Зина стояла на табуретке перед окном в свадебной белой фате. У ног ее, ерзая на коленях, подшивали подол платья и ладили шлейф две текстильщицы — ловкие ивановские бабы: обе в годах, и в свадебных делах знающие толк. Подшивали фату с шутками-прибаутками. Зина, в новобрачном наряде, какой надевают раз в жизни, чувствовала себя стесненно, и улыбалась на шуточки женщин неловко. Стоя на табуретке, она смотрела в окно на площадь, где шумела первомайская демонстрация. Оттуда доносились звуки духового оркестра, крики «ура» и песни. А вот совсем низко, над самыми трубами, пронесся аэроплан. Над улицей Артиллерийской и над площадью посыпались листовки. С отчаянным восторгом закричала на дороге и во дворах детвора, ловя на лету листки. И обе женщины, вскочив на ноги и уткнувшись в окно, с минуту смотрели, как бушевали за окном первомайские страсти.
— Не твой ли жених на ираплане пролетел? — спросила одна.
— Может и он, кто знает, — гордо отозвалась Зина, и тут увидела идущую к крыльцу, с шариками в руке, Лилию Аркадьевну. — Ох, господи! — всполошилась Зина. — Встретьте, пожалуйста, эту женщину — ко мне идет!
Зина, путаясь в фате, слезла с табуретки и чуть было сама не выскочила во двор. Лилию Шнайдер Зина пригласила на свадьбу дня три назад. Позвонила ей на работу. Она сначала было отказалась, но Зина стала настаивать, и той пришлось согласиться. Только забыла Зина предупредить, что свадьба будет в текстильном городке, во дворе Пальвановых, и Лилия Аркадьевна, как в былые времена, зашла с демонстрации к Иргизовым на Артиллерийскую.
Лилия Аркадьевна вошла в комнату без особого стеснения, чмокнула Зину в щеку и, оглядев обстановку, удивилась:
— Ну, Зинуля! Да здесь же у вас так тесно, что и повернуться негде.
Зине пришлось торопливо пояснять и извиняться. Что поделаешь — забыла сказать, что свадьба — на «текстилке». Лилия Аркадьевна немного смутилась: чего доброго, подумает жена Иргизова, что явилась непрошеная гостья! Но уходить не стала. Да и в самом деле — чего смущаться?! Прошло больше десяти лет, как избрал себе Иргизов спутницу жизни. Сын у них. И у Лилии Аркадьевны прекрасный муж и трехлетняя дочка. Не ушла — чтобы не показалось кому-то, будто Лилия Шнайдер все еще небезразлична к Иргизову. Осталась, но чувствовала, как гулко бьется у нее в груди сердце и какими неровными толчками приливает к голове кровь. Лилия Аркадьевна старалась доказать полное свое безразличие ко всему происходящему: к этому дому, в котором когда-то запросто бывала, к своему увлечению красным командиром Иргизовым и к тому, что когда-то мучительно ревновала его к актрисе Ручьевой; но как ни старалась — получалось у нее это плохо. Оглядывая фату Зины, восхищаясь ею и говоря комплименты — какой она стала красивой, и как удачно у нее складывается жизнь, Лилия Аркадьевна все время смотрела в окно на людей, идущих с демонстрации. Чувствами ее и мыслями все больше и больше завладевал образ Иргизова. Вот сейчас он войдет, — думала Лилия Шнайдер, — и у меня не хватит ни духу, ни силы воли, чтобы встретить его с безразличием.
Она с трепетом ожидала его, но в комнату вошла Нина. Она была в белом шелковом платье и белых туфлях-лодочках. Лицо аристократически белое, глаза голубые, и голубая лента в пышных желтых локонах. С ней мальчуган лет семи: безусловно, сын. Похож на нее, но и на Иргизова еще больше. Лилия Аркадьевна собрала все силы и, кажется, справилась с волнением.
— Боже мой, да это же вылитый Иргизов! Здравствуйте, Нина Михайловна… С праздником… Выглядите вы царственно. Я как-то видела вас в магазине, хотела подойти, поздороваться, но подумала — не ошиблась ли? Подумала, вы еще в Ташкенте.
— Ну, что вы! Мы уже давно здесь. Иргизов работает в институте истории, а я снова — в театре. Вот и сегодня… — Она грустно улыбнулась. — Кто-то будет гулять и песни петь, а у нас спектакль дневной, для школьников.
