Из кончика верхней колбаски торчала косточка, сохранявшая свой белый, а может быть, сероватый цвет, треугольной формы, шириной в полдюйма. Задержав дыхание, я взял кость кончиками пальцев — другого инструмента у меня не было — и завернул в носовой платок. Женщина сидела на кровати, продолжая дремать и все так же улыбаясь в пустоту. Мейснер слегка поддерживал ее сбоку.
27 февраля
Я понес кусочки костей Штайнеру. Мы тщательно исследовали их. Штайнер усомнился в том, что это детские кости. Его сомнения передались и мне.
А сегодня в первой половине дня произошло следующее.
Не успели мы прийти в дом пациентки, как она, еще до магнетизирования, показала нам две косточки, которые, по ее словам, вышли из нее с испражнениями. Обе были длинные, одна трех дюймов, закругленная на конце, другая короче, но зато немного толще. Мейснер несколько секунд молча их разглядывал. Потом небрежно сунул в карман. Я тут же потребовал, чтобы кости были отданы мне как официальному контролеру.
Он молча выполнил мое требование.
Я тотчас отправился к Штайнеру. Мы оба единодушны в своем мнении: кости не могут принадлежать человеческому существу. Штайнер думает, что это кости цыпленка. Я пока ограничусь предположением, что это птичьи кости.
Я чрезвычайно расстроен и подавлен.
3 марта
Вдобавок я получил вчера три письма. Для вящей убедительности привожу выдержки из каждого.
Первое пришло от швейцарского врача доктора Амштайна, который практикует теперь на водах в Пфеферсе. Он встречался с Мейснером десять лет тому назад. Чтобы дать представление о тоне его письма, приведу такой отрывок:
«Над крутыми его скулами горели глаза, явственно говорившие о том, что человек этот наделен хитростью, ловкостью и двоедушием. Вообще, по-моему, весь его облик весьма подходит человеку, решившемуся основать антирационалистическую секту на божественном поприще Эскулапа и сделаться ее главарем.
Сюда, в Пфеферс, явился он, по его словам, чтобы испытать силу вод и вылечиться. Не могу не усомниться в том, кто берется исцелять других, но не может исцелить самого себя.
За табльдотом, за которым сидели мы в обществе Его светлости великого князя и некоторых других гостей, приехавших на воды, он держался настороженно, говорил редко и, казалось, занят только наблюдением. Я заметил, что его внимание среди присутствовавших привлекли три или четыре особы — как видно, он решил, что они подходят для магнетизирования.
Впрочем, он так быстро покинул наши края, что никто не успел составить о нем определенного мнения. Я, однако, не питаю большого доверия к этому Мейснеру».
Второе письмо пришло от доктора Вохера, обосновавшегося ныне в Хайдельберге. Оно кончалось такими строками:
«В пору нашего пребывания в Нюрнберге я все больше привязывался к этому человеку. Конечно, происшедшие тогда события истерзали его, но держался он великолепно, не изменив ни своей скромности, ни общей своей повадке. Я считаю его великим человеком, и притом человеком прямодушным».
Третье письмо пришло от моего брата, живущего в Париже. Оно было коротким.
«Здесь никто не слыхал о человеке по имени Фридрих Мейснер. Но зато в последние десять лет здесь появилось много таких, кто пытается лечить с помощью животного магнетизма. Самый большой успех стяжал пресловутый Калиостро, но более всех, несомненно, известен Ф. А. Месмер. Последний покинул Париж еще в 1784 году, и с тех пор никто о нем ничего не слышал».
Эти письма, конечно, не могут помочь разобраться в деле. И я усматриваю в этом определенный знак. Нельзя руководиться чужим мнением. Я почитаю своим долгом, несмотря на скудость моих умственных способностей, составить собственное суждение об этом человеке и об его деятельности. А составив это суждение, я должен действовать просто, решительно и прямо, думая о всеобщей пользе, а не о собственной репутации.
Многие сочтут мои выводы наивными и само собой разумеющимися, а может, наоборот, просто глупыми. Я же смотрю на дело иначе. Другие следуют более сложным этическим нормам. Для меня же существует только одна норма, о которой я сказал выше. Ей я и буду следовать.
Отныне мне придется быть очень осторожным, очень спокойным и очень внимательным. Я знаю, что Штайнер меня поддерживает.
