— Он думает, что я леди, — сказала она, и заулыбалась. — Это довольно необычно, по моему опыту.
Гримм мучительно задумался над правильным ответом в таких обстоятельствах и не придумал ничего лучше, чем спросить:
— Называться леди?
— Думать так, — сказала девушка. — Итак, вот немного свежего супа, он не очень на вкус, но он должен съесть его целиком, так как яду он не нравится сильнее.
Гримм моргнул.
— Яду?
Девушка повернулась к нему и подошла достаточно близко, чтобы положить руку на лоб.
— Ох. У него снова лихорадка? Нет, нет. Ох, хорошо. Возможно, он просто недотепа. Бедняжка.
Прежде чем она смогла отвернуться, Гримм поймал её запястье.
Дыхание девушки… нет, решил он, девочки, казалось, застряло в горле. Её тело напряглось, и она выдохнула:
— Ох. Надеюсь, он не решит причинить мне вред. Он довольно хорош в этом. Ушла вечность, чтобы отмыть всю кровь.
— Дитя, — тихо сказал Гримм. — Посмотри на меня.
Она резко замерла. После секундного молчания она произнесла:
— О, я не должна.
— Посмотри на меня, девочка, — сказал Гримм мягким, спокойным голосом. — Никто не причинит тебе вреда.
Девочка кинула на него очень быстрый взгляд. Он увидел только блеск её глаз за стеклами очков. Один был ровного серого цвета. Другой — бледного яблочно-зеленого. Она дрожала и казалась ослабевшей, её запястье обмякло у него в руке.
— Ох, — она вздохнула. — Это так грустно.
— С кем ты разговариваешь, дитя?
— Он не знает, что я говорю с вами, — сказала девочка. Кончики её пальцев потянулись к кристаллам в маленькой бутылке, висящей у неё на шее.
— Как он может слышать меня и при этом не понимать таких простых вещей?
— А, — сказал Гримм и медленно и аккуратно отпустил запястье девушки, будто выпуская хрупкое тельце птицы. — Ты эфиромант. Прости меня, дитя. Я не понял.
— Он думает, что я мастер, — сказала девочка, склоняя голову и краснея. — Как он может быть одновременно так умен и так глуп? Это должно быть очень больно. Он желает нам добра, бедняжка. И он в сознании, двигается и бодр. Нам надо сказать мастеру, что, похоже, он выживет.
С этими словами девочка выбежала из комнаты, кивая собственным мыслям, а ее тихое бормотание будто бы повисло на мгновение в комнате после её ухода.
Гримм покачал головой. Кем бы ни была эта девочка, она уже довольно долго ходила в учениках, несмотря на ее кажущуюся молодость. Все эфироманты были чудаковатыми, и с возрастом это проявлялось ещё сильнее. Некоторые были гораздо чудаковатее остальных. Это дитя было столь же странным, что и другие эфироманты, которых ему довелось встречать.
Он подошёл к подносу и снял крышку. На нем была миска с супом, несколько лепешек и ложка, которая могла показаться скромной, не будь она сделана из тёмного блестящего дерева. Он попробовал суп, готовясь к горечи, характерной для всех лекарств, но к своему удивлению обнаружил, что он хоть и оказался пресным, но довольно приятным.
Он подвинул стул, присел к столу и проглотил суп вместе с лепешками и еще двумя стаканами воды. К тому времени, как он закончил, он уже чувствовал себя почти человеком. Он заметил невзрачный халат, который, похоже, оставили для него, и умудрился накинуть его одной рукой и завязать на поясе.
Не успел он с этим покончить, как что-то глухо ударило в дверь его комнаты.
— Ой, — послышался мужской голос. — Разрази тебя гром.
Щеколда несколько раз дернулась, и мужчина выдохнул нетерпеливым тоном.
— Фолли.
— Он не пытается вас обидеть, сказала девочка извиняющимся тоном. — Он просто слишком гениален для вас.
Дверь открылась, и девочка спешно отступила, не встречаясь взглядом с Гриммом.
В комнату вошел мужчина, держа платок у носа, из которого, похоже, шла кровь. Он был худощавым, если не считать небольшого брюшка, по сравнению с которым конечности его выглядели непропорционально, почти паучьими. Его волосы выглядели, как грязная серая мочалка, а лицо покрывала редкая белая щетина. Одет он был в костюм сдержанных серых и коричневых тонов, уже лет двадцать как вышедший из моды, и большие мягкие тапочки, сшитые из какого-то зверя с полосатым черно-зеленым мехом. Слишком старый, чтобы быть среднего возраста, слишком молодой, чтобы казаться престарелым, у мужчины были глаза такого пронзительного голубого цвета, какой Гримму приходилось видеть только в осеннем небе высоко над дымкой. Мужчина шел, опираясь на деревянную трость, навершием которой служил, похоже, кристалл от легкой корабельной пушки. Он был размером с кулак.
— А! — сказал он. — Ага! Капитан Гримм, добро пожаловать, добро пожаловать, так приятно, наконец, поговорить с вами, когда вы не в бреду.
Он скосил глаза на девочку и пробормотал в ее сторону:
— Он ведь уже не бредит, верно?
Девочка покачала головой, не отрывая широко раскрытых глаз от пола.
— Нет, мастер.
Гримм был совсем не уверен, как вежливо ответить на такое приветствие, но он вышел из положения слегка поклонившись.
— Мы раньше не встречались, сэр. Боюсь, у вас передо мной преимущество.
— Да, мы встречались, завтра, — сказал старик. — И нет, вы не боитесь, а последнее, пожалуй, может стать темой для дискуссии. Как думаешь, Фолли?
Фолли закусила губу и прикоснулась к сосуду с кристаллами.
— Он не понимает, что капитану Гримму довольно неудобно, потому что он не знает ничьих имен.
— Неправда! — убежденно заявил эфиромант. — Полагаю, он знает свое имя и, по крайней мере, одно из твоих. У него были секунды и секунды, чтобы отправить эти знания в память. Разве что, конечно, он по-прежнему бредит.
Старик скосил глаза на Гримма.
— Вы уверены, что вы в своем уме, сэр?
— Временами меня самого это интересует, — ответил Гримм.
Что-то очень юное и полное озорства замерцало в глубине глаз эфироманта, и он широко улыбнулся.
— Ах. Ах! Сдержанный человек, либо фальшивый настолько, что это кажется правдой, либо правдивый настолько, что это кажется абсолютной ложью. Я понимаю, почему Баярд так хорошо о вас отзывался, сэр.