Зная по опыту, что планы мистера Левендера за два дня неизбежно переменятся, успокоенная миссис Петти слегка покачала головой и направилась к дверям.
- Вы все говорите загадками, - заметила она.
- Я бы хотел повидать Джо, - сказал мистер Левендер, не сводя глаз со своей преданной домоправительницы.
- Сейчас пришлю вам этого красавчика, - пробормотала она и вышла.
Отдав ломтик сыра Блинк - ей достался чуть ли не весь последний ужин хозяина, - мистер Левендер посадил лунную кошечку на плечо и стал нежно гладить своих любимиц.
- Блинк, - сказал он слегка дрожащим голосом, - будь, пожалуйста, добра с лунной кошечкой, когда я уеду, и если я задержусь дольше, чем ты предполагаешь, то не скорби, дорогая. Может быть, когда-нибудь ты присоединишься ко мне, но если даже нам не суждено встретиться вновь, я не хочу мешать твоему второму браку и омрачать твое счастье напоминанием о себе, как это сделал бы жестокий супруг. Будь беспечна, моя дорогая, и не оплакивай своего хозяина.
И он обнял ее и крепко прижал к себе, вдыхая запах ее шерсти, похожий на запах овцы. В это время открылась дверь, и вошел Джо.
- Джо, - решительно начал мистер Левендер, - садитесь и закурите вашу трубку. В буфете бутылка довоенного портвейна. Достаньте ее и выпейте за мое здоровье, да и я сам тоже выпью - это придаст мне смелости. Мы всегда были добрыми друзьями, Джо, - говорил он в то время, как Джо откупоривал бутылку, - у нас были приятные и опасные приключения. Я призвал вас в момент, который когда-нибудь, вероятно, покажется вам торжественным, чтобы пожать вам руку и чтобы продолжить дискуссию об общественных деятелях, которую, как вы помните, мы начали несколько дней назад.
- Ну да, - сказал Джо со своей обычной беззаботностью, - когда я сказал вам, что они нагоняют на меня тоску. Ну, и что, сэр? Разве они написали что-нибудь уж очень зловредное? - Вытаскивая пробку, он поднял глаза на мистера Левендера и, увидев выражение его лица, добавил: - Не принимайте мои слова близко к сердцу, сэр, делайте, что хотите, вам-то общественным деятелем не быть!
Мистеру Левендеру показалось, что эти слова решили его судьбу, и на щеках его проступил слабый румянец.
- Нет, - продолжал Джо, разливая вино, - у вас для этого не хватает нахальства. Вы, вероятно, заметили, сэр, что в наше время грязные пятна на государстве заметны, как никогда. Ваше здоровье!
- Джо, - сказал мистер Левендер, торжественно поднимая бокал, - желаю вам счастья и успехов. Давайте выпьем за те качества, которые делают вас par excellence {По преимуществу (франц.).} представителем великого, самого добросердечного в мире народа, который никогда не заботится о завтрашнем дне, никогда не считает себя побитым и редко теряет чувство юмора.
- М-да, - загадочно ответил Джо, полузакрыв зеленоватые глаза и приставляя бокал к красноватому носу. Потом он залпом проглотил содержимое и наполнил бокал опять, мистер Левендер же успел выпить не более капли. - Я ничего не говорю, - продолжал Джо, - есть же общественные деятели, которые приносят пользу, так же, как маленькие люди, которые нас всех кормят, или как настоящий английский джентльмен, который делает свое дело и никогда не кричит об этом. Такому человеку можно верить, вот потому-то он нынче и не в почете; он воспитанный, он добротный товар; а эти нынешние - сырье, выскочки, проходимцы, неведомо откуда взялись - чтоб они там и остались со всеми своими "давай-давай!" и гимнами ненависти.
- Джо, - сказал мистер Левендер, - вы уверены, что это у вас не типичный английский снобизм? По-моему, вы, сами того не желая, преклоняетесь перед словом "джентльмен".
