- И не только в детстве.
Но на этот счет у его собеседницы свое мнение. Чуть улыбнувшись, она отвечает: "Да, возможно", но таким тоном, словно спрашивает, какой прок от молитв взрослому человеку. И тут же подсказывает викарию следующий ответ: - Как вы думаете, хорошо будет для начала "Отче наш" и "Христос младенец"? Я с них начинала и, помню, получала большое удовольствие.
- Разумеется, чего же лучше.
И Табита уезжает домой с твердым намерением приучить Джонни молиться. Он, понятно, и слышать об этом не хочет, но тактом и подкупами она добивается своего, не прибегая к шлепкам. А скоро Джон уже и сам рвется читать молитвы. Для него это род деятельности, необходимое завершение с пользой проведенного дня.
И вот однажды вечером - до чего же своенравные создания эти дети! заметив, очевидно, что матери хочется уложить его пораньше, он залезает под кровать и объявляет, что молиться не будет. Табита, у которой в гостиной полно народу, сразу начинает сердиться.
- Вылезай немедленно, Джон.
- Он нынче весь день себя плохо пел, мэм, - говорит нянька. - То одно, то другое.
- Пусть сейчас же подойдет ко мне, попросит прощения и помолится, не то останется без печенья.
Пауза. Из-под кровати ни звука.
- Джонни, видно, не знает, - говорит няня, - что бывает с мальчиками, которые не хотят молиться богу.
- Это плохие, противные мальчики.
- Их бог накажет, - добавляет няня.
Снова пауза. Закоснелый Джон не отзывается. Он только сопит, громко и нагло.
- И сказок им больше не будут рассказывать, - говорит Табита, уже слабо надеясь на успех. - Не услышат они больше про трех медведей.
Джонни, кажется, перестал сопеть. Женщины переглядываются поверх кровати, и няня говорит: - И про Джека Победителя Великанов.
- И про Джека и Бобовый Стебель. Никогда не услышат.
Под кроватью какое-то движение, из-под края одеяла появляется взлохмаченная голова Джона. - А я и не хочу про Джека и Бобовый Стебель.
- И про Красную Шапочку, - говорит няня.
Мальчик встает на ноги и решительно заявляет: - Не хочу про Красную Шапочку.
Няня и Табита снова переглядываются; заметив это, мальчик недоверчиво переводит взгляд с одной на другую. И повторяет громко, как генерал, требующий безоговорочной капитуляции: - Не хочу про Красную Шапочку.
Менее искушенный дипломат, чем Табита, мог бы предположить, что переговоры окончены. Она же как ни в чем не бывало садится на кровать, готовая, по обыкновению, послушать, как он будет молиться. - Хорошо, выбери сказку сам.
Джон, чувствуя себя, как парламентарий, добившийся почетного мира, тотчас прижимается к ней и читает молитвы, после чего сразу же требует: Кота в Сапогах! Кота в Сапогах!
Он слышал эту сказку раз сто, но еще так мал, что готов с упоением слушать ее снова и снова.
34
И Табита, перенесясь из своего светлого, строгого царства в гостиную, где даже лучи вечернего солнца, косо рассекая табачный дым, кажутся другими - более взрослыми, искушенными, грубыми, - дарит своих гостей улыбкой радушной хозяйки, а вернее, улыбкой триумфатора, одержавшего верх над коварным врагом.
В такие минуты, воодушевленная своей победой в сфере педагогики и сознанием, что поступила правильно, она более чем когда-либо готова поступить правильно и в сфере морального протеста и эстетической смелости, воплощенных в "Бэнксайде". Она подчеркнуто благосклонна к мрачному Доби, и к меланхоличному Хадселу, у которого не ладится работа над романом про священника, влюбившегося в проститутку, и к Мэдж Мун, которая, как обычно в это время дня, уже порядком пьяна и вовсю распустила язык. Мэдж в горе из-за своего младшего брата, военного, и на чем свет стоит ругает войну, буров, правительство, бардов империи, а также мужчин, не уехавших на позиции. Со зла она оскорбляет Хадсела и, глядя в упор на долговязого Доби, который, подобно многим еретикам, силен в богословии, кричит ему в лицо: - Не говорите мне про бога! Если бог есть, что ж он не прекратит эту чертову войну?
Доби, то вскакивая, то снова падая в кресло, волнуясь и все больше пьянея и путаясь, принимается анализировать проблему зла.
И Табита, все еще улыбаясь, тихонько уговаривает его: - Не так громко, пожалуйста. Да, да, как интересно. Я понимаю, все дело в том...
Она сменила улыбку на очень серьезное выражение лица, Которое всегда приберегает для Доби независимо от того, толкует он о боге или о любви. Этот неуравновешенный и неразумный юноша требует, чтобы его принимали всерьез.