— А как же свадьба? — Лилия Аркадьевна выразила неподдельное сожаление.
— Что поделаешь… И вечером — еще один спектакль.
Лилия Аркадьевна, достав из ридикюля шоколадку, стала угощать Сережу.
— Угощайся, Сережа… Ты еще не учишься?
— Нет, — мальчик помотал головой.
— Осенью пойдет в первый класс, — сказала Нина и сразу сменила тему разговора: — Счастливы вы?
— Да, пожалуй. — Губы у Лилии Аркадьевны чуть заметно дрогнули. — Живем, как говорится, душа в душу. Правда, Васыль мой большее время проводит в горах, в погранотряде. Сегодня тоже… Мне праздник, а для него — повышенная бдительность по охране границы. Иргизов тоже, наверное, занят? — спросила она, осмелев.
— Ну, нет, — возразила Нина. — Он сейчас там, у Пальвановых. Главный распорядитель. А вы еще не видели его после того, как мы вернулись из Ташкента?
— Нет еще, — Лилия Аркадьевна смутилась, и Нина поняла: «Этот его давний товарищ все еще неравнодушен к нему».
Через полчаса Нина распрощалась с Лилией Аркадьевной, Зине пообещала: если появится хоть малейшая возможность — она непременно «убежит» из театра и приедет на свадьбу. Сережку, оставленного в распоряжение Зины, занятой и растерянной, взяла под свою опеку Лилия Аркадьевна.
Часа в четыре на обочине перед окнами остановилось несколько фаэтонов. Парни и девушки торопливо вошли во двор, суматошно поздоровались со всеми и потянули Зину за руки: пора — народ заждался. За невестой к коляскам последовали все, кто был у Зины, и кортеж понесся мимо площади, мимо гостиницы, на улицу Свободы и — дальше, к прядильно-ткацкой фабрике. Зина сидела в первом фаэтоне с подружками и другом Сердара, украинцем, тоже летчиком; Лилия Аркадьевна с Сережкой ехала следом. Сережка держал в руках красный шарик, и он трепыхался над головой и доставлял радость мальчугану. У ворот в текстильный городок кортеж остановился. Отсюда, войдя в тенистую аллею, обрамленную с обеих сторон тополями, невеста с сопровождающими двинулась к дому Пальвановых. В глубине аллеи толпа гостей встречала ее. Мальчишки, выскочив вперед, словно бесенята, метались под самыми ногами Зины и кричали на весь городок:
«Тили-тили тесто — жених и невеста!»
Когда-то Зина в детстве дразнила новобрачных. Бывало, идет пара к церкви, а детвора, как воронье, вокруг вьется — ходу не дает. Тогда это было смешно, а сейчас ребята основательно смущали Зину: слишком несерьезно выглядел, с ее точки зрения, свадебный кортеж.
Лилия Аркадьевна шла следом за Зиной, и метров за пятьдесят, в толпе возле дома, в высоком мужчине в светлом костюме узнала Иргизова. У Лилии Аркадьевны захватило дух.
— Сереженька, — сказала Лилия Аркадьевна. — Вон твой папка стоит — беги к нему.
Малыш, не раздумывая, протиснулся вперед процессии и помчался по аллее, держа на ниточке шарик. Лилия Аркадьевна видела, как он уткнулся головой в грудь присевшего Иргизова, и как поднял он сына над головой и вновь поставил на ноги.
Подойдя ко двору, Зина, стыдливо пряча лицо, прошла с женщинами сквозь нарядную толпу, поднялась на веранду и скрылась в комнате. Лилия Аркадьевна, избегая встречи с Иргизовым, держалась подальше от него и искала глазами кого-нибудь из знакомых. И тут увидела Тамару Яновну и Ратха. Рядом с ними стоял молодой человек в белой рубашке, с засученными рукавами. Волосы черные, как смоль, волнистые, словно уложенные парикмахером. Глаза большие, серые, а сам смуглый. Лилия Аркадьевна догадалась: «Да это же их сын, Юрка». Она подошла. Встретили ее с восторгом, ибо не виделись с ней, по подсчетам Тамары Яновны, с полгода. Забросали ее вопросами: о муже, о дочурке. Лилия Аркадьевна охотно пояснила, что муж в горах, дочку она оставила с матерью. И тотчас все внимание было перенесено на Юру, который приехал на первомайские дни из Небит-Дага. Он инженер КРБ, пока не женат, но, вероятно и он скоро пригласит гостей на свадьбу.
