Поезд приближался к Небит-Дагу. Было около девяти утра. Солнце уже поднялось над каракумскими просторами. Раскрашенные зеленью мая, они не казались скучными и неказистыми. Всюду — на такырах и в селевых промоинах, похожих на неглубокие овраги, буйствовали травы. Темной зеленью отдавали могучие кручи Большого Балхана. Юра стоял у окна и с интересом, словно впервые увидел, рассматривал равнину и горы. «Как оказывается легко меняются представления о самом обычном, стоит только побольше узнать о нем!» — думал он и вспоминал, как расстроенный Иргизов, что его попрекают историей, с упреком бросил: «Вы хоть Юрку не настраивайте на свой лад! А то живет парень, можно сказать, в волшебных местах — и знать не знает о них». Юра тогда спросил: «Что еще за места? Пески да каменные глыбы?» — «Да, пески и каменные глыбы! — согласился Иргизов. — Но поимей терпения, а я тебе расскажу о тех местах, в которых живешь».
Оказалось, кроме подземного мира, начиненного нефтью и газом — мира, которым грезил Юра, была у Балхан и богатейшая история. То, что Иргизов упомянул о древней пещере в Балханских горах и самой древнейшей цивилизации, сложившейся здесь — это так себе. А вот то, что всего лишь сто лет назад на месте буровых Юры Каюмова плескалось море — это уже интересно. Оказывается, тогда еще существовали Хивинский и Балханский заливы, гибель которым предрек русский ученый Карелин. Сто с лишним лет тому назад он подплыл почти вплотную к этим горам, на весельных катерах, поставил экспедиционный бриг на глубине, и с помощью проводника туркмена поднялся на вершину Большого Балхана. Тогда она называлась — Дигрем, теперь ее зовут по-новому — Арлан…
— Юра, прильнув к окну, с любопытством рассматривал темный отвесный склон горы и размышлял, каким же путем Карелин со своими людьми шел к вершине. Наверное есть самый короткий, но нелегкий путь, и длинный — менее опасный. Надо было расспросить об этом у Иргизова. Любопытно, что, поднявшись на вершину, Карелин оглядел всю прилегающую к горам местность в зрительную трубу и предопределил: «Хивинский залив фактически уже высох, а Балханскому до полного испарения осталось немного… Я думаю, друзья, — сказал он своим спутникам, — давно бы высох и залив Карабогазский, но щедрый Каспий неутомимо пополняет его водой». Юра сейчас целиком был согласен с предвидением русского ученого. Действительно, процесс обмеления продолжается и теперь. Остров Челекен — уже не остров, омываемый с четырех сторон морем — он уже омывается с трех сторон, и к нему можно подойти с суши. И Михайловский перевал — тоже интересное место. Оказывается, высокий гребень этого перевала еще в конце прошлого века был берегом так называемого Михайловского залива, названного в честь главнокомандующего Кавказского округа, великого князя Михаила. Здесь швартовались плоскодонные баржи, разгружая строительный материал для Закаспийской военной железной дороги. Здесь высаживались войска и отправлялись в глубь Туркмении… А самое местечко Нефте-Даг? Теперь уже не называют его так, а зовут просто — Вышка, в честь первой, давшей мощный фонтан нефти в 1932 году буровой вышки. Это ведь совсем недавно было. Юра тогда был студентом нефтяного института в Москве и вместе с другими студентами приезжал сюда на практику…
Юра вышел из вагона на маленькой станции Небит-Даг, окинул беглым взглядом низкий, серенький вокзал, перронишко, покрытый киром. Сейчас пока еще не слишком жарко, но через месяц-другой поплывет на солнце кир и начнут посыпать перрон каракумским песочком, которого и без того вокруг хватает. За станционным зданием возле войлочных кибиток, в которых селятся туркмены, казахи и приезжие нефтяники из Баку, наметены ветром целые барханы песка. Дорога к горам, где по генеральному плану застройки нового райцентра в скором времени встанут красивые дома со дворами, тоже засыпана песком. Поселковая служба быта — старый казах в черно-белой, как у суворовских солдат шапке-треуголке, и его жена, сухая, как высушенная тарашка, женщина лет сорока — только и слышно — шаркают лопатами и вениками, очищая колею.
