- А вот так! Я ведь, когда в тюрьме был, не пропадал. Все себе и другим сам делал... Потому что множество чего я умею. Я даже городовым был, недолго, правда, три месяца в Екатеринодаре, уж больно дело постылое и...
Тут мой подопечный прибавил непотребный эпитет, но я не остановил его чувство близости к цели все больше окрыляло меня.
- Думал я иногда... хорошо бы и зверьем каким побыть или бабой... хотя баба больше презрения и недостойна, но был же я нищим...
- Нищим?
- Был. Ходил, побирался, пел. Да и с этим вашим поэтом...
- Оставим его.
- Хорошо. Всякий человечишка во мне любопытство возбуждает. Кто сильный, а кто убогий. А ведь унижаться тоже надо уметь хорошо... И Христос унижался. Мир подл - это тоже хорошо.
- Ну ты, Керемет, все-таки унижался не очень! Больше в шелку да бархате хотел быть.
- Что верно, то верно. Интересней все же играть высоко. Хорошо так кровка бурлит, люд поганый радуется... Эх, барин, знали бы вы, как весела такая пляска, может быть, сами пошли бы!
Значит, Керемет относился к народу караимскому: тонкий нос, аристократичный профиль, совершенно не смотрящийся в сочетании с маленькой черной цыганской головкой. Я вдруг понял, что чертами лица он напоминает мне ушедшую Алену. Неужели и она принадлежала к этой же загадочной нации?
Караимы - крымские жители, язык их походит на еврейский, однако именно этот народ по статистике был в Российской империи первым по числу гвардейских офицеров на каждую сотню своих представителей. На арамейском, языке Библии, слово "караим" значит "человек Книги". Караимов совсем мало, может быть, три тысячи в мире, и мало народов более непонятных. Кто-то ведет их происхождение от самых вавилонских халдеев, иные причисляют к потомкам хазар, тех, на которых ходил Вещий Олег.
Я по-другому посмотрел на Керемета, сбавил тон, и он в ответ стал говорить со мной по-другому, так что наша доверительность переросла в келейность. Я вполне серьезно спросил его:
- А может, гордыня это, Керемет?
- Есть и гордыня. Слаб человек...
- Хочешь, помогу против гордыни?
- По городовому? Это не пойдет такому шикарному барину, как вы...
- Нет, не так! Поначалу советом: пляши лучше перед скинией, как Давид. Или караимская религия без уважения относится к этому библейскому царю?
- Как без уважения?! Мы же иудейской веры... А вы, барин, составите ли мне компанию в этой пляске? Ведь хороший хозяин пробует все угощения заодно с гостем, а я у вас в гостях!
И он восхитительно широким жестом обвел грязную, мокрую камеру одиночки.
- Я не имел в виду столь конкретно, - растерялся я, а на всякий случай и рассмеялся: - Да здесь и нет ничего похожего на скинию.
- Это неважно, - заявил он, и вдруг непонятно откуда появился в его руке маленький берестяной рожок. Керемет заиграл и одновременно начал танец: стал выделывать странные па, метаясь, как мяч, между стенами камеры и отталкиваясь от них то правой, то левой рукой.
- Пляшите со мной - и исполню все, что хотите, - успел сказать он мне между звуками рожка.
Багровый туман застил мне глаза: я видел сквозь него в лице караима свое отражение, карикатурное, как обезьяна. И я стал в такт обезьяне бросаться меж стен, хотя видел, что Керемет уже остановился и только играет на рожке, не сводя с меня жирных черных глаз. Я отплясывал подлинную чечетку, отталкиваясь от настырных стен не только руками, но и ногами. Мне было все равно - не вздумает ли подглядеть в щелку надзиратель. Унижаться так унижаться, а Керемет смеялся своими ядовитыми глазами-ягодами.
- Да, хорошо вы пляшете, барин. Потешили меня... - Подленькая улыбка зверька явилась на его мелких щеках, ибо лицо этого человека неумолимо менялось, являя черты то породистого дворянина, то последнего лакея. - Кому хотите сделать амбу? Кого велите убить?
- Никого. Разве что самого себя.
- Это будет вам сложнее...
- Но убить, чтобы воскреснуть к новой жизни, к подлинной жизни нестяжателя и святого.
- Да вы Бог ли, чтобы предлагать такое? Или святой угодник? Вы просто барин, лощеный петербургский барин - и больше ничего.
Однако когда я начал объяснять Керемету существо дела, он сразу потерял насмешку, сгорбился, испугался, но слушал внимательно. Попросил день подумать.
- Ты желаешь слишком многого для человека твоего положения, - сказал я ему. - Тебе грозит расстрел, и только я могу представить твои преступления стихийным протестом против остатков буржуазного мира и определить на полгода в теплую недалекую колонию! Но с учетом того, что мое дело не терпит насилия, я даю тебе время на то, чтобы взвесить мои слова.