— Да хватит вам, — сочным баском протянул Юра. — Можно подумать, жена — это мед. Все женатики только и стонут о мужской свободе.
Ратх хлопнул сына по плечу и засмеялся, а Тамара Яновна хотела было возразить ему, но тут с веранды разнесся громкий голос Иргизова, приглашавший всех к столу. Все стали рассаживаться вдоль столов, протянувшихся из конца в конец двора. Тамара Яновна, выждав, пока схлынет с аллеи толпа, взяла Лилию Аркадьевну под руку:
— Вы виделись с Иргизовым? Что-то даже не поздоровались.
— Да ни к чему, — смутилась Шнайдер. — Так спокойнее.
— Да ну, милочка, друзьями вы бы могли остаться. Тем более, что у вас своя прекрасная семья, и у него — тоже.
Лилия Аркадьевна промолчала и, подчиняясь Тамаре Яновне, села с нею рядом за первым столом. Сбоку умостились Ратх с сыном. Напротив, среди текстильщиц, в полной военной форме майор Морозов — земляк Иргизова. С ними Лилия Аркадьевна давно знакома. И садясь за стол, перешучиваясь со своими соседками, он увидел ее за «батареей» расставленных по столу бутылок.
— Аркадьевна, здравствуйте! Как поживает Васыль? Что-то вы нынче одни.
Лилия Шнайдер не стала объяснять: все равно через стол не услышит — шуму много, кричать надо. Лишь бросила:
— Служба!
Морозов удовлетворенно кивнул и занялся разговором с текстильщицами. Лилия Аркадьевна, чтобы не молчать, сказала Тамаре Яновне, что слышала от Зины будто бы, в связи с расформированием национальных воинских частей, Морозов на днях уезжает в Ташкент, в распоряжение округа.
Еще один военный, моряк — капитан третьего ранга, тоже напротив, немножко наискосок, сидел с заместителем директора фабрики — красивой женщиной лет сорока. Моряк оказался в Ашхабаде по делам. Прядильно-ткацкая фабрика шефствовала над одним из экипажей бригады подводных лодок. И вообще моряки с Балтики приезжали в Ашхабад довольно часто — республика с 1933 года шефствовала над соединением подводного плавания морских сил Балтийского флота.
Было за столом несколько летчиков и авиатехников. Но, в основном, — текстильщики. Ребята — русские, туркмены, армяне — поммастера, токари, слесари. Девчата — тоже полный интернационал: реутовки, ивановки, немало местных — туркменок. Большинство из них прошли производственную школу в Подмосковье и Иваново-Вознесенске, но присутствовали и ученицы. К числу последних относились и две дочери Чары-аги. Обе с подружками невесты суетились в комнате и выглядывали то и дело оттуда, ожидая, когда новобрачных пригласят к столу. Наконец эта минута наступила. Иргизов, поднявшись на крыльцо, отворил дверь и скомандовал: «Давай, пошли!»
Сердар с Зиной сели в середине, так, чтобы их было видно всем. Чары-ага, Иргизов и несколько женщин — с ними рядом. Тотчас Иргизова избрали тамадой, хотя и без того уже было видно, кому вести свадебное веселье. Иргизов, не мешкая, сказал несколько слов о женихе и невесте и дал слово замдиректора фабрики Поповой. Женщина, с хорошо поставленным, командирским голосом, привыкшая распоряжаться и докладывать на собраниях, тут вдруг растерялась. Вроде бы, официальная речь на свадьбе не нужна, а по-простецки, по-свойски — что скажешь? Подумала, посмущалась немного и начала с того, как молоды и красивы новобрачные, какими хорошими делами оба заняты: один в небе летает, а другая — доктор, без нее бы туго пришлось бабонькам. И настроение было бы не такое, как надо, и нормы были бы не такие, как есть. И если уж пошло насчет норм, то без хвастовства скажем, что прядильно-ткацкая фабрика, встав на стахановскую вахту в честь Первого мая, завоевала в соцсоревновании первое место, о чем и докладываем представителю Балтийского флота, товарищу Смирнову. Попова склонилась над соседом-моряком и дотронулась до его бритой головы ладонью. Моряк посмотрел на нее снизу и отвел голову. Все засмеялись. А девчата, сидевшие в конце столов, и не слышавшие, о чем там «напевает» администраторша, начали скандировать: «Горько! Горько! Горько!» Попова поняла, что сказать ей больше ни слова не дадут и тоже закричала:
— Горька! Горько! Целуй, жених, невесту-то, чего сидишь! Встаньте оба, как положено, и поцелуйтесь!