В одном из домов разместилась контора «Туркмен-нефть». Солидности пока нет никакой, не сравнишь ее с ашхабадскими учреждениями. Но в темпом коридоре, где под ногами противно хрустит все тот же каракумский песочек, на дверях — вывески: плановый, материально-технический и прочие отделы. И кабинет начальника, честь по чести, с приемной комнатой и секретаршей. Начальника почти никогда не бывает на месте. Все дела по бурению и добыче нефти вершатся на Вышке и в ее окрестностях. И сегодня, конечно, его нет: после двух праздничных дней он выехал на промысел и буровые, взглянуть — все ли в порядке, не было ли ЧП, все ли инженеры и техники на месте? Не все, конечно. Вот и Юра Каюмов запаздывает. По строгому счету, надо было выехать из Ашхабада вечером Первого мая, а он прихватил еще денек.
Юра заглянул в кабинеты, перекинулся несколькими фразами с секретаршей и отправился на базу. Через час он уже сидел в кабине грузовика с шофером из КРБ — блатным парнем Костей-Барбосом.
От Кости попахивало перегаром, и Юра недовольно поморщился.
— Реагент на сто пятую завез? — спросил Юра.
— Порядок, начальник — какой может быть разговор! И реагент, и цемент, и всякую бяку еще до праздника перебросил. Но знаешь, начальник, хлопцы с той буровой бают, что напрасный труд — воткнулись на тысячу с лишним метров, а никаких признаков. Долота крошатся, а нефтью и не пахнет. Укатают тебя, товарищ Каюмов, за обман.
— Какой еще обман?! — обозлился Юра. — Ты болтай, да знай чего говоришь!
— Не знаю, какой там обман, но пустышку тянете: нет там на глубине никакой нефти. А если нет — значит, обман. Вы же — инженер КРБ, вы должны были знать, есть или нет.
— Ладно, кончай трепаться. Три года у нас работаешь, а ничего не усвоил. Только бы тебе пожрать да выпить.
— И к бабе заглянуть, — подсказал Костя-Барбос.
— Вот-вот. — Юра отвернулся и стал смотреть на железнодорожную колею.
«Черт возьми, — вновь подумал он, вспомнив Иргизова. — До вчерашнего дня я даже не знал, да и никогда не задумывался, кем и когда была построена эта железная дорога на Вышку. А тут, на этом песчано-солончаковом участке столько всякого было, что нарочно не придумаешь. Оказывается, еще в 1887 году протянули узкоколейку от станции Бала-Ишем до Нефте-Дага. Надо же! Еще в конце прошлого века катились вагончики и платформы по дороге Дековиля, и тянули их лошади. Кучера сидели на козлах, погоняли лошадей, а в вагонах и на платформах лежал всяческий материал и оборудование!»
Юре захотелось блеснуть своей эрудицией, а он вновь повернулся к шоферу.
— Слушай, Костя, тебе не кажется, что ты слишком увлекаешься не тем, чем надо? Водка у тебя на уме, женщины?
— А что еще, начальник, надо для простого пролетария? — шофёр скептически ухмыльнулся. — Книжки что ли прикажете читать?
— Книжки — в первую очередь. Но если, скажем, тебе лень читать, мог бы устно интересоваться. Ну вот хотя бы эта железнодорожная ветка! Как ты думаешь, когда ее протянули?
— Да говорят, когда двенадцатая и тринадцатая вышки фонтаны дали, — не очень уверенно отозвался шофер.
— В ту пору только реконструировали дорогу — так наверное. А существует она с прошлого века. Еще агенты Нобеля пытались тут открыть большую нефть. Потоптались, поковырялись на малой глубине и решили — дело бесперспективное. Стали добывать нефть колодезным способом из верхних пород, а потом, когда нефть там истощилась, перешли на добычу кира. Ну, сам знаешь, кир — не та нефть, в которой нуждается промышленность. Отвалили от Нефте-Дата агентики, поняв, что основные, промышленные запасы лежат глубоко в земле, и начали поговаривать о том, что надо сдать Нефте-Даг в концессию иностранцам. А тут — революция и гражданская воина. Туркестан тоже был охвачен огнем классовых битв и сражений. В двадцатом, когда наши красные полки взяли Казанджик, Айдын и Бала-Ишем, пришла телеграмма от Ленина насчет Нефте-Дага и Челекена. Время было сложное. Бакинские промыслы держала в руках контрреволюция, а Москва, Петроград и другие города России очень нуждались в нефти. Заводы, фабрики, электростанции, сам знаешь, без нефти работать не могут. Двинулись наши на Челекен и сюда, к нынешней Вышке. Вот по этой дороге скакали эскадроны и тянули за собой гаубицы. После трехчасового обстрела Нефте-Дага белогвардейцы бежали…
— А дальше что? — заинтересовался парень.
