Лилия Аркадьевна жила в том же особняке, на Гоголя, с дочерью — девятилетней Шурочкой и состарившейся матерью. Сам инженер Шнайдер еще до войны умер — о нем в доме вспоминали редко. Больше говорили о Чепурном, называя его всяк по своему. Дочь называла «папкой», жена — Васылем, а теща всегда и неизменно, стоило о нем заговорить, произносила три слова — «мой милый зять». Раз в полмесяца Чепурной присылал очередное письмо. Сначала писал из мест, где формировалась Южная дивизия, затем два письма с дороги, когда ехал на фронт. В июне сообщил, что дивизия заняла позиции во втором эшелоне. Последнее письмо от него было в июле, а потом он надолго замолчал. Лилия Аркадьевна нервы собрала в комок, все время думала о самом жутком — возможной смерти мужа: ведь на войне никто не застрахован, тем более, что на Курском направлении идут такие жестокие бои. В сводках Совинформбюро сообщалось, что немцы в районе Понырей продвинулись на десять-двенадцать километров, а на Белгородском направлении — на тридцать пять. Прут «тиграми», «пантерами», «фердинандами». Теряют каждый день сотни машин и тысячи людей, но прут. У Лилии Аркадьевны заходилось сердце при мысли о гибели мужа. Разгоряченное воображение рисовало перед ней самую страшную картину: Чепурной ранен, стонет, истекает кровью, и никого рядом нет. Лилия Аркадьевна по ночам долго не могла уснуть — ворочалась, вздыхала. Мать, Вера Сергеевна, успокаивала ее: «Спи, спи не переживай — ничего плохого не будет. Не такой он, чтобы сразу поддаться смерти». Лилия Аркадьевна взбодрилась, когда на всю страну и на всех улицах Ашхабада прозвучал Приказ Верховного Главнокомандующего о разгроме фашистских войск под Курском и салюте в ознаменование взятия Орла и Белгорода. Но отгремели торжества, и фронт продвинулся к Харькову и Донбассу, а писем от мужа все не было. Снова начали жечь сомнения. Вечером, а иногда и поздно ночью, Шнайдер возвращалась домой, открывала дверь и чувствовала, как отвратительно неприятно замирает сердце. Мать, понимая ее состояние, спешила улыбнуться, и Лилия Аркадьевна облегченно вздыхала. И вот наконец-то долгожданное письмо. Мать ей позвонила тотчас, как только почтальон вручил конверт с почерком Чепурного. Лилия Аркадьевна, оставив службу, прибежала домой и застала мать странно растерянной.
— Мама, что с тобой? Что случилось? Что с Васылем? — содрогаясь от страха, выпалила Лиля.
— Жив он… жив, — печально проговорила Вера Сергеевна… — Другого убили… Иргизова…
— Как? — не поняла Лилия Аркадьевна. — Убили Иргизова?
И села на кровать. Сжалось у нее сердце, сделалось маленьким, как детский мячик. А потом, словно кто-то стал его надувать горячим воздухом. Сердцу все труднее становилось в груди — не хватало места. Лилия Аркадьевна схватилась обеими руками за грудь, за горло и заплакала. Долгое душевное напряжение и острая жалость к Иргизову разрядились обильными слезами. Лилия Аркадьевна на какое-то время забыла о письме. Оно лежало рядом на подушке и казалось совершенно ненужным, ибо все уже было сказано матерью. Что там было еще в письме? — это пока совершенно не интересовало Лилию Аркадьевну. Она плакала и не замечала, с каким страхом и отчаянием смотрит с другой кровати на нее дочь Шурочка. Девочка, не понимая — почему плачет мать, выговорила дрожащим голосом:
— Мама, но живой же папка, чего ты так плачешь! Бабушка сказала, что он живой!
Искреннее недоумение дочери привело Лилию Аркадьевну в себя.
— Жив, — сказала она. — Папка твой жив, не бойся за него. Это я просто так — давно не плакала.
Девочка села с ней рядом и положила тощую маленькую руку на плечо матери.
— Он же скоро приедет? — спросила Шура.
— Конечно, маленькая… Он скоро приедет…
Вера Сергеевна, понимавшая свою дочь, может быть, даже больше, чем Лиля понимает самою себя, сказала тихо:
— Не надо, Лиля — это судьба. Ты не смогла бы ничего изменить в его судьбе, если б даже он был твоим. Я всегда видела, что ты носишь в своем сердце двух, но что поделаешь — таковы женщины.
