В Ташкенте июль-август ― месяцы особенные, ниже тридцати пяти столбик термометра не опускается, скорее, норовит перепрыгнуть за красную отметку «40», и город изнывает от зноя. Даже ночь не приносит отдохновения. И все же усталому, измотанному жарой человеку в Ташкенте есть где перевести дух ― в любой части города найдется спасительная тень в прохладе скверов, парков, сада, фонтана или хауза.
Но Карлен не выискивал тень и сторонился высотных зданий, потому что стены их и алюминиевые солнцезащитные сооружения на окнах с утра так нагревались, что вблизи воздух был накален вдвойне. Эта призрачная тень могла обмануть разве что приезжего, туриста, а Карлен Муртазин жил в этих краях, считай, лет пятнадцать.
На какие-то минуты он вдруг забывал о жаре, потому что мыслями овладевала дамба… дамба, не дававшая покоя ни днем, ни ночью; но стоило отвлечься на секунду, хотя бы на перекрестке, как жара наваливалась всей испепеляющей силой. «Пиалушку бы чая…» ― подумал Муртазин, но, оглядевшись вокруг, отбросил эту мысль, в центре города чайханы повывелись.
«К фонтану»,― пришла вдруг спасительная идея; он прибавил шагу и уже минут через пять выходил из подземного перехода к каскаду фонтанов на площади Ленина. Живая стена воды высотой метров пятнадцать тянулась из края в край площади. От серебристой пенящейся стены исходила желанная в жару благодатная прохлада, а шум воды перекрывал многоголосье вокруг. Мельчайшая водяная пыль не успевала осесть на водную гладь ― солнечные лучи испаряли ее в воздухе. Вокруг хауза, выложенного бирюзовым кафелем, на влажных, розового мрамора плитах сидели люди. Среди них сразу бросались в глаза приезжие и иностранцы. Они весело разглядывали барахтающуюся в воде детвору. Такое, пожалуй, можно увидеть только в Ташкенте.
Карлен бросил на мраморный край хауза потрепанную кожаную папку и, склонившись над водой, с наслаждением окунул голову. Хауз походил скорее на плавательный бассейн, и ближе к фонтанам и уступам, с которых водопадом низвергалась вода, было глубоко, метра три-четыре, и велико было желание сорвать одежду и нырнуть в манящую прохладу.
Позавидовав мальчишкам, ловко и бесстрашно прыгающим с выступов каскада в самую глубину, Карлен уселся на край водоема и закурил. Рядом оживленно разговаривали две женщины, и Муртазин слышал, как они несколько раз восторженно повторяли: «Сорок два!» По их раскрасневшимся лицам и прихваченным жгучим солнцем плечам он понял, что они приезжие и, конечно, не из солнечных краев. Потому так радовались они солнцу и воде. Но их высокие и удивительно бодрые голоса, мешавшие Муртазину сосредоточиться, вдруг пропали, едва Карлен вспомнил, как сегодня среди ночи он проснулся в пустой квартире и не мог уже заснуть до утра. Едва он забывался в зыбкой дреме, как снился один и тот же сон. Огромная, четырнадцатикилометровая дамба, словно бесконечный груженый состав, набравший страшную скорость, несется обратно в карьер, а он стоит глубоко внизу на дне котлована, и убежать, скрыться от этой надвигающейся громады невозможно. И каждый раз, когда край дамбы зависал над выработкой и он уже слышал шум ссыпающегося обратно гравия и галечника, он в страхе вскрикивал и просыпался.
Неожиданно Карлен встрепенулся и торопливо схватил лежавшую рядом папку, словно кто-то собирался ее похитить. Кожаная поверхность раскалилась как жесть, но Муртазин этого не почувствовал.
