"Хоррокс!.."
По-видимому, он, как всегда, был уверен в том, что задумал. На следующий день он бы приехал на машине, полагавшейся ему в силу занимаемого положения, и принялся бы влиять на меня посредством той магической силы, которую он себе приписывал. Я вернулся в гостиную и устроился рядом с дочерью, которая красилась и одновременно смотрела телевизор. Я думал о том, что миром правят такие люди, как Хоррокс. Я устал, и у меня закрывались глаза.
"Ты уже спишь", - раздраженно заметила моя дочь.
Не удостоив ее ответом, я перешел в свой кабинет и закрыл за собой дверь.
"Дорогой Хоррокс, - писал я в тот вечер, - для меня ты всегда будешь пухленьким ребенком, что смотрит со старых фотографий. Твоим безупречным, с иголочки, нарядам так и не удалось скрыть пестрого костюмчика и соски, подвешенной к шее. Обращаюсь с прощальным словом и к тебе, так как тебе я обязан своим материальным благополучием. Если бы не ты, я бы не смог купить этот дом. Когда мы познакомились, у меня не было за душой ни гроша. На мне был единственный костюм, а галстуки я одалживал у отца. Спасибо тебе, Хоррокс.
Я все время полагал, что недостаточно работаю для того, чтобы оправдать получаемые мной зарплату и премиальные, которые ты выдавал мне в конверте. И те положительные чувства, которые ты проявлял ко мне, - да, да, ко мне, кого трудно назвать располагающим к себе, - кажутся мне незаслуженно присвоенными. Вот уж не знаю, почему такой угрюмый человек, как я, всегда вызывал симпатию. Все эти годы я содержал семью благодаря какому-то недоразумению. Хоррокс, между нами говоря, мы оба прекрасно знаем, что ничего собой не представляем. Просто ты открыл путь, по которому проходят деньги, и удобно устроился у его обочины. А я был тебе в этом компаньоном. Но, впрочем, я не умею делать ничего другого, до сих пор мне даже не удалось... (но теперь, когда все уже позади, ты знаешь, что я способен на это).
В знак дружбы я разрешаю тебе не приходить на мои похороны, но думаю, что ты все равно придешь, очень уж тебе нравится одеваться в черное. По такому случаю купи себе вечернюю соску".
Моя жена ушла в кино, старших детей тоже не было дома. Младший сын спал перед своим телевизором. Я не решился разбудить его, он бы заплакал. С тех пор как у меня исчез, а потом неожиданно появился зуб, он принимал меня за злого призрака и обвинял в пропаже какой-то игрушки. Если не считать телевизора, в доме не было других включенных приборов, и я вольготно чувствовал себя в полутьме. Если бы я был призраком, я бы так же вольготно расхаживал по квартире. Я был спокоен. Я мог исчезнуть, когда хотел, - это была правильная формула. Перед тем как лечь спать, я приписал постскриптум к прощальному письму Хорроксу:
"Хоррокс! Я часто пользовался служебным телефоном в частных целях. В командировки я не раз брал с собой грязное белье, а прачечные расходы включал в счет за гостиницу. Прости меня".
Я ждал Хоррокса к одиннадцати, но он явился только в полдень.
"Я не буду утомлять тебя бесконечными разговорами, - начал он. - Проще будет, если я скажу тебе, что я никому не доверяю. Работы прибавилось, но все только и делают, что на что-то сердятся и сплетничают".
"А при чем здесь я?"
"Ты должен вернуться. Если ты вернешься, я опять возьму тебя в долю".
"Ты с ума сошел. Ты забыл, что со мной произошло?"
"Возвращайся когда хочешь. Я освобождаю тебя от командировок. Я только хочу, чтобы все было под твоим контролем".
"Ты действительно сошел с ума".
"Вот что я тебе скажу. Я говорил с твоим врачом перед тем, как позвонить тебе".
"Ну да?"
