Куприков (Писателю).
Разрешите?
Писатель.
Слово предоставляется художнику Куприкову.
Любовь (мужу).
Я не знаю, почему нужно из всего этого делать какой-то кошмарный балаган. Почему ты привел этого репортера с блокнотом? Сейчас мама собирается читать. Пожалуйста, не будем больше говорить о Барбашине.
Трощейкин.
Что я могу... Оставь меня в покое. Я медленно умираю. (Гостям.) Который час? У кого-нибудь есть часы?
Все смотрят на часы.
Писатель.
Ровно пять. Мы вас слушаем, господин Куприков.
Куприков.
Я только что докладывал Алексею Максимовичу следующий факт. Передам теперь вкратце. Проходя сегодня в полтретьего через городской сад, а именно по аллее, которая кончается урной, я увидел Леонида Барбашина сидящим на зеленой скамье.
Писатель.
Да ну?
Куприков.
Он сидел неподвижно и о чем-то размышлял. Тень листвы красивыми пятнами лежала вокруг его желтых ботинок.
Писатель.
Хорошо... браво...
Куприков.
Меня он не видел, и я за ним наблюдал некоторое время из-за толстого древесного ствола, на котором кто-то вырезал -- уже, впрочем, потемневшие -инициалы. Он смотрел в землю и думал тяжелую думу. Потом изменил осанку и начал смотреть в сторону, на освещенный солнцем лужок. Через минут двадцать он встал и удалился. На пустую скамью упал первый желтый лист.
Писатель.
Сообщение важное и прекрасно изложенное. Кто-нибудь желает по этому поводу высказаться?
Куприков.
Из этого я заключил, что он замышляет недоброе дело, а потому обращаюсь снова к вам, Любовь Ивановна, и к тебе, дорогой Алеша, при свидетелях, с убедительной просьбой принять максимальные предосторожности.
Трощейкин.
Да! Но какие, какие?
Писатель.
"Зад, -- как сказал бы Шекспир, -- зад из зык вещан". (Репортеру.) А что вы имеете сказать, солнце мое?
Репортер.
Хотелось задать несколько вопросов мадам Трощейкиной. Можно?
Любовь.
Выпейте лучше стакан чаю. Или рюмку коньяку?
Репортер.
Покорнейше благодарю. Я хотел вас спросить, так, в общих чертах, что вы перечувствовали, когда узнали?
Писатель.
Бесполезно, дорогой, бесполезно. Она вам ничегошеньки не ответит. Молчит и жжет. Признаться, я до дрожи люблю таких женщин. Что же касается этого коньяка... словом, не советую.
Антонина Павловна.
Если позволите, я начну...
Писатель (репортеру).
У вас, между прочим, опять печатают всякую дешевку обо мне. Никакой повести из цыганской жизни я не задумал и задумать не мог бы. Стыдно.
Антонина Павловна.
Петр Николаевич, позволяете?
Писатель.
Просим. Внимание, господа.
Антонина Павловна.
"Первые лучи солнца...". Да, я забыла сказать, Петр Николаевич. Это из цикла моих "Озаренных Озер". Вы, может быть, читали... "Первые лучи солнца, играя и как будто резвясь, пробно пробежали хроматической гаммой по глади озера, перешли на клавиши камышей и замерли посреди темно-зеленой осоки. На этой осоке, поджав одно крыло, а другое...".
Входят Ревшин и Мешаев: румяный блондин с букетом таких же роз.
Ревшин.