***
Даврон Кабулович Кабулов, управляющий трестом «Строймеханизация», только закончил селекторное совещание и смог наконец-то откинуться в кресле. В два больших окна кабинета, выходящих на одну из самых красивых улиц Ташкента, были вмонтированы кондиционеры, и в комнате стояла приятная прохлада. Кабулов, высокий, несколько грузный для своих тридцати пяти лет мужчина, уже заметно поседел, но седина эта и большие, внимательные глаза придавали лицу мягкость, а это, в свою очередь, предполагало спокойный, уравновешенный характер. На столе перед ним лежал информационный журнал шведской фирмы, производящей строительную технику, и он раскрыл его на странице, рассказывающей о машинах для уплотнения грунтов. Рядом со статьей помещалась цветная вкладка. На вкладке, среди ярко раскрашенных машин, в окружении технических экспертов фирмы был заснят и сам Кабулов. Подпись гласила: «Два месяца назад фирма «Дюпанак» демонстрировала технику в Узбекистане, где ей любезно были предоставлены полигоны треста «Строймеханизация». Сегодня господин Даврон Кабулов, управляющий трестом — гость фирмы «Дюпанак» и ведет переговоры от имени Минстроя СССР о закупке вибрационных катков. Производительность и эффективность таких машин в десять раз выше обычных».
Далее в статье говорилось об огромных строительных работах в Узбекистане. Большие объемы позволяли разработать технологические процессы с редким сочетанием землеройной техники. И приводилась в пример технология разработки и перемещения грунта скреперами средней мощности, названная «кабуловской» ― по имени автора. Экономический эффект и сроки разработки в сравнении с обычными методами были поразительными. Фирма сообщала, что в своей практике недооценивала работу скреперов и в данное время ведет переговоры о приобретении лицензии на выпуск машин русского образца. «Хорошие, нужные катки, ох, какие нужные машины»,― подумал Кабулов и убрал журнал со стола подальше от чужих глаз. Сейчас ему не хотелось возвращаться к разговорам о недавней поездке в Швецию. Иные заботы, одна за другой, навалились на него в последние три месяца.
Даврон Кабулович встал из-за стола и прошелся по кабинету. Справа от стола, за которым проводились совещания и планерки, висела подробная карта республики. Практически не было уголка в крае, где бы не стоял башенный кран или не работала землеройная техника его треста. По автострадам, пересекающим республику из края в край, день и ночь всегда находились в пути его восемь мощных «Ураганов», перевозивших крупногабаритную технику, с которыми поддерживалась из диспетчерской постоянная связь. А по ночам по этим же дорогам перегонялись на огромных трейлерах целые поезда негабаритных грузов: башенные и тяжелые краны, экскаваторы, бульдозеры, тракторы. Каждый день пять тысяч механизаторов садились в кабины машин и механизмов, на которых стояла эмблема «Строймеханизации».
Он вернулся к столу и склонился над аппаратурой, вызывающей зависть у многих коллег. Тут же раздался голос диспетчера:
― Слушаю вас, Даврон Кабулович.
— Антонина Михайловна, будьте добры, передайте: в девять провожу планерку в Джизаке. В двенадцать ― в Самарканде, пусть главный инженер организует мне встречу с управляющим «Жилстроя», только не позже часа. Надеюсь, вы помните, Антонина Михайловна, по какому вопросу.
— Да, да, я помню и сама на всякий случай свяжусь с «Жилстроем»,― ответила диспетчер.
Управляющий ценил эту женщину. Она все помнила и никогда не ошибалась. Он работал с нею уже пятый год, и уже пятый год у них шло невидимое для посторонних азартное соревнование, запамятует ли кто из них о каком-нибудь кране или экскаваторе, застрявшем, скажем, где-то на берегу Каспия, в Муйнаке. Иногда Кабулов думал: если придется уходить на другую работу, возьму с собой прежде всего ее. А пойдет ли, спросить ее об этом пока не представлялось случая.
— Пожалуйста, дальше, Антонина Михайловна. В семнадцать часов ― планерка в Карши. Явка обязательна, я хочу увидеть всех инженерно-технических работников. Передайте Муратову, пусть возьмет в обкоме две брони на последний рейс самолета и найдет шофера, который пригонит машину обратно. Ренат до Карши уже будет выжат окончательно, все-таки шестьсот километров, а машина послезавтра в Ташкенте мне нужна.
— Горячий у вас предстоит денек, на всякий случай сообщаю метеосводку: в Джизаке сорок, а в Самарканде и Карши ― сорок два, так что счастливой дороги,― пожелала напоследок диспетчер. Она-то знала, что в дороге Кабулов будет подменять Рената, а на то, как ездит управляющий «Строймеханизации», махнула рукой вся республиканская автоинспекция. Переговорив с диспетчером, он нажал другую кнопку, и тотчас ответил его шофер:
― Слушаю, шеф.