"И он считает, что работа пошла бы тебе на пользу. Без преувеличений, конечно, но немного деятельности - это как раз то, что тебе нужно. Тебе пятьдесят, а не сто, ну на кой черт ты здесь сидишь? - И он в изумлении огляделся по сторонам. - Я бы свихнулся".
"Хоррокс, ты меня ставишь в затруднительное положение".
"Ты думаешь, меня это интересует? Подумай до понедельника. Вот, посмотри, это черновой вариант твоего контракта. Ну, я пошел. - Замешкавшись в дверях, под конец он выдал: - Знай, что если ты не согласишься, я не приду даже на твои похороны".
Хоррокс далеко видит, но у него нет интуиции. Он старше меня и умрет в преклонном возрасте, в окружении изящных медсестер. Вероятно, он с нетерпением будет ожидать попадания на самый большой рынок, который когда-либо знало человечество: сотни тысяч душ, богатых всякой всячиной. Я проводил его глазами до машины и успел отметить, что она была забрызгана грязью. По всей видимости, ночью он был в пути. Ознакомившись с контрактом, я пришел в изумление. Хоррокс предлагал мне огромные деньги. Я был уверен в том, что между этим предложением и моими прощальными письмами существовала какая-то связь. На самом деле все эти цифры и проценты говорили: "Ты прав, у тебя имеются все основания быть недовольным, но теперь хватит, мы обещаем тебе достойное вознаграждение. Не упусти этот шанс".
Я сразу ответил, но по-своему, и, уж конечно, не Хорроксу.
"Дорогая сестра, ты, как всегда, уже обо всем знаешь, поэтому я мог бы быстро попрощаться с тобой. А мне как раз жаль, что тебя нет рядом со мной, я бы хотел слышать все то, что ты говоришь обо мне. Мы не должны были продавать папину типографию, нам надо было расширить ее. Мы рано обеднели, это верно. Сколько раз я каялся! И по поводу раздела дома... Да, я и это помню. И как раз сейчас, когда я сдался, появился просвет.
Хоррокс предлагает мне сумму вдвое больше той, что он платил мне раньше, и только за то, чтобы я помогал ему. Не знаю, получишь ли ты это письмо сразу или через несколько лет. Это уж ты сама увидишь. Так или иначе, я давно уже хотел тебе что-то сказать. Я отчетливо помню те дни, когда ты готовилась к выпускным экзаменам. Ты была прекрасна. Притворяясь спящим на твоей кровати, я наблюдал за тобой. Я делал это и тогда, когда ты любовалась на себя в зеркало. Ты мне нравилась, и я восхищался твоей фигурой. Себе же я не нравился. Я был убежден в том, что мир принадлежит красивым, черпающим из своей красоты силу и характер, которых у меня как раз и не было.
Я все время придерживался этого ошибочного и необъективного мнения. Три твоих мужа свидетельствуют о том, что оно имелось (а, возможно, и осталось) и у тебя. Да, ты права: я был заурядным человеком. До двадцати лет моими друзьями были твои поклонники. Я всегда жил в чьем-либо отражении: после тебя моим солнцем стал Хоррокс. Взамен красоты пришли деньги и изворотливость. Час от часу не легче. Но в этом виноват только я. Я не испытываю конкретной ненависти, я ненавижу все. И я доволен тем, что ухожу".
Вложив в конверт два аккуратно сложенных листа, я написал на нем, рядом с именем сестры, фамилии трех ее мужей. Я не смог удержаться от этого маленького коварного жеста, тем самым я хотел оживить в сестре три образа: смерти, Сакра Руоты1 и супружеской тоски.
Что и говорить, от предложения Хоррокса у меня улучшилось настроение. Но, как ни странно, это повлекло за собой нечто новое - мелкие колкости, которые я стал отпускать в адрес окружавших меня людей. Первой это испытала на себе моя дочь Карла, собиравшаяся куда-то после обеда. Она была смешна и неприятна, как всегда с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Она некстати захотела узнать мое мнение по поводу своего наряда. "Я бы не показался на людях с такой расфуфыренной, как ты", - был мой ответ. На что она кинула в меня свою сумочку.
