Нас как охотничьи трофеи, привязали к длинным жердям, понесли по болоту в глубину топи. Несли долго, руки и ноги затекли, начали неметь. Словом, мы перекинуться не могли, похитители сделали из пучков травы кляпы, лишив возможности переговариваться.
После долгих мучений притащили на остров посреди трясины. На нем ни травинки. Посередине столб, старое кострище, со сложенными горкой дровами. Я понял, нас изжарят и этот час неотвратим. Оставалось только смириться.
Бросили нас недалеко от кострища, приступили к ритуалу зажжения огня. Притащили длинный кол, вставили остриём в гнилой пень, обвязав веревками, принялись вращать жердину. Через минуту гнилушка начала дымить, зеленокожие радостно взревели, принялись раздувать огонь. На остров прибывали еще гоблины, их становилось все больше. Когда огонь запылал, костер начал набирать силу, мелкие твари принялись скакать вокруг кострища, затянули унылую песню.
Мы с Грызмуком могли только переглядываться. Взгляд гнома, выражал огромное сожаление, что не может ничего сделать, иначе давил бы дикарей голыми руками. Пляски прекратились, я понял, для нас все закончилось.
Мы готовились к смерти, дикари радостно скалились, посматривая на наши бледные лица. Но тут произошло событие, лишившее кровожадных тварей триумфа.
Болото пошло волнами, забулькало, выплеснуло на остров гнилую воду. Ряска расступилась, на остров полезла страшная образина. Длинная сороконожка, покрытая хитиновыми пластинами. Чудовище раскрыло ярко-красную пасть, так цветок розы раскрывает лепестки на рассвете. Лепестки, усеянные крючковатыми зубьями, дважды щелкнули, сороконожка протяжно завыла. Гоблины, впавшие в оцепенение, пронзительно заверещали, бросились в рассыпную. Да куда там. Чудовище, извиваясь как клубок змей, прошлось по острову, не оставляя за собой ничего живого. В разные стороны летели ошметки тел, руки, ноги, головы. По вытоптанной земле, потекли ручьи дымящейся, свежей крови.
Я сжался от ужаса, недавний страх быть сожженным, померк, уступив место дикой животной панике. Я знал, что это за создание — Болотная мантикора, жуткий кошмар Гоблинских болот, безжалостный убийца, не знающий страха.
Гном, побелел, глаза выкатились из орбит, я даже не понял, дышит он или нет, настолько все произошло неожиданно. Не думаю, что сам выглядел в тот момент лучше друга.
Оставалось только молиться, чтобы за порогом нас приняли предки. Когда на острове не осталось не одного живого гоблина, мантикора приблизила ко мне раскрытую пасть. Я понял, все!
Но чудовище меня не тронуло, втянув воздух, обнюхало, отстранилось, переместилась к Грызмуку. Глаза гнома закатились, ожидая конца, но монстр лишь проскользнул мимо, улегся возле костра.
Удивление, прогнало страх, оставив облегчение и робкую надежду.
Мы ждали, что произойдет дальше. Дождались. Из болота, опираясь на посох, вышел маленький сморщенный гоблин. Он был настолько стар, что лицо состояло из одних морщин. Только глаза, живые, ярко-зелёные и нереально мудрые, смотрели на нас с немым укором.
Старик подошел, достал из лохмотьев, кремневый нож, перерезал путы. Перешёл к гному, походя потрепав по голове чудовище. Гном был освобожден от веревок, сплетенных из болотных трав. Гоблин, что-то прошептал над Грызмуком мой друг, уронив голову, засопел, провалившись в глубокий сон. Гоблин вернулся ко мне.
— Прости неразумных детей, — сказал старик, смотря на меня в упор, — одичали они, растеряли знания, дарованные предками, утратили веру.
— Кто ты? — удивленный, что гоблин заговорил, спросил я.
— Не стоит тебе этого знать, считай меня вождем без племени, это верное определение статуса.
— Почему ты нас спас, для чего? Ты такой же как они, а мы чужаки.
— Все в мире связано, — ответил он, — твоя смерть могла оборвать нити пророчества, а этого случиться не должно.
— О каком пророчестве ты говоришь? — мой удивленный голос вызвал слабую улыбку на сморщенном лице гоблина.
— Придет время, узнаешь, — гоблин качнул головой, показывая, что говорить об этом не станет, — скажу только одно, твой народ еще долго будет с благодарностью вспоминать твои деяния.
— Ты говоришь загадками, — ничего не понимая сказал я.
— Остановимся на этом, — гоблин вытянул руки, говоря, что больше не произнесет ни одного лишнего слова, — сегодняшний день принес тебе огорчение и страх. Я хочу поднести тебе небольшой дар, хотя, он не сможет искупить содеянного, но будет полезен.
Порылся в лохмотьях, достал маленький томик в черном переплете. Задержался на мгновение, протянул книгу мне:
— Это трактат по целительству, думаю, он принесет много откровений, поможет раскрыть твои способности, а возможно однажды спасет жизнь.
Я, с благоговением взял книгу, такие подарки дарят императорам, а не бродягам, ходящим по миру.
— Это воистину царский дар, — сказал я, полистав страницы, — откуда она у тебя? По всему выходит, написали ее в те времена, когда в мире не было невежества и знания не ценились на вес золота.
— Не думай об этом, главное она у тебя, — гоблин как-то заторопился, — твой друг тоже получит подарок, но, к сожалению, он намного скромнее твоего. Надеюсь, он не затаит на меня обиду.
Гоблин подошел к Грызмуку, наклонился, что-то положил рядом. Потом вернулся, посмотрел мне в глаза. Мир поплыл, я потерял сознание.
Проснулись мы на закате, не на острове, а недалеко от деревни. У меня в руках томик лекаря. Грызмук получил бутылку вина. Пузатую, с толстой ручкой на боку и кошель с большими старинными золотыми монетами. Несколько дней мы отлеживались в хижине Глазосла, пережитые события не прошли бесследно, руки и ноги распухли, мы не моги ходить. Я рассказал Глазослу о постигшим нас несчастье, показал томик, подаренный старым вождем. Гоблин поцокал языком, покачал головой, но ничего не сказал. Но все время, смотря на нас, загадочно улыбался, хотя и пытался это скрыть.
Когда смогли ходить, гоблины устроили обещанный праздник, а травник подарил селезенку анцибала, из-за которой мы остались в деревне. Повеселились от души.
Утром в сопровождении воинов покинули деревню. Нас проводили до имперского тракта. Грызмука перестали искать, мы, не испытывая трудностей, купили место в дилижансе, без приключений достигли Лигирена.
***
Эльф закончил повествование. В темноте пещеры установилась тишина. Не Арнет ни Лирия не решались задать эльфу ни одного вопроса, пораженные рассказом.