Лилия Аркадьевна не возразила матери и даже не задумалась над смыслом сказанного. С минуту она еще просидела молча, собирая силы, чтобы взять с подушки письмо и прочесть его. Развернув убористо исписанный химическим карандашом листок, принялась читать. Мельком пробежала первые строки и словно споткнулась на строке в самой середине письма:
«Милая Лиля, погиб Иргизов… Погиб смертью настоящего героя… Мы были с ним почти рядом, но я не знал об этом. Полк, в котором служил Иргизов, пополнил нашу дивизию где-то в начале июля. Если б я знал, что в ней Иргизов, то конечно бы разыскал его. Но я не знал, а случайной встречи не произошло, ибо дивизия — это тысячи человек. Уже после того, как мы отбросили фашистов, я неожиданно в штабе дивизии повстречал Морозова… Да, да, не удивляйся — Сергея Кузьмича. Он рассказал мне о том, как артиллеристы, где со своим радистом был и Иргизов, уничтожили шестнадцать «тигров» и около ста немецких автоматчиков. Уничтожили, но ни одного не пропустили. Я был на месте разыгравшейся геройской трагедии. Это небольшая березовая роща, а за ней шоссейная дорога… Их похоронили в братской могиле. Командир дивизии всех представил к награде посмертно. Живым вышел из боя лишь один — сержант Супрунов. Официально о геройской смерти героев сообщено родным, так что жена, сестра и сын Иргизова, наверное, уже знают об его участи. Но ты сходи к ним, Лиля, взбодри их, чтобы, поплакав, не сгибали головы, а гордились Иргизовым. Это был настоящий человек — человек широкой души и большой отваги…»
Несколько дней Лилия Аркадьевна находилась во власти памяти. Она ложилась спать и просыпалась с образом Иргизова. Молодой, синеглазый командир с вопрошающей улыбкой смотрел ей в глаза, и, казалось, спрашивал: «Так кто же из нас виноват?» Как давно все это было — и ухаживания Иргизова, и размолвка с ним, но Лилии Аркадьевне казалось — это случилось вчера.
Лилия Аркадьевна позвонила в госпиталь дней через десять. Зины на дежурстве не оказалось — трубку подняла дежурная медсестра. Шнайдер сначала сказала «очень жаль, что ее нет», и тут же решила спросить: все ли в порядке, в семье Зины Иргизовой. «Да ну, какой там порядок! — с сожалением воскликнула дежурная. — У них же траур!» Лилия Аркадьевна не стала ни о чем расспрашивать, лишь предупредила, чтобы сообщили Зинаиде Иргизовой, что ей звонила Шнайдер.
После этого дня прошло еще недели две. Утопая в служебных делах и заботах по дому — начался учебный год, дочь пошла в третий класс, она постепенно стала забывать об Иргизове. Помнила о нем, но переживала уже не столь остро. Тревоги о муже опять стали заполнять ее сердце. Снова что-то долго не было писем от него. И вот в такой тоскливый для Лилии Шнайдер день пришла к ней Зина Иргизова. Переступив порог и прикрыв дверь, Зина всхлипнула, припала к плечу Лилии Аркадьевны и заплакала:
— Жалость-то какая… Сереженька сиротой остался… Некому теперь его приласкать… Только я одна у него…
— Ну, ты не плачь, не плачь, Зинуля. — Шнайдер гладила по голове Зину и, успокаивая ее, про себя недоумевала: «Почему же она Нину Михайловну так не любит? Ведь, все-таки, она мать Сережи!»
— В школу все пошли, а Сережки нет. Сбежал из дому — где-то на кирпичном заводе прячется со шпаной. Я ходила — искала его по всем печам — не нашла, — продолжала, всхлипывая, Зина.
— А мать его где? — Лилия Аркадьевна повысила голос. — Почему ты, да ты? Что ж, разве Нина Михайловна ему — не мать?
Зина вздрогнула, недоуменно посмотрела на Лилию Аркадьевну, спросила, пожав плечами:
— Как… Разве вы не знаете, что… Нина тоже погибла?
Лилия Аркадьевна растерялась — побледнела. Зина произнесла тише:
— Погибла она! Тоже там — на фронте… Ездила куда-то под Ленинград, на Северо-Западный фронт. Машина взорвалась на мине… Нина сидела в кабине с шофером — вот оба и погибли. А остальные — ничего.
— Горе ты мое! — Лилия Аркадьевна взялась за голову. — Да что же это такое… Это прямо злой рок… Когда это случилось?