Я решил прогуляться до заката. Клонившееся к горизонту солнце окрашивало небо в красный и голубой цвета. Близился конец рабочего дня. Кругом было заметное оживление. После стольких месяцев уединения меня все это привлекало. На церковной площади бойскауты продавали календари. Я остановился и пролистал один календарь. На каждой странице был небольшой текст о мире, о новых видах вооружения, разрушениях, загрязнении... Эта информация не заинтересовала меня, а, напротив, вызвала только раздражение: я не сделал ни покупки, ни пожертвования. Я считал аморальным способствовать такому спасению мира, подавлявшему больше, чем какое бы то ни было разрушение. "Не доверяй доброте, усердию и оптимизму!" - кричал мой внутренний голос.
Я пошел в кино и проспал там до семи часов. Когда я вернулся домой, у меня появилось огромное желание принять горячую ванну. Погрузившись в воду, я глубоко и облегченно вздохнул: это были вздохи - предвестники душевного покоя. Я принялся утешать себя, плавно массируя плечи и грудь и произнося при этом нежные материнские слова, - именно там, где я пытался обескровить себя, в ванной, обогревавшейся с помощью радиатора парового отопления, того самого, на котором я не раз намеревался повеситься. Если бы я сразу рассказал об этом своим детям, они бы не приняли этого всерьез. Но я уверен, что, когда они будут читать эти страницы, они не будут смеяться.
В понедельник я сообщил Хорроксу, что принимаю его предложение. Он уже оборудовал для меня отдельный офис. Судя по всему, ему не терпелось произвести на меня сильное впечатление. Не в силах скрыть свое возбуждение, он сразу заехал за мной. Кто знает, может, он делал деньги как раз для того, чтобы переживать подобные минуты радости. "Тебе нравится? Я дарю тебе это", - яснее слов говорили его глаза. Удобные кресла, красивые картины - во всем чувствовалось заботливое участие лучшего архитектора города. Мое внимание было привлечено небольшим изящным письменным столом (Хоррокс не хотел отпугнуть меня крупными габаритами) и дверью, которая вела из небольшого зала для посетителей в очаровательный дворик с колодцем. Вообще говоря, из моего нового офиса открывалась идиллическая панорама.
Для начала Хоррокс передал мне пару контрактов, нуждавшихся в доработке. Я взял в привычку очень рано начинать свой рабочий день и заканчивать его в час дня. Ко мне теперь приезжали те люди, с которыми я в течение многих лет встречался в их городах, и все они знали, что меня можно застать только в первой половине дня. Как правило, после обеда я отдыхал, потом смотрел телевизор или читал.
С каждым днем я чувствовал себя все лучше и лучше. Это объяснялось еще и тем, что я получал гораздо больше, чем предполагал. За год я смог бы заработать солидную сумму, в два раза больше всей моей пенсионной премии2. Таким образом, я решил повременить со своей кончиной. Я не торопился уходить тогда, когда можно было пожить со всеми удобствами.
Как-то раз я пригласил на ужин мою сестру. Я хотел показать ей новую мебель и покорить ее дорогим подарком. В первый раз за все годы она пришла не с одним из своих мужей или женихов, а с подругой, которую звали Эльвира. Это была симпатичная и жизнерадостная женщина. Моя сестра привела ее с собой не случайно: она хотела пополнить мое неожиданное счастье любовницей.
За ужином я вскользь упомянул о моей мечте приобрести загородный домик. Надо сказать, что это довольно распространенное желание людей моего возраста.
"Ну так и купи его сразу", - посоветовала сестра.
"А вот у меня он есть, но я никогда туда не езжу", - призналась Эльвира.