― Ренат, я изменил планы на завтра. Предупреди дома, что вернешься поздно, да захвати паспорт, возвратимся обратно самолетом. А машину за ночь перегонят в Ташкент. Выезжаем в шесть тридцать, не читай до полуночи.
― Яхши, шеф.
Кабулов часто принимал неожиданные решения, к этому привыкли. Впрочем, кто глубоко вникал в суть строительных работ, знает, что там возможны любые неожиданности, начиная от плана и кончая снабжением. Такие дальние визиты, когда он за день пересекал республику из конца в конец, он любил. Ведь, сидя в кабинете, даже имея селекторную связь со всеми областями, принять единственно верное решение не всегда возможно.
Иногда он проводил утром планерку в тресте и вылетал в Нукус, оттуда, прихватив любую машину из управления, заезжал в Ургенч, Бухару, Коканд. Этот маршрут занимал у него два дня. Всего таких маршрутов, выверенных по часам, привязанных по расписанию к самолетам, поездам, у него было четыре. Он любил дорогу, быструю езду, стремительная скорость словно придавала ускорение мыслям. В машине он зачастую принимал наиболее важные решения. Вот и сейчас, надумав объехать три управления, где накопились дела, требовавшие его вмешательства, он прежде всего рассчитывал, что дорога, возможно, подскажет какое-то решение о дамбе. К тому же он хотел таким образом избавиться от неприятного осадка после вчерашнего разговора в горкоме партии. После горкома в трест возвращаться было поздно, и он пошел пешком, через центр. Пять лет он жил в Ташкенте, но знал его плохо, из окна машины, а память его о давнем Ташкенте, городе его студенческих времен, теперь годилась мало. Это был совершенно иной город. И, как сказал однажды союзный министр,― роскошный. Да, здания впечатляли не только архитектурой, они поражали отделкой. Все построено с размахом, со вкусом, щедро, обилие зелени, парков, скверов и воды. Возле двадцатиэтажной розового мрамора гостиницы «Узбекистан», у фонтана, в хаузе еще купались дети, во внутреннем дворе гостиницы, похожем на патио, было людно, там работали на воздухе чайханы и шашлычные, а у внутреннего фонтана (о, восточная страсть к фонтанам!) стояли разноцветные столики. Издали мерцали огни многочисленных жаровен, и вокруг стлался запах жареного мяса, специй. Запах раскаленного угля на миг напомнил Кабулову запах паровозов его детства, и он свернул к разноцветным столикам. У бара никого не было. Наблюдая, как ловко бармен сбивает ему коктейль, Кабулов отметил, что никогда бы не подумал, что в Ташкенте есть бары, ничуть не уступающие тем, что он видел в Италии или Швейцарии. Тот же стереомагнитофон, красное дерево стойки, сияющая хромом и никелем кофеварка «Эспрессо», искрящийся парад разнокалиберных хрустальных бокалов, рюмок, креманок и ряды, ряды напитков в ярких и красочных бутылках. И Кабулов, к которому вдруг начало возвращаться хорошее настроение, с улыбкой подумал: каждому свое ― кто-то знает о каждом новом баре в Ташкенте, а кто-то ― о каждом заводе, каждом жилом массиве в Узбекистане. Заняв ярко-красный пластиковый столик, до которого долетала мелкая водяная пыль фонтана, он огляделся. В баре народу пока было маловато, зато у шашлычных мангалов стояла очередь. Люди, постепенно занимавшие столики вокруг фонтана, были нарядно одеты, не суетились, возможно, это было их любимым местом времяпрепровождения, а может, они были отпускники и жили в этой уходящей в вечернее небо гостинице?
«Может быть, взять отпуск в августе?» ― подумал вдруг Кабулов. Институтские заботы после разговора в горкоме с него снимались. Можно было завтра же переговорить с министром и «дикарем» укатить на море, грузинские коллеги как-нибудь организовали бы гостиницу в Гаграх или Пицунде. Наверное, не отказал бы министр Кабулову, тем более что в конце года предстояло сдать немало пусковых объектов. Но держала дамба. Дела по ней он не мог, да и не хотел перепоручать никому другому.
Сразу же, как только он стал управляющим, его родной институт обратился в трест за помощью. Кабулов, конечно, помог.
