Извлекается на свет проект Роджера, и сам он по срочному вызову прибывает в "Масоны". А прибыв, заявляет, что расширять вестибюль нет смысла - ресторан и сейчас уже мал. И раскладывает на столе свои замечательные эскизы новых "Масонов".
- Так, так, - говорит Бонсер. Душевный полковник, отец полка, он в то же время, несмотря на почтенный возраст, человек до мозга костей современный, полная противоположность Блимпу [полковник Блимп - реакционер и шовинист, персонаж карикатур Дэвида Лоу, широко известных в 30-е годы]. - Современные идеи - сталь, железобетон... А кухня? Я-то всегда был сторонником механизации.
- Вот именно, сэр. Я старался в первую очередь учитывать функцию каждого элемента, его полезность. А когда имеешь дело с живым механизмом...
- Ха, вот окна хорошо придуманы, такие сразу привлекут внимание. У меня только одно возражение - бар. Для бара надо бы подкинуть два-три ярда.
Роджер обещал сделать бар побольше, и Бонсер помахал рукой.
- Одобряю, сынок. Так держать.
Он, вероятно, очень слабо представляет себе, что должны означать эти слова. Просто чувствует, что они в сочетании с этаким небрежным жестом подходят к его мундиру. И когда через две недели рабочие приступают к сносу старых "Масонов", ему лестно ощущать, что он, как и Гитлер, осуществляет революцию.
И то же чувство, только навыворот - ощущение, что раз идет война, то насильственные перемены неизбежны, - заставило Табиту беспрекословно согласиться на разрушение старых "Масонов". Борется она только за Амбарный дом; но и то не ропщет, когда выясняется, что по проекту Роджера одну стену необходимо снести, а ее гостиную разгородить пополам.
А Бонсеру и это нравится. Шесть недель он наслаждается, ночуя в спальне, у которой одна стена из брезента, потому что это позволяет ему хвастать: "Мы, старые служаки, привыкли обходиться без удобств". А во дворе - где взору его открываются не аккуратные газоны и укатанные дорожки, которые холили и лелеяли двенадцать лет, а кучи земли, стойки от лесов, грузовики, подминающие живую изгородь по пути к бетономешалке в двух шагах от неприкосновенного цветника Табиты, глубокие колеи среди сломанных роз, засыпанные обломками искусственных панелей от старого вестибюля, - он обожает постоять после завтрака, как генерал на поле боя, и лишний раз напомнить десятнику, до чего важно не отставать от жизни.
- Не то чтобы этот новый стиль мне так уж нравился, но для военных он самый подходящий, функциональный, понимаешь. Тюдоровский стиль более художественный, и как-то он уютнее, и более английский. Да и естественнее. Но... - жест человека, готового на любые жертвы ради отечества, - все мы должны помнить, что нельзя отставать от жизни. Война вызовет множество перемен, я не удивлюсь, если тюдоровский стиль и вовсе спишут в расход, во всяком случае для отелей.
И треплет десятника по плечу. - "В атаку", вот наш девиз. Если не хватает людей - только скажите. Заказ-то военный.
112
Через три месяца, когда в новых "Масонах" еще не просохли стены, не покрашены окна, там уже полно гостей с обоих аэродромов, да и сами аэродромы оказались малы, в радиусе тридцати миль тысячи рабочих строят еще два. День и ночь над "Масонами" с ревом проносятся и пикируют самолеты, и Табита, лежа без сна, только и ждет, что какой-нибудь из них рухнет на крышу. Но усталости она не чувствует, слишком занята.
Она по-прежнему со всем управляется одна. Бонсер уже не снисходит даже до того, чтобы заказывать сигары, а Нэнси не бывает дома по многу дней кряду. Она водит машину какого-то маршала авиации, а когда приезжает на побывку в Амбарный дом, явно чем-то озабочена. Новые дома ее не интересуют, на вопрос, как ей нравится новый ресторан (уже почти законченный, сверкающее сооружение из стали и стекла наподобие капитанского мостика), отвечает холодно: - Наверно, хорошо. Немножко сусально, но это уж Роджер.
- Не понимаю, почему твой Роджер не в армии, - говорит Табита.
- Жаль было бы, если б его убили. А проку от него как от солдата все равно никакого.
Нэнси вообще не высказывает возмущения теми, кто отлынивает от армии либо отказывается служить по принципиальным мотивам. Как и большинство ее друзей, она принимает войну спокойно, говорит о ней как бы в теоретическом плане. Когда немцы начинают свое наступление на западе и, к ужасу и негодованию Табиты, бомбят Голландию, Нэнси произносит задумчиво: - Гитлер говорил, что сделает это, и сделал. Теперь на очереди мы. И винить некого, сами сваляли дурака.
А когда немцы в считанные дни захватили Голландию и Бельгию и люди старшего поколения, люди, близкие к правительству, спрашивают: "Но о чем они думают? Что они могут против линии Мажино?" - она замечает все так же мрачно: - С Гитлером ни в чем нельзя быть уверенным. Что-то в нем есть такое.
Да и за всеми категоричными заявлениями о крепости границы, о непобедимости французской армии и английских истребителей, о высоком боевом духе английских войск во Франции и превосходных качествах 75-миллиметровок чувствуется беспокойство. Всеми владеет ощущение, что Гитлер - человек необыкновенный, небывалого масштаба, а от таких можно ждать и чудес. Когда газеты на своих картах показывают небольшой прогиб северной границы к югу и называют его Седанским выступом, выступ этот сразу приковывает к себе внимание.
- Ерунда, - заявляет Бонсер, пока его подсаживают в машину, чтобы везти на скачки в Ньюбери. - Самое важное - это наше продвижение на левом фланге. Гамелен и Вейган знают, что делают. Чем больше немцы жмут справа, тем хуже для них.
