Душа бургомистра, со одной стороны как бы коренастая и неуклюжая, с другой являла вид вполне очаровательный. Она повисла на щипцах с необыкновенной легкостью и переливалась всеми цветами радуги и не-радуги, при свете свечи и лампы.
Схоласт стянул с головы колпак, подхватил бургомистрову душу другой парой щипцов и, не касаясь пальцами осторожно, уложил ее на дно колпака. Затем бросился вон из комнаты.
Бургомистр перевернулся на другой бок и крякнул. Немного погодя вздохнул с сожаленьем и опять крякнул. От сильного дыханья ночник погас.
6.
-- Пока луна еще не побледнела и звезды на небе, -- скорей! Ученый, баккалавр, magister scholarium, скорее, скорее!
Он открыл колбу и вытащил из нее своего Гомункулюса. И маленький человечек лежал перед ним с равнодушием и спокойствием, и во всех органах его тела видна была полная беззаботность.
Схоласт дрожащими руками открыл его рот, взял щипцами бургомистрову душу и, сотворив новую молитву, попытался вложить ее в Гомункулюса, подобно тому, как после урока с Ансельмом вкладывал в футляр очки. И вдруг остановился с изумлением:
-- Схоласт, -- говорил Гомункулюс, -- четыре странника не прошли еще предназначенного им пути, а бургомистрова душа не подходит для меня по размеру. Ступай в ад, ступай в ад, схоласт, там много душ, и среди них ты найдешь для меня подходящую.
Тут он умолк, и Швериндох опомнился от своего изумления.
Но душа уже воспользовалась этой минутой и из открытого колпака улетела на небо.
-- Anno domini, -- сказал колпак, прыгал в руках схоласта от огорчения. -- Anno domini, ante lucem, vobiscum.
7.
И тогда Освальд Швериндох вновь закупорил колбу, застегнул свою тогу и, даже не успев одеть на голову колпака, отправился прямо на дно, от крайней растерянности и огорчения, не получив от бургомистра платы, следуемой ему за уроки, которые он давал сыну бургомистра, Ансельму, школьнику.
И пятый странник захлопнул за ним крышку ящика и промолвил: "А вот".
Глава III. Путь сына стекольщика, именем Курт.
1.
-- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное. Я устал. Сегодня к ночи мне не дойти до Геттингена, а ночь будет дождлива и пасмурна. О, сын стекольщика, будь тверд в испытаниях.
Так он говорил с горечью, и по дороге гулял ветер, а на небе зажигались звезды.
-- Курт, если даже ты встретишь крестьянскую повозку, то никакой крестьянин не позволит невидимому человеку отдохнуть на своей повозке. Точнее: когда неловкий человек загораживает собою свет, нужный для работы, ему говорят: -- отойди, ты не сын стекольщика.
Он шел неутомимо и к ночи пришел в Геттинген и, проходя через городские ворота, повторял со вздохом:
-- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное.
2.
В Геттингене философы не живут. Живут мастера, подмастерья или просто почтенные бюргеры, и к философии у них наклонности не имеется. День за днем проходит незаметно, и если бы не часы, то геттингенцами вовсе не примечено было бы время.
Фрау Шнеллеркопф содержательница гостиницы на Шмиденштрассе, не однажды говорила своему мужу, что жизнь в Геттингене за делами продолжается не более, как час или два, на что Herr Шнеллеркопф отвечал глубокомысленно "ho" и смотрел на часы. Часы тикали, время шло предлинными шагами, сын стекольщика также шел предлинными шагами, покамест не постучался у дверей гостиницы.
Была поздняя ночь. Herr Шнеллеркопф уже спал, и его жена пошла отворить двери.
-- Кто стучит?
-- Я, -- отвечал сын стекольщика, -- сын стекольщика, уважаемая фрейлен.
-- Я не фрейлен, -- отвечала хозяйка, -- что вам нужно?
-- Переночевать в вашей гостинице, любезная фрау.
-- Да, -- отвечала хозяйка с достоинством, -- фрау. Подождите, я зажгу свечу и отворю двери.
Она вернулась с зажженой свечей и отворила двери.
-- Благодарю вас, -- сказал сын стекольщика и ступил шаг.
-- Боже мой, -- закричала хозяйка, -- да где же вы? Я никого не вижу.
-- Вы вероятно страдаете глазами, -- отвечал странник, оборотясь к ней, -- впрочем, действительно меня трудно заметить. Вы совершенно справедливо отметили это печальное обстоятельство.
-- Что такое, -- говорила фрау, поводя вокруг свечею, -- вы меня не испугаете. Я не пугливая женщина.
-- Боже меня сохрани пугать вас, -- отвечал сын стекольщика, -- я человек грустного характера и тверд в испытаниях. Надеюсь, вы не будете возражать мне, что твердость есть одно из лучших качеств моего характера.
-- Помилуйте, -- возразила хозяйка, -- твердость, конечно, качество, но вы явились сюда в столь странном виде...
-- Теченье судьбы скрыто от людей, -- в свою очередь возразил сын стекольщика, -- но я уверяю вас, что я совершенно невиновен в том, что мой отец слишком любил свое ремесло.
-- В таком случае я не могу пустить вас в мой дом, -продолжала хозяйка, по-прежнему размахивая дрожащей свечей в воздухе.
-- Любезная хозяйка, -- сказал сын стекольщика, -- вы не можете уверить меня в том, что имеете столь жестокое сердце. Я очень давно в пути, я устал, и вы не можете оставить меня за дверьми вашего почтенного дома.
Фрау Шнеллеркопф задумалась.
-- Хорошо, -- сказала она, наконец, я провожу вас в комнату, но только, пожалуйста, с утра примите ваш настоящий вид.
-- Увы, -- отвечал странник, -- увы, любезная фрау, вы никогда не увидите меня в моем настоящем виде, потому что я имею только один -- ненастоящий -- вид, и в нем я совершенно не поддаюсь описанию.
Фрау Шнеллеркопф проводила своего постояльца в отведенную ему комнату, пожелала ему доброй ночи и озадаченная этим странным происшествием, вернулась к мужу.
Herr Шнеллеркопф крепко спал, но разбуженный женой выслушал ее внимательно, сел на постели и сказал с сожалением: "ho".
3.
На утро сын стекольщика бродил по городу Геттингену, с печалью глядел вдоль узких улиц и снова говорил сам с собой.
-- Я ищу осязаемое ничто. Оно не покажется на этой узкой улице. А если бы оно и попалось мне навстречу, я все равно не узнал бы его, потому что я его никогда не видел.
Он тихо шел, внимательно разглядывая почтенных бюргеров и полных фрау, что попадались ему навстречу.