Тем временем из банковского дома вышла молодая девушка в военной форме с бумагами в руке. Она шла уверенно, чеканя каждый шаг.
Не остановившись даже возле машины, девушка направилась к фургону.
Теперь всё!..
Густя закрыла лицо руками. Ей показалось, что где-то рядом прозвучал выстрел. Она открыла лицо. По тропинке к дому шла девушка, вела за ухо Максимку, да ещё подталкивала его в спину.
Густя подхватилась и побежала.
Не иначе как от бабушкиных лекарств Сергей Иванович как уснул, так и спал до этого времени крепким непробудным сном. Солнце взошло и поднялось над лесом, постояло в зените, покатилось себе потихоньку на запад, а полковник, на которого Кешка возлагал столько надежд, всё спал, словно на свете не было войны, словно фашисты не захватили Велешковичи.
Кешке с Данилкой и Лёвой надоело ждать, когда он наконец отоспится. Так можно и войну проспать. А что, очень даже просто! Может быть, красные бойцы уже гонят фашистов в их Неметчину. Проснётся завтра Кешка, а фашистов уже и след простыл…
Они втроём сидели на завалинке под окном. Кешка через каждые минут пять вскакивал, заглядывал в окно — может, полковник проснулся. Нет. Спит.
— Посмотри, кто сюда бежит, — сказал Данилка. Кешка посмотрел, удивился.
— Густя!.. Чего она?..
От усталости и сильного волнения Густя тяжело дышала, широко раскрывая рот, как та плотичка, вытянутая из воды. По её щекам текли слёзы. Мальчишки растерянно посматривали на неё, почему-то боялись спросить, чего она плачет.
— Максимку схватили, — наконец сказала Густя.
— Ну-у! А что я говорил?.. Убежали из-под расстрела и шатаются по улицам, словно ничего и не было…
При этом Кешка очень выразительно посмотрел на Данилку. Тот и без того испугался, потому что тоже, как и Кешка, подумал, что Максимку узнал на улице конвоир.
— Где его схватили? — спросил Лёва, сохранявший удивительное спокойствие.
— На банковском дворе, — ответила Густя. — Там теперь радиостанция.
— Так я и думал, — сказал Лёва. — И нечего тебе, Кешка, выдумывать. Видишь, что мы наделали?..
— Что наделали? — рассердился Кешка.
— А то, что Максимка пошёл доставать батарейки… Очень мне надо было высовываться, чтобы Максимка попал к фашистам. И ты тоже хорош…
Теперь простая эта истина дошла наконец и до Данилки, и до Кешки. Но они начали нападать на Густю.
— Разве мы Максимке давали задание?
— Почему сама не пошла за батарейками? Густя опять заплакала.
— Мальчики, о чём вы? Теперь надо думать, как выручить Максимку. А вы!.. Как вам не стыдно?.. Что-то надо делать, мальчики!..
— А уже наделали, — вдруг послышался из-за угла дома бабушкин голос. — Ремня на вас хорошего нет…
От такого незаслуженного оскорбления Кешка даже не вытерпел:
— Никогда, бабушка, от тебя не ожидал такого. Ты же сама говорила, что подслушивать нехорошо.
Бабушка однако ничуть не смутилась.
— Скажи спасибо, что подслушала, — сердито ответила она, — потому что вы наделали бы ещё каких глупостей. А тут и так дело очень серьёзное. Может быть, ваш этот друг бог знает чего наговорил фашистам…
— Неправда!.. Неправда!.. — горячо возразила Густя. — Максимка совсем не такой, как вам кажется…
Бабушка Ерофеиха только покачала головой.
— Э-э-э, внученька, — грустно сказала она, — на фашистских допросах и не такие, как ваш Максимка, признавались и в том, что делали, и чего не делали. А Максимка — дитя горькое. Будем надеяться, что выдержит пытки. А если не выдержит?.. Тогда горе нам всем. Поэтому слушайте, что я вам скажу. Разбегайтесь по домам да денька три не показывайтесь на улице. А если что-либо случится, не признавайтесь, что были у нас, и о Максимке ничего не говорите.
— Но нечестно же Максимку бросить теперь, когда ему особенно нужна наша помощь, — запротестовала Густя.
— Оно, может быть, и так, — согласилась бабушка, — но ничем вы Максимке не поможете, а хуже сделать — сделаете. Надо, чтобы кто-либо из вас сходил к Максимкиной маме, чтобы знала, какое горе пришло к ней в дом, да хорошенько подумала, как сына из тюрьмы освободить. Пусть к коменданту сходит. Да не с пустыми руками. Коменданта, говорят, берут завидки на чужие пожитки. А теперь бегите домой…
Ничего не поделаешь — Данилка с Густей отправились домой.
— Данилка, — обратилась к нему Густя, — мы не имеем права покидать Максимку в беде.
— Конечно, — ответил Данилка.
— Но как помочь ему, Данилка?
— Может быть, твоего отца попросить? — предложил Данилка. — Он же когда-то с Максимкиным отцом дружил…
— Я поговорила бы, но вдруг Кешка рассердится… А у тебя нет знакомого, который помог бы?
— Был, — невесело отозвался Данилка. — Полицейский один, всё подбивал разведать, где партизаны. Говорил, что и сам партизан. А потом подносил коменданту хлеб-соль.
— Уж не Зыль-Бородыль ли?
— Он самый…
— Его ты больше всех остерегайся, — предупредила Густя. — Я сама слышала, как он папе рассказывал, что начальник полиции приказал ему найти партизан. Лучше я с отцом поговорю. Пусть он коменданта попросит…
Как только Данилка с Густей отошли от дома, бабушка схватила Кешку за ухо и так сильно закрутила, что оно сразу же покраснело.
— Теперь видишь, что ты натворил? — ругалась она. — Всё про бдительность болтаешь, а сам уши развесил. Что теперь с Сергеем Ивановичем делать будем? В доме ему ни одной минуты оставаться нельзя.
Конечно, Кешке было и обидно, и стыдно перед Лёвой, что бабушка так неуважительно его осрамила — и за ухо накрутила, и отругала. Но он хорошо понимал — бабушка на все сто процентов права, как говорил ихний комдив, товарищ Супрун.
— Может быть, спрячем Сергея Ивановича в Страховом подземелье? — подал он мысль.
— Я ничего плохого не хочу сказать о Максимке, но он знает Страхово подземелье не хуже нас с тобой, — напомнил Кешке Лёва.
Бабушка даже руками всплеснула.