На фронте дела идут скверно. Глашатаи новой, предприимчивой политики с удивлением обнаружили, что в армии духа предприимчивости явно недостает. Поражение следует за поражением; объявлен набор добровольцев. Тысячи клерков, с радостью вырвавшись из своих контор, спешат примкнуть к этой авантюре, чтобы назавтра стать героями. И когда они проезжают по улицам на вокзалы, направляясь в военные порты, где их погрузят на корабли, сразу видно, что жизнь приобрела для них и достоинство, и смысл. Они рискуют жизнью за идею, за великую любовь, за славу и честь. И хотя "Бэнксайд", ко всеобщему удивлению, все еще понемногу покупают и убытки невелики, сотрудники его чувствуют себя обособленной, а значит, и сплоченной группой. Квартира на Вест-стрит все больше уподобляется штабу повстанцев, но повстанцев, оказавшихся вне закона, изгоев. К войне они непричастны. Они теперь проводят на Вест-стрит чуть не целые дни и просачиваются во все уголки квартиры. Вторгаются даже в детскую.
Как-то вечером, уже довольно поздно, Табита застает там Джобсона, Доби и Мэдж. Все трое курят. Она возмущенно спрашивает, чем им плохо в гостиной.
- А нам тут нравится, малютка, - отвечает Джобсон. - Тут как-то вольготнее, подальше от всяких Гриллеров и графинь. И малыш у вас интересный. Вы только гляньте.
Он показывает ей рисунок - два голых мужчины и женщина среди деревьев. Нарисовано неплохо, но Табита уже давно знает, что Джонни - гений. Поэтому она отвечает, лишь мельком взглянув на рисунок: - Наверно, все дети рисуют забавно. Но право же, Уолли, зря вы здесь курите. Няня очень недовольна. В детской необходимо соблюдать известные правила.
А через несколько дней, увидев, какую возню Мэдж Мун затеяла с мальчиком - щекочет его, а он катается по полу и визжит от хохота, - она выходит из себя.
- Встань, Джон. Не дури.
Он и ухом не ведет. Табита подымает его и сильно встряхивает.
- За что ты его так? - кричит Мэдж. - Что он сделал плохого?
- Прости, но ему нельзя так возбуждаться.
- Сказала бы прямо, чтобы я сюда не совалась.
Табита делает вид, что не слышала, но Мэдж не унимается, напротив: Ах, ты не хочешь со мной разговаривать... загордилась... да кто ты такая, скажи на милость! - И перепевает все сплетни их тесного кружка: что Табита - хитрюга, любого умеет разжалобить; что она сноб, подлизывается к духовенству, а сама-то не больно святая; что она подлая, двуличная ханжа!
Пользуясь тем, что Табита онемела от ярости, она все больше наглеет, а услышав голос Джобсона, бросается к нему за поддержкой.
К счастью, он вступается за Табиту - не из чувства справедливости, а потому, что решил, что Мэдж зазналась. "Пора проучить эту безмозглую дуру. Раз в три месяца ее следует осаживать". И Мэдж не ведено больше показываться на Вест-стрит.
Однако многие ей сочувствуют. Кружок раскалывается на две фракции: тех, кто восхищается Табитой как умной маленькой женщиной, весьма дипломатично играющей свою нелегкую роль; и тех, кто по этой же причине ее презирает.
Джобсон и Мэнклоу принадлежат к первой из этих фракций. "Забавно, говорит Джобсон, - какие все эти бабенки законченные актрисы. Не иначе как наша малютка задумала сделать своего пащенка епископом, нравится ему это или нет". На что Мэнклоу, по обыкновению задумчиво, отвечает, что это только естественно, ведь и маятник качается то вправо, то влево.
И оба с любопытством зоологов, изучающих животное под названием женщина, наблюдают маневры Табиты, которой требуется, во-первых, изолировать детскую от остальной квартиры и, во-вторых, пригласить в наставники Джона младшего священника их прихода. Второе удается ей почти без борьбы - Стордж готов платить за уроки. А вот первое стоит ей упорных многомесячных боев.
Ибо младшая фракция "Бэнксайда" во главе с Доби усмотрела в ее намерении не только осуждение себе, но и вероломную измену моральным принципам.
Своей цели она достигает почти случайно и лишь после сильного нажима на Сторджа. Умирает съемщик соседней квартиры, и две его комнаты она умудряется получить под новую детскую с отдельным выходом прямо на лестницу.
35
Сама Табита все эти месяцы носит в душе тяжкую обиду. Раны, нанесенные словами "сноб" и "двуличная", никак не заживают. И больнее всего то, что ей нечем защититься от этой грубой несправедливости. Бессмысленно объяснять такой девке, как Мэдж, или такому недалекому юнцу, как Доби, или таким холостякам, как Уолли и Роджер, что значит ответственность за ребенка.