- Спасибо, что приехала, выкроила время. Ты нас всех немножко встряхнула.
- Но мне давно хотелось приехать. И друзья у тебя такие славные. Самый умный, наверно, майор. Мне он показался самым умным.
- Ну, это больше видимость. Ум у него довольно поверхностный, и в Бергсоне он разбирается неважно. - Следует небольшая лекция - популярная, доступная пониманию матерей - о бергсоновской теории времени.
Табита внимательно поглядывает на него и думает: "Да, человек он блестящий, и хоть не так красив, как Дик, зато и вульгарности ни малейшей. Как же я была права, что настояла на Оксфорде. Здесь ему хорошо и он в безопасности".
- Ты не слушаешь, мама?
- Нет, как же. Ты что-то сказал про майора?
- Неважно. - Ничуть не обиженный, он улыбается ей с высоты своей отрешенности, своего нового умственного уровня. - Какое тебе, в сущности, дело до всей этой премудрости?
А Голлан уже покрикивает, не выходя из автомобиля: - Ну что, наговорились о философии? Атомы, атомы, вот о чем нужно думать. Атомы и электричество. Я, конечно, не против церкви, та пускай занимается своим делом. Но главное - это электричество, оно и атомы крутит. Садись, Берти, через пять минут нам нужно быть в Каули.
Табита усаживается на заднее сиденье рядом с машинисткой, и Голлан кричит на всю улицу: - До свиданья, Джонни! Ты там не слишком трудись. Не забывай и веселиться! - А едва машина тронулась, говорит Табите: - Вот, просмотри-ка этот отчет. - И Табита чувствует, как ее снова захлестывает война с ее отчаянием и муками. То, что она называет подлинной жизнью. Открывая папку с отчетом, она думает: "Джон о подлинной жизни и понятия не имеет" - и задыхается от благодарности и чувства вины. Она начинает читать. Работа - вот в чем спасение, а работы прибавляется с каждым днем: у Голлана есть и официальный секретарь, однако он не может без нее обойтись. Он велит ей читать всю свою личную корреспонденцию и большую часть служебных отчетов: "Если там есть что-нибудь нужное, скажешь мне".
И напрасно она уверяет, что ничего не смыслит в технической стороне. Ладно, попроси Роба, он объяснит. Только не обращайся к Смиту, он начнет ко мне придираться, а мне некогда.
Смит - его официальный секретарь, человек положительный и дотошный, и Голлан презирает его, потому что он состоит на государственной службе. Поставлен приглядывать за мной. Ничего ему не говори, таракану несчастному.
73
"Черный таракан" или "жук" - так Голлан называет всех государственных чиновников за их черные костюмы и котелки. "Жужжат в кладовой да заражают хорошее мясо личинками". Он беспрерывно воюет с правительством, с государственной службой, особенно со своим министерством. Но само же министерство создало ему небывалую репутацию, чтобы подбодрить общественное мнение. Газеты расписывают, как он работает по десять-двенадцать часов в сутки, изматывая сменяющихся секретарей. Мэнклоу из синдиката Дакета на его примере разрабатывает тему "Победа куется у станка". Определенная группа в правительстве оперирует его именем наряду с именем Киченера как волшебным словом, вселяющим веру. С этой же целью ему предоставлены поистине царские возможности передвижения. Караваны его огромных машин, набитых политиками, экспертами и местными богачами, колесят по всей Англии, и следом несется молва: "Вот как Голлан старается". И повсюду растут новые заводы - если не им предложенные, так спроектированные под его маркой, причем некоторые из них войдут в строй только через пять лет. Но и это ставится ему в заслугу, потому что все помнят его любимое словечко: "Десятый год будет решающим". Такие изречения вызывают смех, а из смеха почему-то рождается отчаянная уверенность в победе. Даже возраст Голлана из помехи превратился в достоинство: многие видят в старости залог ума, а энергия его тем более кажется чудом.