Молодые стесненно повиновались. Зина шепнула Сердару, чтобы не мешкал и не стоял, как вкопанный, и сама первой потянулась к нему. Тотчас они сели, и все выпили по первой рюмке. И не успели гости закусить, как Иргизов объявил, что просит слово отец жениха, Чары-ага Пальванов. Через секунду, другую Иргизов уже раскаялся, что дал слово Чары-аге — забыл, по прошествии многих лет, на какие штучки способен старый вояка. А Чары-ага только, и ждал случая, чтобы, встретясь с ним, еще раз напомнить добрым людям о том, как вытянул его со дна колодца. И начал свою речь Чары-ага без всяких вступлений:
— Я, товарищи, нашего тамаду в двадцатом со дна колодца достал. А если бы не достал, то и свадьбы бы не было. Зиночка не приехала бы в Ашхабад, я с Сердаром тоже бы жил в Карабеке…
Чары-ага, подшучивая, начал подробно рассказывать о белом «мертвеце» выскочившем с кладбища, о собаках, загнавших «мертвеца» в колодец… Лилия Аркадьевна вспомнила — в двадцать девятом, когда Сердар уезжал в Вольск и зашел проститься с Иргизовым, тоже что-то говорилось об этом. Иргизов тогда назвал спасителем Сердара, но как спасли его, Лилия Шнайдер не поняла. Не до того было. Сейчас Лилия Аркадьевна, слушая Чары-агу, смеялась со всеми вместе и следила за Иргизовым, как он реагирует на рассказ о нем. Иван молил о пощаде, искал заступничества то у Морозова, то у женщин и, обводя взглядом застолье, встретился со смеющимися глазами Лилии Шнайдер. Сначала до него не дошло, что это она. Но он почувствовал знакомый и забытый взгляд, и вновь посмотрел на нее. Да, это была Лилия Аркадьевна: красивая, изящная, как прежде. Только лицо, губы и строгие глаза отмечены нежной добротой материнства. Иргизов, остановив на ней взгляд, замолчал, сильно смутился и поднял в знак приветствия руку. Она улыбнулась и кивнула ему. Он тотчас забыл о Чары-аге и всем своим существом перенесся в день, когда последний раз видел ее. Вспоминая о прошлом, он настолько ушел в себя, что следящие за ним Ратх и Тамара Яновна откровенно рассмеялись. Ратх позвал:
— Иргизов, пересаживайся к нам! Место есть — подвинемся.
Опомнившись, он наигранно громко отказался от такого предложения, мол, место тамады у штурвала пиршества, но с этой минуты, — сам ли забавлял публику или давал слово другому, — уже не упускал из виду Лилию Аркадьевну и все время помнил о ней.
Между тем свадьба интенсивно набирала заряд веселья. Шаг от сдержанной трезвости к непринужденности опьянения был сделан, и над двором Пальвановых, над столами стоял нестройный гам от сотен голосов. В гаме этом то и дело прорезался голос Иргизова, объявлявшего очередного оратора. Произнес тост майор Морозов — сказал, как из бедной деревенской Золушки Зина превратилась в городского врача, а Сердар из подпаска — в летчика. Сказал несколько теплых слов о Сердаре инструктор Осоавиахима Ратх Каюмов. Осмелев от выпитого, попросила слово Лилия Аркадьевна, чего Иргизов не ожидал. Она принялась, рассказывать о прекрасной семье Иргизовых, о том, что знает Зину и Сердара много лет. И то, что оба они нашли свое место в новой жизни, конечно же, заслуга тут прежде всего Иргизова. Произнося тост, Лилия Аркадьевна допускала небольшие паузы, подбирая слова для очередной фразы, давалось ей это непросто, и она против своей воли растерянно смотрела на Иргизова. Взгляд ее как бы говорил: «Да помоги же — я не знаю, что еще сказать!» И Иргизов подсказывал ей и про себя отмечал: «Она такая же, как и прежде». Он подумал: вероятно, надо пересесть к ней и поговорить, но тут Лилия Аркадьевна начала прощаться с Тамарой Яновной и Ратхом. Стараясь незаметно покинуть свадебное пиршество, она сначала отошла к дереву, затем направилась к центральной аллее городка. Иргизов следил за ней и, чем дальше она уходила, тем беспокойнее становилось у него на душе. Пользуясь тем, что в тамаде давно уже потребностей нет и всяк предоставлен себе, он вышел из-за стола и тоже направился в аллею.