Оснащением кабинетов контакты с институтом не ограничились: зная, что трест располагает мощной технической базой и огромными материальными возможностями, а, главное, интересными кадрами, институт часто обращался к Кабулову.
Со временем студенты получили доступ на полигоны треста, а специалисты треста стали консультантами многих дипломных работ. Главный механик по гидравлике даже был приглашен читать курс на вечернем отделении. Да и сам Кабулов два-три раза в год по просьбе студентов читал лекции по земляным работам. Выгода здесь была обоюдной: группа АСУ треста пользовалась вычислительной техникой института, куда более мощной, чем трестовская, или даже могла попросить кафедру обсчитать какие-то экстренные материалы. Можно было, сберегая время, отдать на сравнительный анализ несколько вариантов одного проекта. А главное, сам Кабулов и специалисты, соприкасавшиеся с институтом, примечали толковых студентов, особенно приехавших из областей, чтобы заполучить их в свои управления. Охотно брали способных ребят на летнюю и преддипломную практику. Это был инженерный резерв треста, выручавший в напряженные летние месяцы, и к практикантам относились серьезно. Поэтому ни для кого не оказалось неожиданным, что Даврон Кабулов стал председателем мандатной комиссии на приемных экзаменах.
Нынешний год, уже в третий раз, Кабулов готовился к приемным экзаменам, столь важным не только в жизни абитуриентов, но важным и для него самого, ведь он отбирал тех, с кем ему еще работать и работать.
На коллегии Минстроя, приветствуя его назначение председателем мандатной комиссии института, министр выразил надежду, что Кабулов будет достойно представлять интересы всех присутствующих на коллегии, а интерес у управляющих один: получить знающего, толкового инженера, готового работать и в Каршинской, и в Джизакской степи, инженера, на которого можно положиться, который не сбежит, не подведет, сплотит вокруг себя людей.
Даврон Кабулович видел, насколько всерьез, заинтересованно относятся коллеги к его общественной работе. Кабулов уже привык, что стоило ему появиться в компании, и даже самый интересный разговор о футбольных проблемах «Пахтакора» уступал место проблемам высшей школы. А в областях иной управляющий говорил Кабулову укоризненно: «Кого вы готовите!» ― словно Даврон Кабулович был ректором политехнического. И тут же перечислялось, сколько выпускников, не отработав и года, попросту сбежали, оставив трудовые книжки, бросив на произвол судьбы объект, материальные ценности. Да и многие выпускники, прибывающие по направлению, начинают с первого дня требовать: дай ему квартиру, дай ему ясли, одно только дай, дай… А сам в командировку не может, во вторую смену не хочет, на планерке после шести глаз от двери не оторвет, на общественные дела времени, разумеется, у него нет, в воскресенье поработать жена не пускает. Одна морока. Еще большая проблема с девушками. Когда-то Даврон Кабулович читал в газете про социологический расчет, проведенный в Ленинграде. Оказалось, что Ленинград обеспечен кадрами журналистов до 2015 года, а искусствоведов ― до 2035 года. В газете приводился перечень профессий, которыми Ленинград обеспечен надолго, но Кабулов запомнил только эти две. Если можно было бы провести такое исследование в строительстве, то наверняка бы выяснилось, что в министерства, ведомства, тресты, управления, лаборатории, конструкторские бюро и на все прочие непыльные места женщины-инженеры не нужны по всей стране вплоть до 2005 года, потому что средний возраст их в строительстве едва за тридцать. А на сегодняшний день инженерные службы в строительстве укомплектованы женщинами на девяносто процентов, и в каждом новом выпуске ежегодно половина девушек, а куда их девать? Все занято на два десятка лет вперед. Ни для кого не секрет ― не задерживаются женщины на стройке, как ни крути, прораб ― мужская, тяжелая работа, в пятьдесят пять на пенсию уходят. Казалось бы, институты выпускают инженеров больше, чем надо, а как не хватало прорабов, мастеров, механиков, энергетиков, так и не хватает при нынешних условиях приема в технические вузы. И просили коллеги Кабулова давать все-таки в политехническом больше ходу парням, хоть они, может, и уступают девушкам в трактовке образа Анны Карениной. При этом ссылались часто на то, что в стране не хватает рук и в чисто женских профессиях: медсестер, ткачих, машинисток, секретарш, продавщиц, не хватает их в легкой промышленности, газовой, электронной, пищевой. А уж о том, что при равной затрате на обучение женщина не дорабатывает целых пять лет в сравнении с мужчиной, говорил ему каждый. А при современной нехватке трудовых ресурсов пять лет ― это ох как много!
