… Вот только я не подумал, насколько эта машина важная для тебя и ассоциации.
Сглотнув, Герман открыто посмотрел в глаза женщины, опасаясь увидеть в них приговор, вынесенный для него. Но там было лишь разочарование и какая-то безнадежная печаль.
— Иди и позвони сестре. Успокой ее, — наконец проговорила Вики.
— Мне правда жаль…
— Иди. Немедленно. — Она указал рукой в сторону компьютера и чуть отступила в сторону.
Перешагнув через кабели, Герман приблизился к креслу и опустился в него. Вики так и осталась стоять возле двери, опершись спиной на стену, будто пытаясь раствориться в полумраке комнаты. Быстро набрав номер сестры, боксер устало откинулся на мягкую спинку, укрытую пледом, еще хранившим тепло тела Виктории.
— Алло! — раздался через динамики голос Елены.
— Это Герман.
— Боже мой! Я слышу тебя, наконец!
Четверть часа ушла на то, чтобы успокоить сестру, бросавшуюся из рыданий в панику и обратно. К счастью, люди Султана ее практически не тронули, а лишь запугали до полусмерти, грозя изувечить ее и племянника, если они не будут выполнять их требования. Она была вынуждена день за днем послушно сидеть в квартире под дулом электрошокового пистолета, ожидая, когда же раздастся звонок от брата.
— Я постарела, Герман… — шепотом призналась Елена, едва ее слезы иссякли. — Когда они ушли и я впервые нормально посмотрела на себя в зеркало, то не поверила своим глазам. Лицо старухи: глаза впали, у губ и между бровей появились морщины. Славочка все не мог понять, почему мама так плачет, хотя бандиты уже уехали.
— Как он? — приглушенно спросил Герман, крепко сжимая рукоять кресла.
— Он храбрый мальчик. Ты сам так его воспитал. Сначала бросился с кулаками на них, хотел меня защитить… И даже после, пока мы сидели взаперти, ни разу не плакал.
— Я им горжусь. Еще пару лет и он станет твоим помощником и опорой.
— Так и есть, — выдохнула женщина и шмыгнула носом. — Герман, эти бандиты… Они выслеживали тебя. Что им нужно? Во что ты ввязался?
— Я просто провел бой не так, как хотелось одному влиятельному подонку. И теперь он требует вернуть ему потерянные деньги. Тебе не стоит забивать себе этим голову, Елена.
— Как же так?.. Опять деньги?
— Я сам с ним разберусь, — мрачно пообещал Герман. — И платить ему уж точно не буду, поверь мне на слово. Тем более после того, как он заставил вас со Славой натерпеться такого страха.
— Господи, он же тебя убьет… У него в подчинении такие головорезы!
— Не думай об этом, Елена, — посоветовал боксер, сжимая кулаки до хруста. — Это моя забота.
— А что же будет со мной, Герман? — осторожно и тихо спросила сестра. — Ведь нет никаких гарантий, что эти бандиты не вернутся сюда и вновь не примутся за нас с сыном, чтобы доставить тебе проблем или вынудить выплатить эти деньги.
— К сожалению, я не могу приехать сейчас в Абакан.
Как же тяжело ему было говорить эти слова. Больше всего на свете в тот момент он желал оказаться возле сестры и племянника. Защитить их обоих и подарить им надежду на благополучный исход. Но обязательства перед ассоциацией и Альбертом связывали его по рукам и ногам.
— И что мне делать? — Робкая мольба о помощи.
— Ты можешь переехать на какое-то время к одной из своих подруг? — с трудом выталкивая слова из горла, спросил Герман.
— Я не думала над таким вариантом… Наверное… Я не знаю. Мне нужно позвонить им.
— Позвони. Будет лучше, если ты с сыном переедешь из этой квартиры туда, где тебя не смогут найти, если они вернутся.
— Но как же мне все оставить?.. — тихо пробормотала Елена. — Тут ведь все мои вещи. И кто же будет поливать мои цветы? Они же засохнут…
— Прекрати ты думать о своих растениях! — с рычанием в голосе воскликнул Герман, звучно ударив кулаком по креслу. — Подумай о своей жизни и жизни своего сына!