— В июне еще, а узнали в прошлом месяце. Я думала — вы знаете, поэтому и позвонили мне в госпиталь, — сказала, вытирая лицо, Зина.
— Я знала об Иргизове… Письмо Чепурной прислал — сообщил о гибели твоего брата. Но, оказывается, и жена его тоже погибла. Действительно, как же теперь быть Сереже? Ему уже четырнадцатый год. Он совсем уже большой.
— Школу Сережка бросил, — с болью выговорила Зина. — В восьмой не пошел, со шпаной связался. Говорят, видели его на кирпичном заводе — там все огольцы собираются.
— Ну, успокойся, успокойся. Садись, вместе подумаем — что делать. — Лилия Аркадьевна усадила Зину в кресло.
— Я бы отыскала его, но у меня же совсем времени нет. Я — то в госпитале, то на фабрике в медпункте. А теперь и дома — все хозяйство на мне. Свекровь болеет, третий месяц не встает. Чары-ага к Сердару уехал в Куйбышев. В госпитале он… Целая история… — Зина неловко улыбнулась — Как-то не так все получилось. Поехал Чары-ага самолет вручать на военный завод, а приехал в госпиталь. Оказывается, Сердар схватился с двумя «мессершмиттами» — одного сбил, а второй поджег его. Три дня назад телеграмму от Чары-аги и Сердара получили: «Не беспокойтесь, через месяц приедем». Странная телеграмма… То ли Сердар прибудет в отпуск, после ранения, то ли — насовсем.
Зина замолчала, думая о муже и о встрече с ним, и Лилия Аркадьевна вернулась к прежнему разговору.
— Знаешь, Иргизочка, что мы сделаем? Ты положись целиком на меня. Я обещаю тебе отыскать Сережу и помочь ему вновь вершиться в школу. Ты иди и работай, я позвоню тебе…
Сережу задержала милиция через несколько дней, ночью, возле хлебозавода. Беспризорники вылезли из печей кирпичного завода и отправились за сухарями. Случаи, когда ребята перелезали через забор, пробирались в цеха и крали печеный хлеб и сухари, были нередкими. Время от времени городская милиция устраивала облавы на налетчиков. И вот, при такой облаве был задержан и Сережа Иргизов. Ночью беспризорников доставили в КПЗ, а утром Лилии Аркадьевне доложили, что попался и тот, кого она так старательно ищет.
— Приведите его ко мне, — распорядилась Шнайдер и тотчас позвонила Зине.
Сережку привели в кабинет следователя. Он вошел, насупившись, бычком, не поднимая глаз, остановился у двери. Лилия Аркадьевна с жалостью посмотрела на него: вспомнила, что видела его еще семилетним. Он был в матроске и бескозырке с ленточками. Лилия Аркадьевна тогда угостила его шоколадкой и поразилась — как он похож на отца. Сейчас Сережа был в грязной рубашке с расстегнутым воротником, брюки помяты, а на ногах драные брезентовые полуботинки.
— Ну, здравствуй, Сережа, — сказала Лилия Аркадьевна. — Ты узнал меня?
— Че ж не узнать, все пацаны вас знают, — отозвался он, не поднимая глаз.
— Знают, как «милиционершу» — ты это хотел сказать? — Лилия Аркадьевна подошла к нему и приподняла за подбородок. — Но меня-то ты знаешь по-другому… Знаешь ведь?
Сережка посмотрел на нее синими непонимающими глазами, и Лилия Аркадьевна печально покачала головой:
— Боже мой, как же ты похож на своего отца — две капли воды. Сережа, я — тетя Лиля — неужели не помнишь? Мы же с тобой вместе были на свадьбе твоей тетки!
— А-а! Так это вы?! — обрадовался Сережа, и Лилия Аркадьевна вновь подумала: «Даже манеры Иргизовские».
— Я, конечно, — сказала Лилия Шнайдер, — гроза беспризорников, но, как видишь, — самая обыкновенная.
Сережа удивленно смотрел на нее, и она почувствовала и поняла, что, собственно, кроме Зины и ее, Лилии Аркадьевны, у него никого больше нет. Отвернувшись к окну, она усилием воли подавила в себе непрошеные слезы и погладила его по голове.
— Хорошо, что мы с тобой встретились, Сережа… Очень хорошо… Мы ведь были друзьями — твой отец и я… Я смотрю на тебя и вижу в тебе твоего папу… Мне кажется — он жив, только помолодел…
Опустившись на колени, чтобы заглянуть ему в глаза, она увидела, как борется, по-мужски сурово с предательскими слезами, мальчик. Губы его кривились, брови хмурились. «Вот так рождаются мужчины», — подумала Лилия Аркадьевна и поцеловала его, с трудом сдерживая слезы.
