― В святую обитель, где вам придется прожить целых пять лет, нужно входить, не отягощая себя заботами. Позвольте…
― Так уж в святую…
Она одарила Даврона такой милой улыбкой, что много лет спустя Кабулов чаще всего вспоминал не жест, не слово, а эту ясную улыбку еще вчерашней школьницы. Воспоминания… Их было много. Ну, хотя бы тот удивительный вечер их знакомства. Светлана, приехавшая поездом из далекого Актюбинска, весь день толком не ела и огорчилась, что поблизости закрылись все столовые. Зато Даврона этот факт обрадовал, и он вызвался тут же организовать ужин. В полупустом общежитии, в комнате с тремя голыми с панцирной сеткой кроватями, где лишь в углу, у окна, белела тщательно заправленная кровать Даврона, они проговорили как старые и добрые знакомые до полуночи.
Пока он рядом, на кухне, готовил омлет с сыром и помидорами и острейший салат ачик-чучук, Светлана рассматривала дружеские шаржи, висевшие над пустыми кроватями, и оглядывала стены, сплошь увешанные шутливыми надписями, плакатами, изречениями. Еще при входе в комнату ее удивило броское обращение, приколотое к двери:
«К Прекрасному полу!!!
С величайшим сожалением извещаю, что Карлен Муртазин задерживается. Слез не лить, волос не рвать, сигаретным пеплом голову не посыпать, слухи о том, что он на ком-то не женился, верные».
Поначалу она не поняла, а оглянувшись, улыбнулась, забыв о долгой дороге и о своих опасениях насчет будущей жизни в общежитии.
— Ты все это сам? ― спросила она весело, когда он вернулся из кухни.
― Да. С утра какое-то настроение… Решил к приезду ребят оживить голые стены, чтобы легче было привыкать…
― А здорово у тебя получается, ты хорошо рисуешь.
― Рисовать я люблю и, если бы не любил технику сильнее, пошел бы в художественное.
— Ты добрый… и веселый,― вдруг сказала Светлана, помогая ему накрывать на стол.
― С чего ты взяла?
— Уж больно симпатичны твои шаржи. Вот этот юноша с тщательным пробором и при бабочке, посылающий девушке воздушный поцелуй, такой красавец!
― Да это же Карлен! ― рассмеялся Даврон.― Ты, наверное, таких симпатичных и не видела. Ему девушки прохода не дают. Я вот и объявление вывесил, надоело отвечать: женился ― не женился, а ведь еще не все красавицы вернулись, увидишь, какое паломничество к нему начнется, когда приедет. Ты думаешь, почему его кровать у двери? Чтобы не громыхал стульями, когда поздно возвращается.― Даврон изобразил, как, крадучись, стараясь не разбудить товарищей, входит в полночь Карлен.
Тут уж Светлана не выдержала, расхохоталась.
― Только ты смотри не влюбись в него,― вдруг попросил Даврон. Но она и это приняла за шутку.
Еще долго он рассказывал о двух других своих товарищах ― Джемале Амурвелашвили и Саше Ботвенко. Обрадованный искренним вниманием, Даврон изображал друзей в лицах, шутливо отмечая их слабости и недостатки, и звонкий девичий смех катился по темным пустым коридорам общежития.
Уходя, она протянула ему узкую теплую ладошку и сказала:
― Я очень, очень рада, что познакомилась с тобой… Надеюсь, мы будем друзьями.
В эту ночь он впервые не уснул до рассвета.
Кабулов мог вспомнить почти каждый день из тех двух давно прошедших лет, потому что все они были связаны с ней, со Светланой.
Сейчас, в самолете, где вокруг него дремали утомленные жарким днем люди, память Даврона Кабуловича, словно в фильме, прокручивала день за днем. И все вставало перед глазами так ясно и четко, что порою тот счастливый юноша Даврон казался Кабулову нереальным, вымышленным персонажем и не имел к нему, нынешнему, никакого отношения.
Она понравилась его друзьям. Понравилась и отцу Даврона. Кабул-ака работал шофером в наманганской «Сельхозтехнике» и раз в месяц-полтора приезжал в Ташкент на базу за запчастями. Приезд Кабулова-старшего был праздником не только для Даврона. Человек хлебосольный, щедрый, он всегда привозил корзины фруктов, вяленой дыни, овощей и непременно готовил то огромный казан плова, то затевал во дворе шашлык. За столом его присутствие не сковывало друзей Даврона, наоборот, будущие механики обо всем расспрашивали Кабула-ака, дошедшего на полуторке до самого Берлина. В первый же раз, когда он подвел Светлану к отцу, подыскивая слова, как бы точнее ее представить, она сама вдруг выпалила:
— Светлана, а с Давроном мы дружим,― и так посмотрела на Кабулова-младшего, что отец понимающе улыбнулся, привлек ее к себе и сказал шутливо:
― Яхши, я-то уж боялся, что из-за соседства с Карленом моего сына не замечает ни одна девушка.