Но молодежь не столь легковерна. Настроение у нее уже не как на вечеринке с коктейлями, а, скорее, как наутро после нее.
Выступ на картах не увеличивается, но Нэнси, перед тем как везти своего маршала в трехдневную инспекционную поездку, заявляет, ссылаясь на письмо от Годфри, что, по всей вероятности, немцы фронт прорвут.
- А наши танки?
- Нет у нас танков.
В баре изумленное молчание. Потом какой-то член муниципалитета из Эрсли громко говорит: - Такие разговорчики только на руку врагу.
Но стоящий тут же молодой летчик по фамилии Паркин, приятель Нэнси, оглядывается и бросает через плечо: - Совершенно верно, нет у нас танков. И ничего нет. - Говорит он весело, шокировать собравшихся для него одно удовольствие. - Вот теперь война началась всерьез, теперь они себя покажут.
- А линия Мажино, мистер Паркин?
- В этом месте никакой линии Мажино нет. Он ее обойдет, это как пить дать. Гитлер ведь все время выдумывает что-нибудь новенькое.
- Как это... обойдет?
Все, включая бармена, все, кроме Нэнси, Паркина и двух летчиков-курсантов, сражены, узнав, что линия Мажино тянется не вдоль всей французской границы, а лишь вдоль восточного ее участка.
- Ну и ну! - ахает бармен. - Что ж они нам не сказали?
Паркин расправляет плечи и усмехается весело, но ехидно. - А это вы у них спросите. - Словно подтверждая слова Нэнси "раз мы сваляли дурака".
Паркин только что получил свои "крылышки", и они словно поблескивают даже в его небольших голубых глазах. Он невысок ростом, широкоплеч, блондин с рыжеватыми усиками и длинным сломанным носом. С Табитой он здоровается почти преувеличенно вежливо: кланяется от пояса, жмет ей руку и снова распрямляется рывком, словно ловко выполнив трудное упражнение. Паркин ловок и развязен до крайности. Новенькая форма сидит на нем неправдоподобно аккуратно и ловко; выражение лица настороженное, речь быстрая, ловкая, язвительная; усики, чуть завивающиеся кверху, нечеловечески аккуратны - вероятно, он смазывает их фиксатуаром. Табита, которую он сразу оттолкнул своей развязностью, а главное, тем, что он явно нравится Нэнси, невольно улыбается его шуткам. Он остается обедать, пьет много, но не пьянеет - то есть нервное возбуждение чувствуется в нем не больше, чем до обеда, - и наконец уезжает, грохоча, как целое сражение, на мощном мотоцикле с неисправным глушителем.
- До чего аккуратный, правда? - говорит Нэнси. - Ты заметила, какие у него ногти? В жизни не видела такого чистоплотного человека. Он, конечно, хам, но летает, говорят, как бог. Он тебе совсем, совсем не понравился? Ну да, конечно, он не твоего типа.
- Он занятный, - говорит Табита, и после паузы: - От Годфри сегодня что-нибудь было?
- Вчера. Он здоров. Расквартировали их как будто неплохо. Ты не бойся, я не собираюсь променять его на этого Паркина, не такая я идиотка.
Но от этих слов обеим становится невесело. Они смотрят друг на друга и понимают, что Нэнси себя выдала. Табита говорит: - Вероятно, летать на этих новых истребителях очень опасно.
- Еще бы. А Джо отчаянный. Он наверняка разобьется. Вероятно, даже очень скоро. По-моему, он отчасти потому такой нервный. Странное это, должно быть, состояние.
- И все-таки нельзя этим оправдывать поведение некоторых из этих молодых людей. Помнишь ту бедняжку, что заходила на пасху к нам на кухню, когда ехала в больницу с младенцем? Ей еще и шестнадцати лет не было.
- Не могу я ее жалеть, раз она такая идиотка.
- Недобрая ты, Нэнси. Как могла эта девочка уберечься?
- Посмотрела бы, что вокруг делается. Джо пробует переспать с каждой девушкой, какую ни встретит, просто для порядка. Если она откажет, он не обижается, только грубости не любит.
- Не понимаю, как ты можешь водить дружбу с таким человеком.
- Дедушка в этом возрасте тоже, говорят, был не промах?
- От матери небось наслушалась. Все это враки. Одно время он, правда, вел беспорядочную жизнь, и трудности у него были, но он всегда придерживался каких-то правил, он даже был религиозен. Ты ведь знаешь, как он смотрит на твое воспитание.
Табита и не сознает, что только что выдумала этого добродетельного Бонсера. Мысли ее не о прошлом, а о Нэнси, которая, как ей кажется, стоит на краю пропасти. Она выдумывает прошлое, чтобы вразумить Нэнси, предостеречь ее, устыдить и еще - чтобы выразить свое презрение к настоящему.
Неделю спустя французский фронт прорван и английские войска отступают. Старый мир развалился, и это вызывает чувство не ужаса, а пробуждения. Люди говорят: "Читали? Они уже к югу от Парижа!" - и улыбаются, словно усматривая что-то смешное в этом поразительном известии или, возможно, в собственной неподготовленности. Они - как спящие, внезапно разбуженные вспышкой света, и когда один спрашивает "Что же будет дальше?", другой отвечает: "Можно ждать всего, буквально всего".
- Не понимаю, чему тут удивляться, - говорит Нэнси в один из своих мимолетных наездов. - Сами напросились.
Она привезла с собой Паркина - сейчас он с Бонсером восстанавливает военные действия по газете. Устремив на них задумчивый взгляд, она добавляет: - Вон как наши воины друг перед другом пыжатся. Но в воздухе Джо в самом деле хорош.