— Я буду любить тебя, как любила тебя твоя мама.
Сережка не выдержал — по лицу у него потекли слезы. И он, безмерно проникаясь чувством преданности к Лилии Аркадьевне, но стыдясь собственных слез, отвернулся и лег подбородком на спинку стула.
— Сереженька, я очень хочу, чтобы ты жил у меня, — умоляюще выговорила Лилия Аркадьевна. — У нас тебе будет хорошо… У меня дочка… Зовут ее Шурочкой… Ей десятый год — она пошла в третий класс. И бабушка — Вера Сергеевна, очень добрая… Ты слышишь меня, Сережа?
Он не отозвался, но плечи его, поднявшись к затылку, выразили стесненное согласие. Лилия Аркадьевна зашла со спинки стула и снова встала на колени, обняв его за плечи. В этой позе и застала Лилию Шнайдер, войдя в кабинет, Зина.
— Здравствуйте, Лилия Аркадьевна! — выпалила она. — Ну, где он? — Увидев Сережку, улыбнулась и сделалась тотчас строгой: — У, таракан шестилапый. Люди учатся, а ты? По кирпичным ямам шляешься. В карты играешь!
— Ну-ну, Зинуля, не надо так, — защитила Сережу Лилия Аркадьевна. — Мы уже договорились с Сережей: он будет жить у меня. Места у нас предостаточно, обстановка нормальная. Что касается школы, завтра же он отправится на уроки.
— А учебники? — растерянно сказала Зина. — Он учебники свои забросил.
— Ничего не забросил, они — на Артиллерийской, — возразил Сережка.
— Вот видишь, а ты накинулась на парня, — упрекнула Лилия Аркадьевна, незаметно моргнув Зине, чтобы не перечила. — Сейчас мы пойдем на Артиллерийскую, возьмем портфель с учебниками и отправимся прямо к нам.
— А ты, значит, и на Артиллерийскую бегал? — упрекнула племянника Зина. — Чего туда бегать-то? Знаешь же, что я все вещи твоего отца и матери перевезла к себе.
— Вещи-то перевезла, а книжки? — с вызовом отозвался Сережка. — Книжки-то его все оставила. Все учебники по истории и археологии там, на полках, и чемодан с черепушками под кроватью.
— Сейчас не до истории, — попробовала защититься Зина, но Лилия Аркадьевна посмотрела на нее с укоризной… И они пошли…
Дом на Артиллерийской, в котором когда-то жили Иргизовы, теперь выглядел сиротливо. Крыльцо занесено песочной пылью, на подоконниках тоже песок. В коридоре темно — ни души. Сережка достал ключ из-под старого половика, открыл дверь. Вошли в квартиру. В ней пустой шкаф, дверцы распахнуты, стол без скатерти, сквозь ставенки в окна пробивается свет. Лилия Аркадьевна с жалостью оглядела комнату.
— Сережа, а зачем ты ключ под половиком оставляешь? Узнают твои огольцы — мигом тут ночлежку устроят: в самом центре города. Дай-ка мне ключ.
— А если вдруг они приедут, тогда как же? — возразил Сережа, протягивая ключ. — Они и в дом не смогут попасть.
— Кто приедет? — не поняла Лилия Аркадьевна.
— Мама… или отец, — выговорил с трудом Сережа. — Может, еще — ошибка какая-нибудь… Может, еще живы…
Лилия Аркадьевна и Зина беспомощно переглянулись. Промолчали обе. Много еще пройдет времени, прежде чем Сережа смирится со страшной, невосполнимой потерей.
В доме у Лилии Аркадьевны встретила их мать. Седая, сгорбившаяся женщина, она не сразу поняла — что за люди пришли с ее дочерью.
— Мама, познакомься, — сказала Лилия Аркадьевна. — Это сын Иргизова — Сережа: он будет жить у нас. А это Зинаида Алексеевна — его сестра.
Вера Сергеевна удивленно посмотрела на дочь, но тотчас ее удивление сменилось трогательной добротой — поняла, что дочь приняла самое разумное решение. Шурочка глазела то на мать, то на бабушку, которая сразу же повела Сережу к себе в комнату, затем догнала их:
— Ты с фронта приехал? — спросила, пока еще не понимая — откуда привели чумазого, в драной рубахе мальчишку.
— С фронта, — сказал Сережка. — С кирпичного…