И каждый раз, приезжая, он сажал ее за столом рядом с собой, и самое румяное яблоко, самая сочная груша, самая аппетитная косточка из плова, первая палочка шашлыка доставались ей. И, уезжая, он строго наказывал Даврону: «Береги ее, сынок, славная у тебя девушка…»
Они почти не разлучались эти два года, летом вместе работали в стройотряде, а оставшийся месяц отдыхали всей компанией у Джемала дома, в Гаграх. Удивительное лето, с утра до вечера рядом! Море, пальмы, темные звездные ночи, любимая девушка, и все — впервые в жизни.
Вспомнился Кабулову и холодный метельный Актюбинск. На последнем курсе на зимних каникулах он не поехал домой в Наманган, а остался в Ташкенте; задание на дипломный проект требовало работы в республиканской библиотеке, а Светлана обещала писать каждый день, говорила, что живет рядом с вокзалом и будет каждый вечер, как на свидание, ходить к ташкентскому скорому и опускать письма в почтовый вагон. Каждый день… Но писем не было. Извелся Даврон, ежедневно карауля почтальона, и хотя до конца каникул осталось дня четыре, махнул в Актюбинск. На звонок выскочила Светлана и, увидев Даврона, бледного, замерзшего в тоненьком, не по сезону пальто, бросилась ему на шею и всхлипнула. На его вопрос о письмах она, улыбаясь, показала толстый забинтованный палец ― порезала. Как просто тогда все было!
За долгий, казавшийся нескончаемым перелет он словно вновь побывал в той своей жизни, в которую никогда никого не посвящал, да и сам старался вспоминать об этом пореже. Это была счастливая, безоблачная пора, настолько счастливая, что ему не верилось теперь, что все это было.
Конечно, Кабулов не мог не припомнить их последнюю встречу. Он с Сашей Ботвенко уезжал по направлению поездом в Восточный Казахстан на строительство канала Иртыш ― Караганда. Проводить их, кроме Карлена с Джемалом, которым осталось учиться еще год, пришло много друзей, и вся эта шумная, с неизменной гитарой компания как-то бережно выделяла Светлану, хотя здесь, на перроне, должна была остаться и Сашина девушка. В шуме, гаме, толчее они находили друг друга глазами, умудряясь, как казалось им, незаметно для окружающих целоваться, и спешили сказать какие-то последние, важные слова. Хотя все было обговорено и решено: на следующий год, в отпуск, отгуляют свадьбу, а свадебным путешествием будет поездка к морю, в Гагры, к Джемалу, «добро» которого было получено.
Когда почтовый, набитый до отказа, тронулся, она вдруг неожиданно громко крикнула вслед набиравшему ход поезду:
― Даврон, я люблю тебя!
На Первое мая, незадолго до отпуска, он получил телеграмму от Джемала, извещавшую, что Светлана вышла замуж за Карлена.
Много лет спустя ему рассказывали, что Джемал пришел на свадьбу пьяный, разбил окно в столовой и кричал на весь зал Карлену: «Подлец! Подлый вор, негодяй! Я проклинаю тебя!»
В Казахстане Даврон проработал три года без отпуска, в двадцать пять стал начальником управления и тогда же попал на глаза союзному министру. Он, наверное, остался бы в Казахстане до конца строительства или возглавил бы создававшийся трест далеко на Севере, об этом уже шли разговоры, когда вдруг нагрянули к нему отец с матерью. Настроены они были решительно, особенно мать, Зульфия-ханум. Она говорила, что никогда не вмешивалась в его дела, согласна была на невестку, которую особенно расхваливал отец (тут она иронически посмотрела на Кабула-ака), а теперь, мол, ее терпению пришел конец. От людских расспросов покою нет, куда да куда запропастился ваш сынок Даврон, в двадцать шесть лет ни кола, ни двора, ни семьи. Говорила, что стары и слабы они стали с отцом, в доме одни девочки, а хозяйство, дом мужской руки требуют. Сказала, что и девушку ему приглядела, красавицу и умницу, первую на сегодня в Намангане невесту. Так через два месяца он и женился на недавней выпускнице Ташкентского университета Муновар Мавляновой.