- А почему бы и нет? - ответил Джо, опрокидывая второй бокал. - Для страны было бы неплохо, будь мы все джентльменами, честными, малость глуповатыми и хоть изредка подумывающими о других. - Он снова наполнил бокал мистера Левендера. - Я определяю джентльмена не по деньгам, не по титулу, даже не по костюму; по-моему, джентльмен - тот, кто может быть у власти и при этом не терять ни головы, ни совести и делать то, что считает нужным, не слушая горлопанов. А вот мысли у него должны быть правильные и сердце доброе. Ваше здоровье, сэр!
Поглощенный мыслями своего шофера, мистер Левендер уже выпил два бокала; он встал со стула и, схватясь за голову, сказал:
- Не буду скрывать от вас, Джо, я всегда считал, что каждый общественный деятель обладает как минимум именно этими свойствами.
- Черта с два! - сказал Джо. - Вы это правда, сэр? Господи! Вам потом не понадобится то, что осталось в бутылке?
- Нет, Джо, нет. Мне это больше никогда не понадобится.
- В таком случае я воспользуюсь, - ответил Джо, выливая в свой стакан оставшееся вино. - Вы не хотели бы поговорить еще о чем-нибудь, сэр? Я всегда рад оказать на вас влияние.
- Благодарю вас, Джо, - ответил мистер Левендер, - сейчас мне нужнее всего одиночество и ваши добрые пожелания. Уведите, пожалуйста, Блинк и, когда она погуляет, заприте ее в спальне и не забудьте закрыть окна. Покойной ночи, Джо. Зайдите ко мне завтра утром, только попозже.
- Конечно, сэр. Покойной ночи, сэр.
- Покойной ночи, Джо. Вашу руку.
Когда Джо увел упиравшуюся Блинк, которая все время оглядывалась на хозяина, мистер Левендер сел за письменный стол и, достав лист бумаги, написал наверху:
"Моя последняя воля и завещание".
Он долго думал, с чего начать, а затем, увлекшись вступительной частью, полностью опустил вопрос о наследовании. Вот что он написал:
"Я, Джон Левендер, настоящим сообщаю всему человечеству, что предпринимаемый мною акт носит чисто символический характер и никоим образом не может рассматриваться, как следствие усталости от жизни или капитуляция перед лицом неудач, что было бы недостойно английского общественного джентльмена". (Мистер Левендер долго не мог решить, кто он, но затем решил, что лучшим выходом из затруднительного положения будет такое объединение "английского джентльмена" и "общественного деятеля".) "Долгий и нелегкий опыт убедил меня в том, что, лишь отказавшись от первого качества, я смогу удержать за собою последнее и, лишь отказавшись от обоих, я достигну моральной чистоты, приверженцами которой всегда были мои соотечественники. Сознавая, что один акт личного самоотречения не поколеблет государства и не может сбить с пути нацию, я решил тем не менее исчезнуть в голубом пламени, чтобы каждый англичанин мог усвоить преподанный мной урок и узнать на примере моей необычайной судьбы, как спастись от вредоносного влияния чужих речей. В то же время я хочу сполна засвидетельствовать свое почтение всем великим публицистам и ораторам нашего времени, которые оказали на меня столь губительное влияние". (Далее следовал в алфавитном порядке список имен от Б до Ч.) "При этом я не могу не заявить о своем полном несогласии со взглядами моего шофера Джо Петти. Расставаясь с жизнью, я утверждаю, что не сумел стать безупречным общественным джентльменом только из-за особенностей своего характера, а отнюдь не по убеждению, что быть таковым невозможно вообще, тем более, что я всегда искренне восхищался вышеуказанными великими людьми. Если кто-либо захочет после моей смерти написать мой портрет, то я желаю, чтобы меня изобразили устремленным к Заре, ибо я собираюсь покинуть мир именно в час рассвета, так живо напоминающий мне о глубоком чувстве, которое я не хочу сделать достоянием молвы. Если от меня что-нибудь останется, - что маловероятно, учитывая горючесть материала, из которого будет сложен мой погребальный костер, - я был бы крайне обязан, если бы мои останки без лишних хлопот погребли в моем саду с обычным для Хэмпстеда надгробием и надписью:
Здесь жил
ДЖОН ЛЕВЕНДЕР,
общественный деятель,
отдавший жизнь на благо отечества
В заключение я хотел бы сказать стране, которую любил и которой служил: "Избегай крайностей! Не верь чужим словам! Будь верна самой себе! Сочетай силу с великодушием и отвагу со скромностью! Любимая страна, прощай!"