Да и сам Кабулов понимал, что стройка нуждается в притоке энергичных молодых парней. К тому же, видел и на трестовском полигоне, и на дамбе, во время отсыпки которой трижды организовывал в Заркент экскурсии студентов, считая, что лучше раз увидеть, чем трижды услышать, как безразличны девушки к тому, что происходило вокруг. Они торопливо искали тень, пытаясь спрятаться от заркентского ветра и вечной пыли, сопровождающей земляные работы. А ведь это была истинная рабочая обстановка профессии, к которой их готовили. Любому неравнодушному человеку было ясно, что незачем их учить тому, что чуждо их природе.
В этом году задолго до экзаменационной сессии Кабулов попросил собраться членов мандатной комиссии и высказал свое мнение о приеме абитуриентов на некоторые, сугубо мужские, на его взгляд, отделения института. Нашлись, конечно, у него сторонники, но и противников хватало, особенно ополчились женщины. Последствием этого кабуловского предложения явилась анонимка в горком партии, где его обвинили в феодально-байском отношении к женщине. Там же говорилось, что люди, подобные Кабулову, закрывают дорогу к знаниям и свету прекрасным женщинам Востока. Намекалось, что наверняка по той же причине его оставила жена, известная всем танцовщица Муновар Мавлянова… Заканчивалась анонимка страстной просьбой во имя прогресса и процветания немедленно избавить приемную комиссию от Кабулова.
Экзаменационная сессия была на носу, и анонимка получила ход, потому и оказался Кабулов у секретаря горкома партии по идеологии, женщины крутой, властной. Она, словно не зная, что Кабулов томился в приемной минут сорок, приняла его поначалу любезно. Видимо, не располагая временем, она без особого вступления спросила, правда ли, что Кабулов сторонник приема на отдельные факультеты в основном юношей, и правда ли, что он выступил чуть ли не с программным заявлением по этому поводу перед членами комиссии.
Получив утвердительный ответ, она поначалу растерялась, но тут же взяла себя в руки и выстрелила:
― А как же, дорогой, женский вопрос?
— Какой? ― переспросил Кабулов.
― Такой. Что женщина должна пользоваться равными правами и все шире обязана вторгаться во все области, которые прежде считались мужскими. Не забывайте, какое у нас государство.
— Спасибо, помню,― ответил Кабулов неожиданно резко, потому что подобного тона он не выносил.― Позвольте возразить, что такого вопроса у нас не существует уже лет тридцать, а уж коли так подходить, скорее, нужно говорить о мужском вопросе. Не вы ли в этом году на торжественном собрании городского актива в честь Восьмого марта упомянули с гордостью, что пятьдесят девять процентов дипломов в стране ― у женщин. Так что с женским вопросом все ясно. Но вот технический прогресс, от которого все многого ждут, не может сегодня рассчитывать на женский уровень работы в отдельных отраслях производства. Я сужу по строительству, где в моей компетентности, надеюсь, вы не сомневаетесь. И если прекрасные абитуриентки в детстве играли в песочек и строили дома, это еще не повод для поступления в политехнический…
В общем, поговорили. На шум даже вбегала секретарша.
И теперь Кабулов знал, что если на дамбе будут претензии к «Строймеханизации», то равнодушно к этому в горкоме не отнесутся.
«Смотри ты, сколько лет прошло, а вспомнили про Муновар»,― подумал он чуть ли не вслух. Машина стремительно неслась по шоссе, стрелка металась далеко за цифрой «120», в приспущенные стекла со свистом врывался ветер. Да и Ренату, тихонько насвистывающему какую-то мелодию, было не до размышлений Кабулова. Отчего же не вспомнить. Последние годы ее фамилия не сходит с афиш, хоть в столице, хоть в областях. Он и сам не раз видел из машины густо обклеенные ее портретами заборы. А как была хищницей, так и осталась, разве что выбилась в первые. Он не следил за ее жизнью, но знал, что Муновар ― самая высокооплачиваемая танцовщица на свадьбах. В свадебный сезон (а в Узбекистане он начинается после хлопковой страды) она не меньше Кабулова разъезжала по республике, и не раз пересекались их пути в разных городах. Благо, для этих поездок у нее есть машина и муж ― шофер и антрепренер одновременно.