Его упрямство и своеволие приводят сотрудников в ужас - они со дня на день ждут скандала, катастрофы в масштабе всего министерства. Но когда коллеги шлют ему разъяренные письма, Табита или какая-нибудь секретарша перехватывают их, и до него доходит только вежливый пересказ. Ибо стоит Голлану хотя бы случайно услышать слово критики или осуждения, как он выходит из себя и в результате самоуправство его уже не знает удержу. Он кричит: "Они что же, думают, я для своего удовольствия это делаю? Думают, мне так уж хочется свалиться замертво?" И ему в самом деле кажется, что его притесняют; он не сознает, до чего такая жизнь ему по душе, он погружен в нее, как лосось в реку - тот хоть и упирается, и, наверно, протестует, а не может не двигаться против течения.
Глубоко уязвленный какой-то проходной фразой в политической речи, он полночи не дает Табите спать: - Скажут тоже - "старики повинны в войне"! Какие старики? Кайзер - мальчишка, тот самый, что так и не стал взрослым. И эрцгерцога застрелил мальчишка. И в Ирландии смуту затеяли молокососы. Очень мне нужна эта война. Ты подумай, что наши заводы выпускают, это же стыд и позор!
Табита не паникерша, и за это ее ценят в конторе, где жен обычно не жалуют. Сложилось мнение, что эти набожные женщины не чураются никакой работы, особенно работы нервной и неблагодарной, и что в военное время религия, как видно, приносит хороший дивиденд.
Непочтительные клерки звонят друг другу по телефону: "Старик лезет в пузырь. Ради всего святого, отыщи Берти и давай ее сюда".
И спать она должна всегда под одной с ним крышей, потому что на рассвете он бывает особенно возбужден и особенно нуждается в поддержке. Табита научилась отзываться на все его обиды безошибочно убежденным тоном. Его нескончаемые жалобы на бюрократизм она парирует так: "Но ведь без клерков и без картотек не обойтись". Когда он сетует на негодную продукцию, говорит, словно впервые открыв эту истину: "Сейчас изделия приходится выпускать так быстро, вот и не успевают их как следует отделывать".
- Отделывать! Их даже не проверяют! Мой покойный отец в гробу бы перевернулся от таких порядков. Он-то был настоящим торговцем, имел совесть.
- Люди этого не понимают.
- Очень даже понимают, не хуже тебя. Просто сердятся, злобствуют. Эта чертова война у них в печенках сидит, все нервы вымотала. Замучились, вот и орут невесть что. Нет, уйду я в отставку...
Время от времени он и впрямь подает заявление об отставке, но министерство тут же умоляет взять его обратно. Ему дают понять, что, пока молодые умирают за родину, старики обязаны работать, даже если их недостаточно ценят. Какой-нибудь забегавшийся работник министерства является к Табите с цветами и комплиментами, с просьбой употребить свое благотворное влияние. Какими доводами на него подействовать? Может быть, у него есть конкретный повод для недовольства? Может быть, его задело, что старик Билли получил звание пэра? Может быть, он хотел бы иметь звание пэра? Или сменить секретаря? Желательно ли Табите, чтобы он получил звание пэра? Желательно ли ей самой получить орден Британской Империи или она предпочла бы приглашение в Виндзор? Способна ли она внушить старику, что он незаменим?
Джон, присутствовавший на одном из таких интервью, спрашивает гостя: А он правда незаменим?
И тот, человек понятливый, честолюбивый, образованный, мгновенно почувствовав в Джоне родственную душу, отвечает, вздернув брови, пожимая не плечами, а всем лицом: - Трудно сказать. Его уход вызвал бы большой шум в парламенте и всякие слухи на заводах; возможно даже, серьезный кризис.
- А если он останется, начнется хорошенький кавардак.
Опять вздернутые брови. - Не хуже, чем если б на его месте был кто-нибудь другой. В конце концов, кавардак не прекращается, вы не согласны?
- Совершенно согласен.
- Трудно ожидать, что игра пойдет по правилам, когда колода наполовину состоит из джокеров.
- И все играющие вооружены.
