Ком издает свистящий звук. Она подходит к постели, вглядывается в это лицо. Оно почти неузнаваемо. Все черты словно слились в сплошной, налитый кровью отек. Рот открыт, из него тянется слюна, глаза - щелки. Но в их лукавом поблескивании еще теплится жизнь.
Табита, громко ахнув, берет его за руку. - Дик, ты меня узнаешь?
Рука чуть сжимает ее пальцы. - Тибби. - Губы кривятся в ухмылке. Старушка Пупс. Думала - уж такая хитрая. Запру старика, а денежки себе. А я тебе преподнес сюрприз, верно, Пупс? Это мне Ирен помогла. Молодая чертовка помогла облапошить старую.
- Напрасно ты от меня прятался, Дик. Я против тебя ничего не замышляла.
Но он не слушает. Его распирает от недавних триумфов. - И Ирен туда же. Стерва безмозглая. Думала, так я ей и дался... Думала, я такой слабый... без нее не уйду. А я носильщика - пять фунтов в зубы, помог мне встать, посадил в такси. И вот он я здесь, у старой Молли. Она молодец... язык за зубами... Не перечит мне.
- Если она позволяет тебе пить, она тебя убьет.
Бонсера уже опять клонит в сон. Веки его слипаются, ухмылка ленивая. Хитрюга Пупс, завела свою шарманку.
- Но, Дик, ты в самом деле очень болен. Нужно вызвать врача. Пусти-ка меня на минутку.
- Н-нет, сиди здесь. - Рука сжимается крепче. - Сиди, где мне тебя видно.
- Я не уйду, мне только к телефону.
Он медленно качает головой и закрывает глаза. Как будто уснул, и рука разжалась. Выждав немного, Табита очень осторожно, постепенно отнимает пальцы. И не успела отнять, как он хватает ее за запястье. Он торжествует победу. - Ага, думала, провела меня? Умная Пупси. - Он давится от смеха, и лицо делается еще страшнее - цвета раздавленной сливы. - Старого Дика не проведешь... стреляный воробей. Помнишь тех букмекеров и акции Уотлинга? Вот была потеха!
И начинает перебирать давнишние свои подвиги, в который раз вспоминает, как он всех морочил, особенно мошенников. - Они думали, Дикки Бонсер джентльмен... легкая пожива... знатное семейство... все проглотит. Об одном не подумали - Дикки сам их облапошил... как джентльмен... по-джентльменски... и на всех плевал, а почему? Потому что был джентльмен... хорошей семьи... - Глаза у него снова слипаются, а он все мямлит что-то о своих коронованных предках.
Через десять минут он опять просыпается с криком, вперяет в Табиту подозрительный взгляд, но, убедившись, что она на месте, покрепче перехватывает руку и заводит свое: - Порода сказывается, это в крови... Выше голову! - и наконец опять засыпает, и теперь лицо у него спокойное, ублаготворенное.
123
Так проходит час за часом. Стоит Табите пошевелиться, Бонсер просыпается, а потом, убедившись, что она здесь, болтает, бахвалится и опять засыпает. Табита, застыв в неудобной позе, обводит глазами комнату и считает бутылки, которые глядят на нее изо всех углов. На столе у кровати стоит недопитая бутылка бренди и две грязные рюмки, на одной следы от темно-красной губной помады. "Это та женщина с ним выпивает, - думает Табита, - он никогда не любил оставаться один, потому и со мной бывал ласков, а теперь это его убило". Она смутно ощущает какие-то трагические хитросплетения судьбы; усталый мозг подсказывает слово "возмездие". Она отодвигает бутылку на край стола, подальше от Бонсера, и погружается в дремоту.
Просыпается она, когда в комнате уже темнеет. Все тело затекло. Бонсер говорит ей что-то оживленным, отдохнувшим голосом: - Старушка Пупс. Вот мы и вместе. Не грех и покутить. И от Гарри ушли, и от Дороти ушли, и от Амбарного дома, чтоб ему провалиться. Выпьем, Пупси, такой случай надо отметить.