— Ты п-прав, — растерялась сестра, испугавшись неожиданного выкрика. — Ч-чего это я в самом деле?.. Я позвоню им сейчас же.
— Правильно. Не теряй время.
— Хорошо. Я найду, к кому попроситься пожить.
— Я приеду к тебе сразу же, как только у меня выдастся возможность, — на прощание пообещал мужчина. — А пока береги себя, Елена. И Славку.
— И ты, Герман. И, пожалуйста, не ввязывайся больше в такие истории… Я тебя прошу. Я не хочу поседеть к своим сорока годам.
Звонок завершился. Герман остался сидеть в кресле, вслушиваясь в тишину комнаты. Судя по всему, Вики в темноте так и стояла где-то около двери, скрестив руки на груди, и совсем не шевелилась.
— Я могу как-нибудь загладить свою вину перед тобой? — наконец вполголоса спросил он.
— А что делают обыкновенные люди в таких случаях? — прошелестела Вики в ответ.
— Не знаю. Приглашают в ресторан, наверное.
— Не будь я инфицированной, такой вариант, может, даже бы устроил меня.
Она мягко отстранилась от стены.
— Когда-то я была ценительницей хорошей еды, — чуть громче заговорила женщина через миг. — И, признаться честно, порой сожалею об утраченной жизни обыкновенного человека только из-за того, что простая пища мне больше не доступна… Такая глупость, правда? Думать о подобных мелочах, вроде французского лукового супа или эклерах с заварным кремом, когда на кону стоят десятки жизней вампов, преследуемых государством, и без моей помощи всех их, возможно, ждет утилизация…
— Все наши жизни строятся из таких вот мелочей. И ничего глупого в этом нет.
— Иногда я так злюсь, Герман. Злюсь на судьбу, на нелепую случайность, на того вирус-террориста, из-за которого я стала зараженной. А потом вспоминаю новую семью, которую я здесь обрела, цель, за которую стоит бороться, и ощущение того, что я наконец на своем месте.
— Выходит, твоя жизнь изменилась только в лучшую сторону.
— Тогда почему я так не считаю? — Вики приблизилась к Герману, выбравшемуся из кресла. — Почему все еще терзаюсь своей болезнью, и ни дня не проходит, чтобы я не подумала о всем том, что я утратила?
— Ты мечешься между старой и новой жизнью, потому что и там и там есть обстоятельства, которые тебя держат. Ты не хочешь отпускать прошлое и борешься лишь за то, чтобы твое будущее стало ему соответствовать хоть немного. Впрочем, как и Альберт. Похоже, в этом плане вы друг друга стоите.
— Может, ты и прав. Мне действительно близки и понятны многие его стремления…
Шагнув к женщине вплотную, Герман нежно схватил ее за кончики прохладных пальцев и сжал их.
— Я должен загладить свою вину перед тобой. Может, ты захочешь как-нибудь провести со мной вечер? Просто погулять по городу. Или же я могу попросить Марка Аполлоновича достать для нас что-нибудь экзотическое и организовать пикник на крыше театра, прямо под звездным небом… Что скажешь?
Он заглянул ей в глаза, надеясь, что сумеет разглядеть там согласие, но Вики отвернулась.
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Почему?
Неуверенно отступив на полшага, она вся как-то сжалась. Ее пальцы выскользнули из широкой и теплой ладони Германа.
— Ты больше не хочешь доверять мне, верно? — догадался мужчина.
— Нет. Да. Я не знаю… — пробормотала она. — Ты симпатичен мне, но твой поступок отрезвил мой разум.
— И что же?..
— Мне нужно время, чтобы обдумать, как дальше к тебе относиться. Прости, Герман.
Они стояли напротив друг друга, обратив глаза в пол, лишь бы не пересекаться взглядами, в которых безраздельно царствовала затаенная обида. А после Герман просто молча развернулся и вышел из комнаты, раздосадованный и безумно злой на себя.