Дописав последние слова, он долго не мог положить перо. Однако выпитый портвейн уже начал оказывать свое обычное действие, и мистер Левендер задремал, и лишь часов через пять свет полной луны разбудит его.
"Мой час настал", - подумал он и, открыв стеклянную дверь, вышел на лужайку, на которой белела роса. Предрассветная свежесть, лунное сияние и выпитый портвейн привели его в странно романтическое расположение духа, и, окажись у него в руках какой-нибудь музыкальный инструмент, он, весьма вероятно, заиграл бы. Несколько минут он расхаживал взад и вперед по росе и, наконец, избрал середину лужайки как наиболее подходящее место для задуманного, ибо оттуда ничто не мешало видеть окно Авроры, на которое он хотел устремить свой прощальный взгляд. Очертив носком ботинка двенадцатифутовую окружность в росе, он принялся в ярком лунном свете сооружать свой погребальный костер, для чего перетащил из кабинета книгу за книгой, газету за газетой, брошюру за брошюрой - все ценности, накопившиеся за четыре года; и со всем тщанием построив из них прочное и хитроумное сооружение, он застонал, так как вдруг вспомнил о своих былых обольщениях и о славных мыслях, запечатленных в этой литературе. Внизу, в самом центре сооружения, он оставил местечко для наиболее легко воспламеняющихся материалов, состоящих из особой подшивки особой газеты; по окружности своего величественного конусообразного кургана он аккуратно разложил двести четыре военных выпуска одного еженедельника, чтобы огненное кольцо воспламенило более плотный материал, на котором он будет сидеть. Он работал два часа в блекнущем свете луны и, наконец, завершил свое роковое и героическое здание; перед самой зарей при свече, которая предназначалась для последнего штриха, он сел сочинять интервью с самим собой, в котором собирался поведать миру значение своего поступка.
"Я нашел его, - начал он от имени корреспондента, - сидящим на груде прекрасных листьев человеческой мысли, которая на заре нового дня горела довольно ярким пламенем, словно сама страсть, таящаяся в этих необычайных страницах, освещала скрытый смысл происходящего, равно как и черты героя, на которые страдание уже наложило безжалостный отпечаток.
- Я бы хотел, - сказал я, приближаясь к нему, насколько это было возможно, так как искры средиземноморскими светляками плясали у моих брюк, я бы хотел услышать из ваших уст, каковы причины, побудившие вас уйти из жизни.
- Пожалуйста, - ответил он с учтивостью, не покидавшей его в минуты, которые были бы серьезным испытанием благовоспитанности более обыкновенного человека; и с великолепным спокойствием и ясностью он стал описывать тайные движения своей души, в то время как рассветные лучи все ярче и ярче озаряли его выразительное изможденное лицо, а языки пламени медленно лизали его левый ботинок.
- Да, - сказал он, окидывая себя умственным взором, - я наконец увидел эту проблему в деталях и в целом. Именно поэтому я и ищу прибежища в мире ином. Что ждет меня там, я не знаю, хотя очень многие общественные деятели пытались мне это разъяснить; но не в моих правилах отступать перед Неведомым, и я готов шагнуть за край света.
Я был потрясен великодушием, с которым он произнес эти слова, и тут же спросил его, нет ли, по его мнению, таких коренных черт в английском характере, которые помогли бы всем нам единодушно откликнуться на столь щедрую жертву и столь благородное дело.