— Лилия Аркадьевна! — окликнул он удалявшуюся женщину.
Она остановилась, повернулась к нему, и он увидел каким неподдельным нежным торжеством осветилось ее лицо. Она сделала усилие, чтобы подавить в себе эту слабость и, приняв шаловливо безразличный вид, сказала:
— Ах, Иргизов, прости меня… но мне некогда. Мама беспокоится, да и Шурочка, наверное, плачет.
— Лилия Аркадьевна, да я без всякого… Просто давно не виделись. Вы уходите, но мы даже не поговорили.
— О чем говорить, Иргизов? — У Лилии Аркадьевны насмешливо засияли глаза. — Надеюсь, ты не станешь упрекать меня, что я вышла замуж? — Она засмеялась, но увидев подбежавшего к Иргизову его сына, сделалась страже. — Сын у тебя мировой. Мы уже познакомились. Я была у тебя сегодня на Артиллерийской. Жену твою тоже видела. Нина Михайловна выглядит прекрасно. Проводи меня немного, думаю, там и без тамады обойдутся. Идем, Сереженька.
Лилия Аркадьевна взяла мальчугана за руку, с другой стороны зашел Иргизов.
— Вы мало изменились, — сказал он и добавил, подумав: — По крайней мере, внешне.
— Зато ты здорово изменился, — сказала она. — Возмужал и, самое главное, твоя актриса научила тебя говорить комплименты, чего не могла в свое время добиться я. В самом деле, ты стал элегантнее, предупредительней. Словом, то, о чем так пеклась я, сделала за меня другая. У тебя появились манеры ультрасовременного мужчины.
— Чепуха, Лилия Аркадьевна, я дрессировке не поддаюсь — это точно, — с некоторой обидой возразил он. — Если хотите знать, то и наша размолвка с вами произошла именно по той причине, что вы усердно старались сделать из меня современного мужчину.
— Боже, Иргизов, как ты поверхностно судишь обо мне до сих пор, — Лилия Аркадьевна усмехнулась. — А я-то думала, что ты догадываешься о моей любви к Чепурному… Я не могла жить, не думая о нем, он мне очень нравился. Я была рада, когда ты познакомился с Ручьевой! — Лилия Аркадьевна лгала — ей так хотелось насладиться победой, хотя бы ложной, над бывшим своим ухажером. Ей так хотелось возвыситься над той, которая вытеснила ее из сердца Иргизова. Лилия понимала, как фальшивы ее слова, смех и ненужная бравада своим счастьем. Но она делала это против своей воли. И способствовало ей выпитое вино. — Ох, Иргизов, Иргизов, актриса сумела перекроить тебя на свой лад. Впрочем, актрисы все одинаковые: ахи, вздохи и непостоянство. Удивляюсь, почему она не оставила тебя до сих пор?
Иргизова отрезвила эта откровенная насмешка.
— Лилия Аркадьевна, вы, как прежде, слишком строги и несправедливы, — сказал он, хмурясь. — Я согласен с вами: век театральной богемы еще не отжил. Но согласитесь со мной — новый современный, советский театр, уже заявил о себе во всю силу. И атмосфера в нем тоже новая — социалистическая. Нынешние артисты — дети пролетариев. И моя актриса не исключение. Вы же знаете — отец у нее был комбригом, партийцем. Взгляды у нее нашенские.
— Да, наверное, — мгновенно согласилась Лилия Аркадьевна и перестала смеяться. — Я ничего не имею против: любите друг друга… Но зачем ты меня догнал? Ты ведь хотел что-то сказать мне?
— Да ничего такого. Просто, откровенно говоря, я почему-то соскучился по вас. Захотелось поговорить, вспомнить о прошлом.
— Увы, прошлого не вернуть. — Лилия Аркадьевна грустно усмехнулась. — И вообще, мне непонятно, зачем ты вернулся в Ашхабад? Жили мы без тебя тут как-то лучше… Ну, ладно, я пошла, не надо больше провожать меня.
Лилия Аркадьевна торопливо чмокнула в щеку Сережку. Иргизов протянул ей руку, чтобы попрощаться, но она демонстративно передернула плечами. Он с досадой, недоумением и чувством виноватого мальчишки смотрел ей вслед и хмыкал, пока не услышал голос сына:
— Папа, пошли, уже темно!