и синий день, сидел я под густой
лоснящейся листвою, и кричали,
исполнены видений и печали,
лазоревые птицы, и змея
блестящая спала на теплом камне;
загрезил я -- как вдруг издалека мне
послышалось пять шорохов и я
увидел вдруг между листов узорных
пять белоглазых, красногубых, черных
голов... Я встал -- и вмиг был окружен...
Мушкет мой был, увы, не заряжен,
а слов моих они не понимали;
но, сняв с меня одежды, дикари
приметили вот это... посмотри...
головки две на выпуклой эмали,-
ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
Давиду -- шесть; я этот амулет -
дар матери -- всегда ношу на теле;
и тут меня он спас на самом деле:
поверишь ли, -- что эти дикари
метнулись прочь, как тени -- от зари,
ослеплены смиренным талисманом!
Роберт
О, говори! Во мне светлеет кровь...
Не правда ль, мир -- любовь, одна любовь,-
румяных уст привет устам румяным?
Иль мыслишь ты, что жизнь -- больного сон?
Что человек, должник природы темной,
отплачивать ей плачем обречен?
Что зримая вселенная -- огромный,
холодный монастырь, и в нем земля -
черница средь черниц золотоглазых -
смиренно смерти ждет, чуть шевеля
губами? Нет! В живых твоих рассказах
не может быть печали; уловлю
в их кружеве улыбку... Брат! Давно я
злодействую, но и давно скорблю!
Моя душа -- клубок лучей и гноя,
смесь жабы с лебедем... Моя душа -
молитва девушки и бред пирата;
звезда в лазури царственной и вша
на смятом ложе нищего разврата!
Как женщина брюхатая, хочу,
хочу я бога... Бога... слышишь,-- бога!
Ответь же мне,-- ты странствовал так много! -
Ответь же мне -- убийце, палачу
своей души, замученной безгласно,-
встречал ли ты Его? Ты видел взор
персидских звезд; ты видел, странник страстный,