Ее скромный загородный домик, который я у нее купил, стал моим вторым домом, а сама Эльвира в течение нескольких месяцев действительно была моей любовницей. Во время наших встреч в домике мы все время были не иначе как голые. Именно в таком виде и застал нас Хоррокс, появившийся однажды без предупреждения. Эльвире понадобилось больше времени, чем мне, на то, чтобы одеться, и когда она наконец присоединилась к нам, с ее правого плеча, словно признание, соскользнула бретелька.
"А почему бы вам не переехать сюда? После ремонта это будет не дом, а прелесть".
Хоррокс легок на подъем, когда речь идет о переменах вообще, а уж мою личную жизнь он всегда считал слишком монотонной.
"Хоррокс, - пригрозил я, - тебя надо свести с моей сестрой. Она тоже всегда хочет командовать мною".
"Дорогая Эльвира, - писал я в ту ночь, - теперь ты знаешь, почему я не хотел, чтобы наши отношения выходили за пределы домика. Нежная и отзывчивая, ты влила в меня свежую струю жизни. К сожалению, слишком поздно. Я не в состоянии начать новую жизнь, и мне не верится, что мы сможем быть счастливы. Ты явилась ко мне как дар. Аромат твоего тела, твоя красота... Пусть моя семья тебя не смущает. О нас все известно: все обошлось без потрясений. Постарайся сохранить обо мне приятные воспоминания. И еще... Пожалуйста, приноси мне иногда цветы. Мне приятно льстить себя надеждой на то, что ты, думая обо мне, будешь говорить: "Да, он был, больше его нет, но он был". Целую и обнимаю! Так я никогда и не узнаю, что тебе нравилось во мне. Пьетро".
Вложив в письмо чек (я знал, что Эльвира не купалась в деньгах, и она бы не обиделась на это), я вышел из дома.
Несмотря на туман, меня тянуло за город. Когда я съехал с магистрали, туман стал гуще, и мне пришлось даже выйти из машины, чтобы убедиться, не проехал ли я поворот. В домике еще велись ремонтные работы, и на подъезде к нему машина забуксовала в куче песка. Я не обратил внимания ни на то, что машина застряла, ни на то, что в мои ботинки забился песок. "Это мое последнее путешествие, - думал я, - положительный цикл завершен".
В доме было холодно. Единственное отопление составляли электрические печки. Сквозь туман начинала пробиваться утренняя заря.
Несколько минут я неподвижно стоял под включенной лампой. Я был настолько возбужден и сверхчувствителен, что не сомневался в благотворном действии нагретой электрической лампочки. Согревшись, я снял пальто и лег в постель, которая хранила запах Эльвиры. Мои мысли были обращены к ней. Проглотив таблеток десять снотворного, я проспал тридцать пять часов. Когда я встал, мне каким-то образом удалось высвободить машину из песка. Спросонок я не в состоянии был осознать, что произошло нечто более важное: я выздоровел.
С того дня прошло четыре года, вокруг стоит все тот же туман, но я теперь совсем другой. Не знаю, почему меня потянуло извлечь эти письма и еще раз пережить тот странный, казавшийся бесконечным период.
Я не стану рассказывать о моей сегодняшней жизни: все идет своим чередом. Я вспомнил те дни, потому что тогда за меня действовал другой человек. Я хочу, чтобы мои дети знали это. Богатство, которое они получат (благодаря Хорроксу), пришло ко мне тогда, когда я его вовсе не желал и ничего не сделал для того, чтобы заслужить его. Вот это мне пока и не дает покоя. Когда я встречаю бизнесмена, его глаза, как мне кажется, выдают то больное состояние, в котором когда-то пребывал и я. Это всего лишь подозрение, тем не менее я считаю своим долгом поделиться им в письме, которое я адресую своим детям.
1 Высший суд католической церкви, который принимает решение о расторжении брака, заключенного религиозным обрядом. В случае положительного исхода лицо, подавшее заявление, может вступить в повторный религиозный брак.