- Нет, Дик, хватит с тебя на сегодня. И доктор наверняка скажет - на сегодня хватит.
- Доктор? - Он словно соображает что-то. - Тебе нужен доктор?
- Доктор нужен обязательно.
- Ну, если обязательно... позвони... старуха Молли... она тебе приведет доктора. - Он отпустил руку Табиты, и она идет к двери и дергает шнур старомодной сонетки. За спиной у нее раздается оглушительный грохот, и она видит, что у Бонсера в руке бутылка. Он подтянул к постели весь стол, так что рюмки полетели на пол, а бутылка свалилась прямо ему в руку. Она бросается к нему. Но он в таком восторге от своей проделки, что поперхнулся и давится, бренди выливается у него изо рта, из носа, и она хлопает его по спине. А он хвастает, хвастает... - Что, Пупс, не предусмотрела? Умишка не хватило? Ну-ка, давай руку. Сиди. - Он опять держит ее за руку и вдруг засыпает, спит крепко, всхрапывает, постанывает.
За порогом шепот, дверь тихонько отворяется, и Табита видит лицо той женщины снизу, обвислое, как пузырь с водой. - Звонили, что ли?
Табита, предостерегающе подняв палец, тихо говорит, что нужно как можно скорее привести врача. И обвисшая отвечает неожиданно решительным тоном: Вот и я говорила. Ему тут вообще не место, в таком-то состоянии.
- Да, только, пожалуйста, приведите врача.
Женщина вдвинулась в комнату, на ходу запахивая полы халата жестом высоконравственной знатной римлянки. Она не прочь обсудить эту интересную ситуацию. Но Бонсер вдруг очнулся с громким криком, и сей Катон в женском образе, мгновенно обмякнув и выпустив из рук античные складки одежды, ретируется за дверь.
- Кто это? - Бонсер схватил Табиту с такой силой, что кости трещат. Никаких докторов... не пускай сюда эту мошенницу... хуже Ирен... хуже всех вас. Смотри, Пупс, не пробуй меня запугать... я здоров... с каждым днем все лучше... - Он дышит тяжело, в глазах ярость, точно схватился с врагом. - Доктора и виноваты... убивали меня. Амбарный дом... ни черта, никакой радости... тоску нагонял. Это ты. Пупс, ты меня убивала.
- Дик, как тебе не стыдно? Ты же знаешь, что пить...
Но Бонсер трясет головой. - Умишка не хватило, Пупси. Куда тебе перехитрить старого Дика. - Судорога, губы у него темнеют, а в глазах непокорство. - Я здоров... умирать пока не собираюсь... до этого далеко... назло всем мошенницам и стервам. - Он накатился на Табиту, чуть не столкнув ее со стула. Голос срывается, слабеет, но ухмылка победная. - Не запугаешь меня, Пупс, я вашу сестру насквозь вижу. Я от тебя ушел, от Гледис ушел, от Ирен ушел. - Голос крепнет, звучит нараспев. - От всех ушел, всех охмурил, всех этих...
Огромное тяжелое тело, выскользнув у Табиты из рук, падает на пол. Оно словно разлагается на глазах. Но с лица, боком прижатого к ножке кровати, все не сходит ухмылка, и толстые губы все повторяют веселый припев: "Всех охмурил, все-ех этих..." - тише и тише, как ребенок, что сам себя убаюкал. Когда приходит врач, он уже мертв.
Дознания, к счастью, не потребовалось. Врач из Эрсли без труда констатирует причину смерти: водянка, алкоголизм, цирроз печени, разрушенные почки, артерии, как железные трубки, и изношенное сердце. "Чудо, что этот старый развратник вообще дожил до семидесяти шести лет".
Некрологи в местных газетах удивляют Табиту. Из них явствует, что Бонсер был именитый горожанин, человек дальновидный и удачливый в делах, гостеприимный, щедрый, независимый в суждениях; поминаются его заслуги во время войны, его приверженность долгу.