Однажды в Карши (куда добралась!) Кабулов столкнулся с ним лицом к лицу на заправочной станции. Молодой, с заплывшими, жирными глазками, в дорогом мятом костюме, мужчина, служивший при собственной жене, не вызвал у Кабулова и капли ревности, хотя у «Волги» редкой перламутровой раскраски крутилась красивая, богато одетая женщина, уже приметившая его и желавшая попасться ему на глаза. Но Кабулов, даже если бы и глядел в упор, все равно видел бы страстно извивающуюся в танце женщину с холодными, расчетливыми глазами, цепко выхватывающими из одноликой, потной толпы на свадьбе толстосума, чтобы задержаться около него, заставив его раскошелиться на крупную купюру. Или же он видел ее в комнате, сидящей рядом с туго набитой наволочкой, куда муж торопливо накидал за ширмой деньги, что совали ей под тюбетейку; она раскладывала по стопкам замусоленные рубли, тут же прикидывая, не прогадала ли с этой свадьбой?
Но она прогадывала редко, разве что с первым замужеством, когда какой-то заштатный механик Кабулов отказался от такой жизни: крути баранку да считай денежки.
Странно, дорога, всегда дававшая ответ на все мучившие вопросы, на этот раз не помогала. Все пятьсот километров от Ташкента до Карши мысли управляющего не могли сосредоточиться на дамбе, ради которой и была затеяна поездка; хотелось, не отвлекаясь на звонки и на посетителей, выработать четкую позицию, потому что заказчик ― крупнейший в республике Заркентский медно-обогатительный комбинат ― подал в Госарбитраж жалобу на строителей и на проектировщиков. Из Ленинграда уже прибыла комиссия института, проектировавшего дамбу.
Дамба вставала в памяти утренней прохладой предгорий и полуденным зноем, вереницей тяжелых КамАЗов и рядами мощных скреперов. Или виделась она ему с вертолета, когда он показывал журналистам из Ташкента, какие гигантские хранилища отходов будут у медно-обогатительного комбината. С земли трудно было представить весь размах работ, потому и прибег он к помощи вертолета. Масштабы! Масштабы! У него в кабинете висела двухметровая фотография, подаренная фотокорреспондентами, где мощные машины, словно мураши, копошились на огромной строительной площадке.
Каждый стоящий инженер мечтает об объекте, где он мог бы реализовать себя, свои знания, мечты. Таким объектом для Кабулова стала дамба. В нее вложил он страсть, энергию, опыт, дамба дала ему друзей, единомышленников и… врагов. Невиданной до сих пор школой мастерства, лабораторией смелых исканий стала дамба для треста. Сегодняшнему положению, уверенности в своих инженерных силах и знаниях обязан Кабулов своему детищу.
В тот день в Заркенте, куда Кабулов был приглашен на первое совещание по строительству дамбы, он вновь столкнулся с женщиной, которую уже не рассчитывал в своей жизни встретить…
В самолете, вылетевшем последним рейсом из Карши, Ренат, вымотавшийся за долгий и жаркий день, склонил голову на плечо Кабулова и тут же заснул. А Даврон Кабулович, словно и не было за спиной напряженного дня, держался бодро, потому что воспоминания о ней пробуждали в нем какие-то подспудные силы, возвращали памятью в юность, когда ничто не могло омрачить их отношений со Светой… Светланой… Под мерный шум винтов ему припомнился далекий августовский день, когда он, Даврон Кабулов, студент уже четвертого курса, вернулся в институт с каникул. Приехал он пораньше, чтобы успеть занять комнату посветлее и поближе к кухне, получить заранее книги в библиотеке; к четвертому курсу студент становится бывалым, как солдат.
Вечерело. Он стоял во внутреннем дворике общежития, раздумывая, куда бы пойти, когда у калитки сада увидел девушку с тяжелым чемоданом и дорожной сумкой в руках. Он, не раздумывая, как старый знакомый, подал знак, чтобы поставила вещи, и подбежал к ней. Тоненькая хрупкая сероглазая девушка с улыбкой поджидала его, чувствовалось, что ноша ей не по силам.