- Что касается этого, - бесстрашно ответил он, хотя при свете разгоравшейся зари я ясно видел, что подвязка его правого носка уже тлеет, так что он не мог не испытывать мучительнейшей боли, - что касается этого, то как раз склонность современных англичан к крайностям в выражении мыслей и побуждает меня преподать им наглядный урок сдержанности и здравомыслия. Ох!
Это краткое восклицание вырвалось у него, несмотря на его железную выдержку, и запах горящей плоти как нельзя убедительнее поведал мне об испытываемых им муках.
- Я чувствую, - сурово продолжал он, - что невоздержанность в речах и поступках пагубна для моей страны, и, испытав это на себе, я сейчас хочу своим огненным примером указать средство от болезни, которая подтачивает организм и угрожает рассудку моих соотечественников и превращает их во второстепенную расу духовных алкоголиков. Ох!
Признаюсь, что в это мгновение слезы выступили у меня на глазах, ибо редко приходилось мне быть свидетелем зрелища более возвышенного, нежели медленное самосожжение патриота во имя родины. Зрелище это обладало странной, устрашающей привлекательностью, и ни за что на свете я не мог бы оторваться от него. Я впервые до конца оценил силу воли и героизм рода человеческого и, осознав это, возрадовался, что принадлежу к тому же славному народу, как и этот герой, вылепленный из столь прочной человеческой глины, что ни одна слеза не сбежала по его щекам, дабы угасить пламена, поднимавшиеся вкруг него выше и выше. На востоке полыхала заря; я знал, что человечество вступает в великий день, и, внимательно следя за обугливавшимся на моих глазах героем, я от всего сердца возблагодарил небеса, что мне суждено было стать свидетелем этой минуты. И тогда он громко воскликнул:
- Призываю Аврору в свидетели: я умер не дрогнув, поражая пылающим копьем то злоупотребление доверием, которое лишило меня рассудка! - И я увидел, что горящей рукой он сжимает пылающее копье из свернутых в трубку газет.
- Аврора! - снова воскликнул он и с этим загадочным словом на устах был поглощен высоким столпом алчного пламени.
Это было едва ли не самое потрясающее зрелище, какое я когда-либо видел".
Закончив интервью, взволновавшее его достоверностью и богатством живых подробностей, и надписав на нем "Срочно. Для прессы", мистер Левендер почувствовал, что его пробирает озноб. Это был тот рассветный час, когда дрожь пробегает по всему миру; дрожа и почти радуясь предстоящему, мистер Левендер с горящей свечой в руке прокрался к своему погребальному костру, подымавшемуся на высоту пяти футов посреди тусклой темной лужайки, которая точно начинала зеленеть в лучах занимавшегося дня. Он дважды обошел вокруг своего сооружения и уложил ступеньками четыре толстенных тома истории войны, затем опустился на колени, наклонил свечу, ровно горевшую в утреннем затишье, и поджег статью в воскресной газете. Сделав это, он глубоко вздохнул, вернулся к книжным ступенькам и, с трудом сохраняя равновесие, вскарабкался наверх, уселся там, свесив ноги и не сводя глаз с окна Авроры. Так он просидел минут десять, пока наконец не понял, что под ним ничего не происходит; тогда он слез вниз и заглянул в углубление, где была подожженная газета. При ярком уже свете небес он увидел, что огонь погас на словах: "Сцена теперь готова для последнего акта этой колоссальной всемирной драмы". И решив, что провидение хочет этой ободряющей фразой вернуть ему присутствие духа, он подумал: "Этим утром я тоже творю историю". И он снова поджег газету и, опустившись на четвереньки, стал мужественно раздувать огонь.
А в это время юная леди из соседней крепости встала с постели и подошла к окну поглядеть, как солнце всходит над Парламентским холмом. Почувствовав запах горящей бумаги, она поглядела вниз и увидела мистера Левендера за раздуванием огня.
"Что еще выдумал этот несчастный? - подумала она. - Это уже просто невыносимо!" Она сунула ноги в туфли, накинула голубой халат и, спрятавшись за занавеской, стала ждать, что будет дальше.