Как я и ожидал, Керемет согласился. Немного сложнее было уговорить Зипунова, ибо я и перед налетчиком был намерен честно исполнить свои обещания.
В приемной царила чехарда - в стране затевалась административно-территориальная реформа. Даже такой заметный по энским меркам человек, как я, должен был ожидать почти десять минут. За это время я успел узнать из нового большого плаката, что, оказывается, старые добрые губернии, уезды и волости "носили при царизме полицейско-фискальный характер и отражали угнетательскую колониальную политику царизма и империалистической буржуазии, новые же советские социалистические территориальные образования будут способствовать наилучшему управлению рабоче-крестьянской республикой и в конечном счете приближать победу коммунизма - заветного счастья всех трудящихся".
Все это немного развлекло меня на протяжении всего ожидания, но вскоре я начал недоумевать: а почему вся эта суета происходила в отделении народного комиссариата внутренних дел? Я уже привык к тому, что по любым делам власти в Энске нужно обращаться к Зипунову, но таков был приватный порядок, тут же я видел проявления деятельности официальной.
Я увидел в коридоре заместителя нашего Богдана Степановича, и от него, к удивлению своему, узнал, что действительно Всероссийский съезд Советов поручил именно наркомату внутренних дел произвести эту реформу и определить границы новых территориальных единиц - районов и областей.
Сперва я возмутился - не вслух, конечно, - но потом одернул себя. Какая мне, в сущности, разница, правят в этой стране полицейские или святые? Что-то внутри пискнуло: это же твоя родина. Но я укоротил себя: моя родина не это, не Зипунов, не напуганные нэпманы из казино на Большой Советской, не баба, рожающая детей, а только странные люди. Моя родина и родные - это мой друг, его Аленушка, учитель Свешницкий, Елизавета Павловна, отец Медякин, Керемет, даже Иуда! Пусть лучше Иуда, чем зипуновы нынешние, будущие и прежние, вроде пристава Второй Адмиралтейской части, моего, к стыду сказать, близкого родственника.
Визит в отдел ЧК дал нужные плоды. Наконец-то все было готово! С чувством громадной радости и еще большего предвкушения я отправился к себе домой, где неожиданно встретил Елизавету Павловну Свешницкую.
- Здравствуйте. Вы давно не появлялись. Расскажите, пожалуйста, что вы делаете.
Этот вопрос и сам приход ко мне молодой девушки удивили меня - все-таки мы с ней до сих пор разделяли дворянские понятия об обращении человека в обществе. Но, возможно, за время моего отсутствия мадмуазель Свешницкая осовременилась. Или что-то другое подтолкнуло ее на этот шаг?
По крайней мере вопрос был требовательным, словно она была начальство, а я ее подчиненный, который подозревается в том, что вместо службы часто заворачивает в карточный клуб. Однако я не подал виду, что удивлен, а, велев хозяйке вскипятить чая, стал подробно рассказывать.
Мы действительно долго не виделись, месяц, наверно, - все из-за моих хлопот. Но теперь я ей рассказал все искренно и подробно: и про поездку к доктору, и про лекарство, и про вора, и про Зипунова. По моему настоянию она обещала ничего не рассказывать своему отцу - во всяком случае, теперь.
- У нас в доме сейчас расстройство, - сообщила она. - Папа стал раздражительный, на всех кричит, своего ученика, которого он раньше любил, несколько раз укорял за бездарность и выгонял из дому... А когда тот приползал, как собачонка, скрепя сердце прощал его. А ведь вы знаете, Датнов, когда-то отец хотел выдать меня за него замуж...
- Да?
- Ну не то чтобы хотел... Но намекал, что был бы не против. А знаете, почему он невзлюбил этого человечка теперь?
- Откуда же мне знать, милейшая Елизавета Павловна?
- Все эти скандалы и раздражения начались, когда исчезли вы. Вы уже месяц не посещаете наш дом... И за все это время отец ни разу не упомянул вашего имени...
- Стало быть, ваше предположение ошибочно.
- Но по времени его озлобление удивительно совпало с тем моментом, когда вы пропали! Однако сейчас я хотела поговорить с вами не об этом... Скажите, это ваше лекарство - оно более или менее безопасно? В том смысле можно ли им отравиться?
- До смерти? Если принимать ту дозу, которую я рассчитал на основании слов доктора, вряд ли. Если у человека плохое сердце, возможны некоторые осложнения, поскольку оно влияет на сердечный ритм. Но все равно... Вы спрашивали "более или менее"... Более или менее оно точно безопасно.
- И вы планируете испытать его на ворах? А потом что? Или вы только ворами и ограничитесь?