В светло-сером костюме. Выбрит, как бог, а выражение на лице ужасное: черные глаза горят, на губах усмешка, брови нахмурены. На углу он распрощался с Аршинским и вошел в ресторан. Я так, незаметно, профланировал мимо и сквозь витрину вижу: сидит за столиком у окна и что-то записывает в книжечку. Тут ему подали закуску, он ею занялся, -- ну а я почувствовал, что тоже смертный, и решил пойти домой позавтракать.
Трощейкин.
Значит, он был угрюм?
Ревшин.
Адски угрюм.
Трощейкин.
Ну, кабы я был законодателем, я бы за выражение лица тащил бы всякого в участок -- сразу. Это все?
Ревшин.
Терпение. Не успел я отойти на пять шагов, как меня догоняет ресторанный лакей с запиской. От него. Вот она. Видите, сложено и сверху его почерком: "Господину Ревшину, в руки". Попробуйте угадать, что в ней сказано?
Трощейкин.
Давайте скорей, некогда гадать.
Ревшин.
А все-таки.
Трощейкин.
Давайте, вам говорят.
Ревшин.
Вы бы, впрочем, все равно не угадали. Нате.
Трощейкин.
Не понимаю... Тут ничего не написано... Пустая бумажка.
Ревшин.
Вот это-то и жутко. Такая белизна страшнее всяких угроз. Меня прямо ослепило.
Трощейкин.
А он талантлив, этот гнус. Во всяком случае, нужно сохранить. Может пригодиться как вещественное доказательство. Нет, я больше не могу жить... Который час?
Ревшин.
Двадцать пять минут четвертого.
Трощейкин.
Через полчаса придет мерзейшая Вагабундова: представляете себе, как мне весело сегодня писать портреты? И это ожидание... Вечером мне должны позвонить... Если денег не будет, то придется вас послать за горячечной рубашкой для меня. Каково положение! Я кругом в авансе, а в доме шиш. Неужели вы ничего не можете придумать?
Ревшин.
Да что ж, пожалуй... Видите ли, у меня лично свободных денег сейчас нет, но в крайнем случае я достану вам на билет, -- недалеко, конечно, -- и, скажем, на две недели жизни там, с условием, однако, что Любовь Ивановну вы отпустите к моей сестре в деревню. А дальше будет видно.
Трощейкин.
Ну, извините: я без нее не могу. Вы это отлично знаете. Я ведь как малый ребенок. Ничего не умею, все путаю.
Ревшин.
Что ж, придется вам все путать. Ей будет там отлично, сестра у меня первый сорт, я сам буду наезжать. Имейте в виду, Алексей Максимович, что когда мишень разделена на две части и эти части в разных местах, то стрелять не во что.
Трощейкин.
Да я ничего не говорю... Это вообще разумно... Но ведь Люба заартачится.
Ревшин.
Как-нибудь можно уговорить. Вы только подайте так, что, дескать, это ваша мысль, а не моя. Так будет приличней. Мы с вами сейчас говорим как джентльмен с джентльменом, и, смею думать, вы отлично понимаете положение.
Трощейкин.
Ну, посмотрим. А как вы считаете, сэр, -- если действительно я завтра отправлюсь, может быть, мне загримироваться? У меня как раз остались от нашего театра борода и парик. А?
Ревшин.
Почему же? Можно. Только смотрите, не испугайте пассажиров.
Трощейкин.
Да, это все как будто... Но, с другой стороны, я думаю, что если он обещал, то он мне достанет. Что?
Ревшин.
Алексей Максимович, я не в курсе ваших кредитных возможностей.
Входят Любовь и Вера.
Вера (Ревшину).
Здравствуйте, конфидант.
Трощейкин.