4 марта
Когда мы пришли к пациентке, стула у нее еще не было, однако она заявила, что ей вот-вот понадобится справить нужду. Эта потребность справлять нужду в строго определенное время кажется мне подозрительной.
Мы с банщиком Педерсеном подняли ее с кровати и усадили на горшок. Она двигается то очень легко, то с большим трудом, и, похоже, эти перемены также зависят от неких потусторонних сил. Однако испражнение — незыблемая точка в ее существовании.
Горшок я перед этим осмотрел и нашел, что, в общем, его можно считать чистым.
Пациентка сидела на горшке, не нуждаясь в том, чтобы мы ее поддерживали. Некоторое время она тужилась, а потом завела за спину руку, в которой держала бумажку, и сунула ее в горшок. «Чтобы подтереться», — объяснила она в ответ на мой вопрос.
После чего она встала.
На дне судна лежали экскременты, а рядом крохотный, но почти правильной четырехугольной формы обломок кости.
Вслед за тем она снова прописала себе красного вина, смешанного с песком. Я спросил у банщика Педерсена, который присматривает за ней днем, когда мужа нет дома, впрямь ли она пьет этот песок. Он ответил, что не знает.
Наши с Мейснером отношения стали теперь весьма натянутыми.
Я решил проделать опыт и попросил жену несколько раз провести рукой над моим лицом, держа руку на таком расстоянии, как это делает Мейснер. При этом глаза у меня были закрыты. Я почувствовал легкое веяние воздуха или, во всяком случае, смутно ощутил, что надо мной что-то движется.
Стало быть, тот, у кого закрыты глаза, кто притворяется, будто спит, может почувствовать движения, которые Мейснер делает, чтобы разбудить пациента.
Я поделился своими наблюдениями с женой. Она спросила меня, неужто я думаю, что наша дочь хотела обмануть нас подобным образом. «Конечно, нет», — ответил я.
Но каждый случай надо рассматривать по отдельности. Исцеление нашей дочери не имеет ничего общего с теперешней историей. Желая что-либо доказать или опровергнуть, следует воздерживаться от ссылок на другие случаи.
Обманщик должен быть судим, даже если когда-то он совершил хороший поступок. Тиран, который строит дороги, все равно остается тираном.
После полудня я, как всегда, отправился к мадам Кайзер. Мейснер уже был там. И как раз начал ее магнетизировать.
Банщик — по моему прямому, но тайному приказанию — провел у нее все утро. Он сообщил мне, что никаких костей ни из заднего прохода, ни из других мест у пациентки не выходило. Но она пребывала в хорошем расположении духа и даже полчаса бродила по дому.
Стало быть, никаких частей плода из нее не выходило.
Теперь мадам Кайзер спокойно лежала и спала. Я сел на стул в изножье кровати, и все время внимательно наблюдал за пациенткой. Тут Мейснер обратился к ней. Услышав его голос, она задвигала руками под одеялом, сделав левой такое движение, словно сунула ее между ног. В последние дни повязки там не было. При этом женщина заговорила — жаловалась на боли и спазмы в заднем проходе.
Я тотчас заявил, что мне необходимо осмотреть ее до того, как прямая кишка опорожнится. Не успел я это сказать, как заметил, что женщина снова сделала какое-то движение, словно хотела убрать то, что, возможно, сунула между ног.
Осмотр ничего не дал, прямая кишка была припухшей и синеватой у ануса, но никаких следов крови видно не было.
Я заметил, что рука пациентки сжата в кулак.
— Дайте мне руку, — сказал я. — И обопритесь на меня.
Тогда она снова сделала быстрое движение, словно стараясь спрятать от меня руку, но я заметил, куда она ее спрятала — под перину.
Мы подвели женщину к горшку. Ее испражнения пахли как прежде.
Но пока она сидела на горшке, я обыскал ее кровать в том месте под периной, куда, как мне показалось, она сунула руку. Делая вид, что хочу оправить кровать, я осторожно ощупал это место пальцами.
И там обнаружил ее — острую кость, почти два дюйма длиной, с одного конца закругленную. Такую кость вполне можно было засунуть в задний проход, не поранив кишки.
Все это время пациентка усердно тужилась на горшке. Ей казалось, из нее выходит что-то живое и извивающееся, но при этом она полагала, что крупных частей плода сегодня не выйдет. Я был склонен думать, что в этом отношении она права.