Табита думает: "Конечно, они не звали Дика. Понятия не имели о том, какой он был на самом деле". Но теперь, когда в ее памяти, целиком занятой Бонсером, что ни день возникают полузабытые слова и сцены, она видит столько противоречивых, не вяжущихся друг с другом подробностей, что впору совсем запутаться. Она вспоминает свой медовый месяц, и смеется, и тут же скрежещет зубами от боли. Дивится наглости этого человека, откровенности, с которой он ничего не скрывал, хотя никогда не говорил правду; какой-то врожденной способности создавать вокруг себя ореол романтики - как те паучки, что ткут себе парус, чтобы плавать в воздухе по воле ветерка, способности, позволившей ему и в час столь неприглядной смерти не впасть в отчаяние, перенестись в счастливую иллюзию.
Она вспоминает, как во время аферы с наследством Уотлинга он ограбил неимущую старую вдову, и говорит себе: "Он был скверный человек, для него не было ничего святого". Но тут же всплывает воспоминание о его нежности к ней самой, о каких-то очаровательно лестных словах, припасенных нарочно, чтобы порадовать ее. Она будто сейчас видит, как он явился к ней в Эрсли, несомненно уже задавшись целью завладеть ее деньгами, но тут же приходит мысль: "А что бы со мною было, если б он тогда не пришел? Двадцать три года прожила бы озлобленной, несчастной, никому не нужной старухой, а скорее всего, давно бы умерла. Он вернул меня к жизни, это было как воскресение из мертвых". И, запутавшись в этой мешанине из добра и зла, она отказывается от попыток составить себе единое суждение; думает только о своей утрате, своем одиночестве, и убеждает себя, как тысячи вдов, которых невозвратимая утрата заставляет искать хоть какого-то утешения: "Газеты правы. Что-то в нем было необыкновенное".
Ибо Дик Бонсер - опасность и бремя - был также небом и землей ее жизни. И жизнь без него для нее то же, что книга без переплета. Вдруг становится ясно: то, что казалось лишь внешней оболочкой, дорогим и тяжелым украшением, не только скрепляло и защищало все целое, но придавало форму его существованию. И правда, с этого времени внешность Табиты, даже ее одежда, всегда такая аккуратная, являет некую несобранность, тот растрепанный вид, из-за которого о старых людях иногда говорят, что они "вышли из строя". А объясняется это тем, что она чувствует: слишком много забот, слишком много обязанностей, самых разнообразных, слишком велика ответственность. Она должна обо всем сама помнить и сама все решать.
124
В довершение всего свои финансовые дела Бонсер умудрился не только расстроить, но и безнадежно запутать. Единственное свое завещание, составленное двадцать лет назад в пользу Табиты, он сжег; говорил поверенному, что намерен аннулировать его, однако нового завещания не составил. У четырех женщин, включая Ирен Граппер, имеются его письма с обещанием посмертных подарков, но распоряжений на этот счет не нашлось. "Масоны" заложены, по текущему счету в банке перебор. Дверной почтовый ящик битком набит счетами - не только от виноторговцев, но из мануфактурных магазинов, от портних, меховщиков - за одежду, заказанную чуть не десятком разных женщин. Претензии букмекеров в общей сложности превышают три тысячи фунтов. Словом, картина полного банкротства.
Табиту все это не особенно удивляет, но чувства ее оскорблены - как у офицера осажденного гарнизона, когда противник взорвал наконец ворота и двинулся на штурм. И поступает она не всегда обдуманно. За один день она отпустила шофера, распорядилась продать обе машины и дала объявление о продаже "Бельвю". Она спешит в банк - лицо выражает яростную решимость, но шляпа надета криво, и сзади из-под нее выбиваются пряди волос. Она, конечно, чувствует, что обращает на себя внимание, смутно сознает даже, что что-то у нее не в порядке с одеждой, но слишком переполнена более важными заботами, чтобы связать это ощущение со своей шляпой или хотя бы посмотреть на свое отражение в витрине. А встречные думают: "Несчастная старуха, расстроилась из-за каких-нибудь пустяков" - и проходят мимо, тогда как будь на ее месте женщина помоложе, ее безумный вид приковал бы их к месту и даже заставил усмотреть в ней угрозу общественной безопасности.