***
Когда решение о строительстве Заркентской дамбы было одобрено в Москве, по ходатайству союзного министра никому не известный начальник передвижной механизированной колонны из Намангана возглавил крупнейший в республике трест «Строймеханизация». Тогда ему не было еще и тридцати лет.
Решение о строительстве новой дамбы для Заркентского медно-обогатительного комбината было неожиданным. Пленум ЦК КПСС постановил резко увеличить выпуск медного литья, промышленность остро нуждалась в цветном металле. Новые комбинаты строить долго, только подготовка экономических обоснований займет года три ― не меньше; решено было расширять имеющиеся, наиболее перспективные. Так выбор пал на Заркентский. Расположенный в предгорьях Чаткальского хребта крупный комбинат, по выкладкам специалистов, мог после возведения второй очереди увеличить выплавку высококачественной красной меди вдвое. Для этого были все условия: и возможность без ущерба для сложившегося города возвести, по сути, еще один комбинат, и наличие руды, и мощная строительная база республики, и погодные условия, позволявшие вести круглогодичное строительство.
Кабулова вместе с другими специалистами пригласили в Заркентский горком партии и объявили, что решение о строительстве второй очереди комбината одобрено, утверждено. Строителям, монтажникам, наладчикам, механизаторам, представлявшим не только разные тресты, но и министерства и ведомства, предстояло увязать свои сроки с генеральными, предстояло составить совмещенный график работ, исключающий простои по вине друг друга. Строительство комбината само по себе дело сложное, но наиболее трудоемкие работы предстояли по отсыпке четырнадцатикилометровой дамбы для шламонакопителя, а попросту «хвостов» комбината.
Комбинат в сутки перерабатывает сотни тонн руды, только часть из нее становится медью, а остатки, так называемый шлам, после флотации по пульпопроводу отводятся в особые хранилища, шламонакопители. Даже при небольшой фантазии можно представить, какими гигантскими должны быть накопители, если комбинат рассчитан на долгие годы работы. У накопителей есть и другая, не менее важная функция ― они служат отстойником для той воды, что по пульпопроводу выносит шлам.
Под накопители отвели площадь далеко в предгорьях, и четырнадцатикилометровая дамба высотой двенадцать метров полукругом должна была опоясать горы. У треста «Строймеханизация» по сравнению с другими коллегами-строителями было преимущество. К пуску второй очереди комбината не требовалось возвести дамбу целиком, проект предусматривал строительство ее отсеками. К тому же, действующая очередь имела старые «хвосты», которые в случае надобности некоторое время могли принимать отходы и с нового комплекса. До открытия совещания в горкоме вереница машин, прибывших в Заркент, объехала и саму строительную площадку второй очереди, и посетила предгорье, где намечалось возвести дамбу шламонакопителя. Даврон Кабулович, предусмотрительно усадивший в свою машину проектировщиков, уже в дороге узнал многое о дамбе, например, что еще не определены карьеры, откуда будет поступать материал для дамбы, что длина пульпопровода восемь километров, а ориентировочная стоимость работ шестнадцать миллионов рублей.
Кабулов сразу же понял, что таких долгосрочных и больших объектов, где можно размахнуться, у треста еще не было. После совещания в горкоме, когда машины дружно рванули в Ташкент, он решил заехать в управление капитального строительства комбината, получить, если возможно, хоть какую-то проектную документацию по дамбе. Он любил в шутку повторять: «Чем раньше начнешь, тем больше шансов избежать мудрых советов». В общем-то, это был его принцип ― никогда ничего не откладывать на потом.
Начальника управления капитального строительства, знавшего его в лицо, не было, а в отделе в нем, молодом человеке, управляющего не признали и, вместо того, чтобы принести стройгенплан и пояснительную к нему,― то есть все, что у них имелось на сегодняшний день для «Строймеханизации», черкнули записку в техническую библиотеку комбината, что находилась в подвальной части здания, и указали, как туда пройти. Пройдя сырыми, мрачными коридорами подвала, тускло освещенными пыльными лампами дневного света, он отыскал дверь с надписью: «Библиотека».
Небольшая, без окон комната, заставленная стеллажами с книгами и папками с чертежами, была ярко освещена, за столом с картотекой никого не было, а чуть справа за чертежным кульманом стояла женщина.
Она подняла от кульмана глаза и сразу узнала Кабулова.
― Даврон?
На секунду возникла пауза, показавшаяся обоим вечностью. Первой пришла в себя Светлана.
― Как ты меня отыскал?