Молодые люди улыбаются друг другу, как члены некой тайной секты. И весь вечер лицо Джона хранит следы улыбки, словно он думает: "Забавно все же устроена жизнь, и чем ближе ее узнаешь, тем она забавнее".
74
В ожидании, пока объявят результаты выпускных экзаменов, Джон помогает в конторе. Вдвоем с молодой особой по фамилии Бретт, старшей секретаршей Смита в Хэкстро, они разбирают почту и решают, что следует показать Смиту. Забавно, думает Джон, какая власть сосредоточена в руках этой молодой женщины. Она устанавливает очередность, то есть во многих случаях решает, чему уделить внимание, а что попросту выкинуть как мусор - всякие там циркуляры, письма от психопатов и от религиозных обществ. Психопатов она определяет по собственному разумению и относит в эту категорию почти всех изобретателей.
- Предлагают реактивную пушку, - говорит Джон. - Как поступим?
- В корзину, - коротко отвечает Бретт. - Их каждый день предлагают.
- И кажется, уже пробовали изготовлять?
- Нет, но это глупости, сразу видно.
А когда Джон замечает, что об этом, возможно, стоит подумать, язвительно парирует: - Ну, если вы такой умный, так и работайте вместо меня. Только Смит вас не поблагодарит, если вы ему весь стол завалите такой ахинеей. У него лишнего времени нет.
- В том-то, видно, и горе. Нет времени ни во что вникнуть.
- А вы видите, какие кучи писем? И день ото дня все больше.
- Все зависит от того, кто занят отбором, и так сверху донизу.
Но молодая особа надулась, и Джон умолкает. Он уже понял, что так называемый канцелярский аппарат - это своего рода нервный узел. Бретт нельзя раздражать, не то пострадает и Смит, и Голлан будет плохо обслужен, а тогда какому-то высокому чину в армии не хватит грузовиков или боеприпасов, и погибнут солдаты. Поэтому он скромно играет свою роль как подручный Бретт, а мысли свои держит при себе. Голлан - тот почти не замечает его присутствия. Он теперь, если бывает дома, первый завтрак съедает в спальне у Табиты, а второй - в конторе. Увидеть его можно, разве только когда он чуть не бегом направляется через холл к парадной двери, чтобы отбыть в инспекционную поездку со своей свитой - Табита рядом с ним, Смит - бледный, озабоченный, покорный - чуть позади, за Смитом - два молодых эксперта, готовых по первому знаку подсказать нужные статистические данные, и наконец, две машинистки. Увидев Джона, Голлан делает удивленное лицо: - Алло, Джонни, ты здесь? Значит, каникулы? А потом что? В тараканы? Черный котелок?
- Да, с моей ногой придется, видно, идти на гражданскую службу.
- Или в парламент. Либо говорильня, либо писанина. Эх, Джонни, как подумаю, что ты мог бы стать инженером! А когда ты разделаешься с твоими римлянами?
- Вы о выпускных экзаменах? Я их уже сдал. Я...
Но Голлан не дождался ответа. Он уже выскочил за дверь с такой быстротой, что свита его предстает в мало почтенном виде - ни дать ни взять орава нищих, устремившаяся вслед за туристом.
И все же Джон - неотъемлемая часть этого нервного узла. Он - нерв, реагирующий на определенные раздражители. Табита по телеграфу запрашивает его о секретных бумагах. Смит посылает его на завод потактичнее выведать, почему такой-то управляющий хочет уйти - переманивают его или здесь чем-то недоволен. Выполняет он эти поручения толково, умеет уловить атмосферу. И отчет умеет написать - сколько лет корпел над сочинениями. Экзамены он сдал хорошо, но ему тут же предлагают остаться в Хэкстро и возглавить новый отдел - промышленных отношений. Теперь у него свой секретарь, но отчим опять недоволен.
- Ага, Джонни, получил работу?
- Да, сэр. Заведую у вас новым отделом - промышленных отношений.
- Вздор, это не мой отдел. Мне его навязали. Одна писанина. Только бумагу изводить... Как у нас со временем, Смит?