Цель Табиты - убедить директора банка, что, если он согласится продлить ей кредит, она добьется того, что "Масоны" будут приносить доход. И одновременно она думает еще о нескольких вещах, как-то: "Масоны" необходимо спасти, потому что, когда Нэнси разорится, она окажется на моем иждивении. Только бы Дороги не забыла выключить газ на кухне. Не слишком ли я поторопилась с объявлением о продаже "Бельвю"? Почему Нэнси не написала? Ее даже на похоронах не было. Что еще могло с ней приключиться?"
Директор банка всегда рад видеть Табиту. Подобно многим людям, которые, сами не будучи богаты, имеют дело с большими деньгами, он философ, человек культурный, много читающий, и лет десять назад он сделал поразительное открытие: оказалось, что маленькая, некрасивая старая женщина, которую он знал как содержательницу отеля, - та самая миссис Бонсер, что упоминается в стольких мемуарах, хозяйка салона, возникшего вокруг журнала "Бэнксайд", близкий друг поэтов и художников, оставивших в истории литературы столь заметный след, что ученым платят деньги за любые новые сведения о них.
Он обратился к ней тогда почтительно, волнуясь: - Только что видел ваш портрет, миссис Бонсер, в новой биографии Буля.
- Мой портрет?
- Репродукция с рисунка Доби. Смею сказать - одна из лучших его работ.
- Ах да, Доби. Он, бедный, умер. Вы меня простите, мистер Бэкон, но мне сейчас очень некогда, я хотела только узнать... - она достала записную книжку, - ...как там с нашим счетом.
Оказалось, что она не читала биографии Буля, не видела альбома Доби. Не знала даже, что издана автобиография Гриллера, "Дневник мисс Пуллен", "Дни "Бэнксайда" Ходсела, а совсем недавно - "Вершины декаданса". Ее, видимо, занимали только финансовые вопросы, и директор лишний раз вздохнул о том, как несправедлива жизнь: взыскательных и тонко чувствующих людей она загоняет в провинциальные банки, а женщине, до того ограниченной, что она даже не понимает, как ей повезло, отводит видное место в славном периоде английской литературы, дарит преданность Буля, счастье личного знакомства с этим полумифическим гением, восхитительным Доби.
Больше он не заговаривал с Табитой о ее прошлом, но всегда особенно к ней внимателен, встает ей навстречу, спешит пододвинуть стул. И когда он снова усаживается за свой стол, его взгляд, устремленный на нее с почтением и печалью, пытается разглядеть в ней (сквозь сухие щеки, лихорадочный блеск в глазах, съехавшую набок шляпу и нервно подрагивающие старушечьи пальцы) следы той музы, которой поклонялся Буль, которую обессмертил Доби.
- Я пришла поговорить о продлении кредита, мистер Бэкон. Вы понимаете, сейчас для меня очень трудное время, пока...
- Вполне вас понимаю, миссис Бонсер. От души вам сочувствую.
- Вероятно, я в ближайший месяц буду вынуждена выписывать чеки.
Директор потупил глаза и, любовно поглаживая пресс-папье, сделанное из снарядной гильзы времен войны с кайзером, в которой он участвовал молодым артиллеристом, деликатно объясняет, что банк в настоящий момент пересматривает свою политику в отношении кредитования ввиду полной неясности политической ситуации. - Точнее сказать, миссис Бонсер, пока мы не разобрались в том, что именно сулит нам столь неожиданный результат выборов.
Табита и забыла, что два дня назад были выборы. Она даже не заметила, что победили лейбористы, и каким значительным большинством. Замешательство ее не укрылось от внимательных глаз директора. - Конечно, - говорит он, утешая не столько ее, сколько себя, - их новые сторонники - это лишь небольшой процент избирателей, главным образом молодежь.