— А дальше, как говорится, новая страница. Сначала мы добывали кир, а потом появились в советской науке крупные ученые. Ферсман приехал — серу в Заунгузье открыл. Губкин наведался на Нефте-Даг — обследовал нефтеносные площади, сказал авторитетно: есть на глубине в кровле красноцвета и ниже залегающих пластов большая нефть. Некоторые специалисты с ним не согласились. Спор зашел. В споре, как говорится, рождается истина, но не только. На горячих углях ученого спора решили погреть руки враги Советской власти. Вновь пошли толки о концессиях, началась бесхозяйственность. Кое-кого прижали к ногтю, и не только здесь у нас, но и на железной дороге, в Гаурдаке, на Ташаузском хлопкоочистительном заводе. Ну, а что касается глубинной нефти, то так… Двенадцатая скважина за декаду выбросила тридцать тысяч тонн нефти, а через год — тринадцатая — семь тысяч тонн в сутки…
— Вообще-то, конечно, солидно, — согласился Костя.
— А ты говоришь — водка да бабы, — вновь поддел его Юра.
— Так ведь, одно другому не метает, товарищ начальник!
— Мешает, Костя, еще как мешает. Нельзя на жизнь смотреть по-обывательски. Жизнь состоит не только из мяса, водки и поцелуев. Жизнь это, прежде всего, совокупность всех нравственных ценностей, которые на протяжении многих тысячелетий выработало и продолжает вырабатывать человечество. Нельзя, скажем, глубоко понять день сегодняшний, не зная, о чем заботилось и во имя чего страдало человечество тысячу лет назад. Но когда ты знаешь, что еще тысячу лет назад люди боролись за свободу и счастье, то ты начинаешь понимать, что, добившись сегодня свободы и счастья, несешь ты на своей совести все чаяния твоих предков. В тебе течет кровь сотен поколений, мечтавших завоевать такую жизнь, какую мы завоевали. Так цени же эту новую жизнь, ибо не только тебе пользоваться ее благами, но и надо, чтобы получили ее от тебя в наследство твои потомки… Если, дорогой Костя, ты вот такими мерками будешь измерять ценности жизни, ты поймешь — жрать сверх меры — это гнусно, водку пить — тоже гнусно. Смотреть на женщину, как на объект удовлетворения, это уж совсем.
— Ну так они же сами того требуют? — с обидой возразил Барбос — Они же тоже живые существа, как я понимаю!
— Ай, ладно, надоел ты. — Юра отвернулся и вновь стал смотреть на песчаную равнину, изъеденную соляными такырами. «Действительно, — подумал он. — Если видеть только то, что видит глаз — с ума сойти можно. Хорошо, что человек видит сквозь время, сквозь землю, сквозь мироздание вселенной…» Юра стал думать о Губкине: действительно, он видел сквозь землю. Разумеется, он строил свои гипотезы на основе научных данных. Но в институте на его лекциях Юра всегда ощущал потребность заглянуть глубже и дальше изведанного. Карты земных разломов, нефтеносных структур, казалось, говорили студенту — вот твоя область, вот тут и дерзай. Но начинал говорить Иван Михайлович Губкин — заведующий кафедрой геологии и нефтяных месторождений, типичный русак, каких рождает и выводит в люди русская деревня, — смелый, но не навязчивый, всегда оставляющий место для сомнений своим молодым коллегам, — у Юры сразу возникали проблемы. В тридцать третьем, когда выдала мощнейший фонтан тринадцатая буровая и съехалась компетентная комиссия на прием нового нефтяного месторождения, Иван Михайлович, объезжая с Кайгысызом Атабаевым оконтуренный район, на одной из вышек взял горсть песка и стал его нюхать. Кайгысыз усмехнулся: «Наслаждаетесь запахом своей грандиозной победы?» Губкин стесненно ответил: «Да ну какая победа! Завоеван всего лишь один рубеж. Основное направление наступления — только открывается». И он указал рукой в сторону Каспия… Юра и еще несколько студентов Московского нефтяного института сопровождали своего учителя, были с ним все время рядом. И тогда, когда он был с Кайгысызом, тоже стояли чуть сзади и слышали их разговор. Губкин, высыпав из ладони песок, обернулся и, увидев своих учеников, азартно выпалил: «Вот, Константин Сергеевич, на кого вам надо опираться… на молодую смену инженеров. Эти орлы не подведут!»
Однако прошли годы, прежде чем была выявлена промышленная нефтеносность верхних горизонтов красно-цветной толщи. В 1938 году, когда Юра приехал в Нефте-Даг с дипломом инженера и приступил к самостоятельной работе в КРБ, добыча нефти все еще базировалась в основном на Центральном участке. И только теперь, по прошествии еще полутора лет, шло интенсивное освоение новых нефтеносных площадей. Между Каспием и Нефте-Дагом, а попросту — Вышкой — трудилось в поте лица одиннадцать геолого-поисковых партий, руководили которыми, в основном, молодые специалисты, выпускники вузов Москвы и Баку.
Бакинцев с 1933-го памятного года, когда дала мощный фонтан тринадцатая буровая, вообще понаехало много. Буровые мастера, вышкомонтажники, просто рабочие — они поселились в новом строящемся на железнодорожной станции, возле Большого Балхана, городе Небит-Даге, на Вышке. А теперь их обжитые туркменские кибитки перекочевали в сторону Каспия, за новыми буровыми. Этим участком руководил Юра Каюмов…
Два часа езды по солончакам и вязким движущимся пескам, и вот, наконец, Вышка — рабочий поселок нефтяников, в центре которого на возвышенности, на знаменитой нефтяной горе, на месте тринадцатой, беспрестанно отвешивает поклоны, или словно клюет зерно огромная сказочная птица, станок-качалка. Влево и вправо от нее еще несколько таких станков, но в основном — кибитки, бараки и деревянные складные домики, обмазанные цементом или обшитые толстенными матами. КРБ — несколько таких домиков, поставленных друг к другу вплотную и соединенных ходами. Рядом черная войлочная кибитка — жилье Юры Каюмова.
— Ну что, Костя, зайдем ко мне — отдохнем малость? — предложил Юра, вылезая из кабины.
— Ну что вы, начальник, — уныло протянул Барбос. — Я лучше к своим товарищам зайду.
— Ладно, давай. Сейчас оглядимся, да наверное придется ехать на сто пятую, так что будь готов.
Войдя в кибитку, Юра поставил чемоданчик на кошму, снял с себя белую шелковую рубашку и чесучевые брюки. Парусиновые туфли сунул под раскладную кровать. Из тумбочки достал спецовку, но прежде чем вновь одеться, лег на кровать и, блаженно зажмурясь, раскинул руки. Тут же спохватился. Мать положила в чемодан вареную курицу, завернув ее в мокрое полотенце, чтобы не протухла. Юра достал курицу. Есть не стал — пока не хотелось. Зацепил из бачка воды в кружку, полил на сверток, обернул как следует газетой и закопал под кошму в холодный песок. Этой премудрости его научил старик-туркмен Еламан-ага. Можно было бы «закопать» и копченую колбасу, но Юра вспомнил о лаборантах. Присовокупив к трем колбасным коляскам три шоколадных плитки и три пачки чая, Юра завернул все это в другую газету, умылся, оделся и отправился в КРБ.
Лаборатория была пуста. Столы припорошены песком. В других кабинетах слышались голоса и стрекотала пишущая машинка. Юра зашел к телефонистке.
— Здравствуй, Лена. Что на сто пятой?
Девушка огорченно вздохнула:
— Ах, Юрий Ратхович, ну что вы так — сразу о деле? Вы же из столицы. Людей видели, улицы первомайские.
— Все превосходно. Вот привез вам всем — держите. Тут колбаса и шоколад.
— А духи? — Глаза девушки испуганно расширились. — Купили?
— А как же! — спохватился он и вновь подался в кибитку — возвратился с тремя флаконами и тремя коробочками пудры.
Лена внимательно оглядела подарки, сказала, что девчатам они понравятся, и подала сводку о буровых. Сведения обычные. На сто пятой предполагалось к третьему мая выйти на нефть, но скорость проходки за последнюю неделю снизилась. Юра недовольно бросил сводку на стол.
— И это называется предмайская стахановская вахта!
— Ну так многие же уезжали в Небит-Даг, на концерт. Утром с поездом только вернулись, — пояснила Лена.
— А лаборантки где?
— Тоже с поезда — сейчас придут.
— Ладно, я буду на сто пятой. Звоните мне туда, если что-то срочное.
Он вышел из конторы, спустился в низину, где стояла автомашина Кости-Барбоса, залез в кабину и нажал на клаксон.
Минут через десять грузовик уже пробирался сквозь барханы по свежей колее в сторону моря. Вся низина была заставлена буровыми вышками. Эти нефтеносные площади обещали богатую прибавку к общему дебиту.