Торжественно и тревожно было в Можарах в ночь с субботы на воскресенье. Мытарства сроднили можарцев, и теперь, придя в церковь, мужики все перемигивались да переглядывались. Анютина весть о набеге Шишки не испугала Петра-сеятеля. Обошел он все дворы, поговорил с мужиками, и решили мужики не поддаваться разбойнику. Топоры да косы наточили, поклялись друг другу до смерти стоять.
Пришел в церковь и Вася Дубовая Голова. Службу стоял в задних рядах. Тут и услыхал плач. Плакала горемычная Федора, вдова убитого Шишкой мужика Никиты.
Спросил Вася Анюту:
— Что она плачет?
— Как же ей не плакать? Полна хата детей малых, а еды небось никакой. У всех праздник, а Федоре разговеться нечем.
— Где изба ее?
— Возле колодца, вестимо! — удивилась Васиным вопросам Анюта. — Я уже говорила про нее Петру, обещал просить мир, чтоб хлебом поле ее засеяли.
Говорила Анюта шепотом, глядя перед собой, а покосилась на Васю — Васи-то и нет.
Емельян в этом году разговлялся как барин. Жег свечи — у других-то лучина. Пирогов разных испекли две дюжины. Выставили жареных индеек, соленья, настойки, потроха, студень. И конечно, крашеные яйца, пасху и такой кулич — десяти дворам не съесть.
Жена Емельяна сказала молитву. И все пошли целоваться друг с другом. За столом были девицы, теперь уже невесты, хозяин с хозяйкой, главные мастера гончарного дела.
Обиды были прощены. Верилось — начинается жизнь заново: без злого сердца, без обмана, без рукоприкладства.
Поцеловались, сели за стол, съели по кусочку освященного кулича. И тут дверь в горницу отворилась и вошел Вася Дубовая Голова.
— Христос воскресе! — сказал он сидящим.
— Воистину воскрес! — ответил Емельян, вглядываясь в лицо незваного гостя. — Чего тебе, Петра-сеятеля работник?
— А вот его! — и Вася указал на стол.
Емельян мигнул мастерам, но Вася подошел к столу, огромному, дубовому, и поднял его. Поднял и поставил.
— Ох! — сказала Емельянова жена, и наступила та самая тишина, которую называют гробовой.
— Мне нужна еда и свечи! — пояснил Вася. — А больше ничего.
— Принесите свечей! — попросила хозяйка.
А Вася уже связывал узлом скатерть со всем, что стояло на ней, Завалил узел за спину и сказал на прощанье:
— И не бегайте за мной! А то Кудеяру пожалуюсь. Я не Петру служу, а Кудеяру.
Федора мимо избы своей прошла. Поглядела на окошко яркое — и дальше. А потом опамятовалась, влетела в избу — не пожар ли? — а там пир горой. Свечи горят, скатерть на столе, и еды видимо-невидимо, Покатились у Федоры слезы пуще прежнего: от испуга, от радости — не поймешь.
А Вася усадил ее за стол, поставил перед ней индейку, дал в руки яичко красное и говорит:
— Давай-ка стукнемся!
А когда похристосовались, Вася и сказанул:
— Я все невесту себе искал, да не нашел. Дураковат, говорят. А по мне я ничего. Дети твои меня полюбили. Вот я и решил вместе с вами жить. Беру тебя в жены, а ты меня возьмешь?
— Бери! — в один голос закричали ребята.
А Федора в память прийти не может, что за чудо: то ли сон, то ли явь?
И раздался звон подков на улице. Дверь распахнулась, и в избу вошла разбойница Варвара.
Федора руками всплеснула.
— Маланья, ты?
— Варварой меня зовут.
— Обозналась, матушка, прости.
Вася машет из-за стола.
— Садись, Варвара! Я тут сватаюсь.
— Вот и молодец! — сказала атаманша. — Ну, будь здоров! Расти детишек!
— Куда же ты? — удивился Вася. — Приходила-то зачем?
— Была нужда, да, на твое счастье глядя, вся вышла.
Уж за порог, а Вася ее за платье поймал.
— С Кудеяром чего стряслось? Говори!
Посмотрела Варвара парню в глаза.
— А еще дураком тебя называют… На цепи сидит Кудеяр.
— Да я их! — Повернулся к ребятам, к Федоре. — Ждите меня! Вызволю Кудеяра и приду к вам. Насовсем приду.
Солнышко в небе играет, и яркое и нежаркое. Ветер по земле ходит нехолодный. Птицы весне радуются, люда подобрели, разговевшись: Пасха.
Загремел засов. Страж принес Кудеяру кусок творожной пасхи да пару яичек крашеных. И все от себя. От монахов ковш воды и сухарь. Ради праздника цепи снял.
Потому и пожалел стража Кудеяр. Лезвие кровью не обагрил. Ударил по затылку рукояткой. Привалил к стене, посадил на цепь. Кольчужку с Кудеяра снять не успели, а ряса была изодрана в клочья. Пришлось со стража кафтан стянуть.
В подземелье было сыро, тихо. Над дверью темницы горели два факела. Кудеяр пошел подземельем, но за поворотом тьма, и ход раздваивался. Вернулся за факелами, заглянул в свою темницу. Страж сидел, обхватив голову руками.
— Куда ведут ходы? — спросил Кудеяр, прикасаясь бердышом к шее тюремщика.
— А пошел ты! — заорал он. — Я тебе яичек освященных принес, пасху, а ты вон как меня отблагодарил?!
Кудеяр понял, что этот человек и вправду ничего не скажет, обиделся!
Отряд разбойников затаился в лесу возле монастыря. Выжидали. Наконец монастырский колокол позвал монахов и гостей на праздничную трапезу.
— Пора, — сказала Варвара. — Собирайся, Вася.
— Пора так пора, — откликнулся богатырь.
— Ждите нас перед заходом. Не вернемся — ночью перелезайте через стену.
Вася взвалил на плечи огромный мешок, Варвара закрыла лицо черным, расшитым бисером покрывалом, и они отправились в монастырь.
Рыкнул Вася охране у ворот, а старался, как велено было, шепотом говорить:
— Боярыня Морозова к отцу Паисию за благословением!
— Какая такая боярыня Морозова, уж не та ли…
И замолк страж, почуяв в руке серебро.
— Боярыня Морозова к отцу Паисию за благословением! — прохрипел Вася в лицо монаху, открывшему дверь настоятельских палат.
Варвара сунула монаху ефимок.
— Проводи нас к игумену. У меня есть приношение, — она кивнула на мешок.
Монах, изумившись, — виданное ли дело, знаменитая боярыня пожаловала, — проводил гостей в келью игумена. Паисий по случаю праздника обедал с братией. Услышав о приходе боярыни Морозовой, поспешил в келью.
— Это тебе, — сказал Вася, бросив в ноги игумену мешок.
Паисий, увидав парня, который крутился возле мнимого Нифона Саккаса, отпрянул было, но Вася трахнул кулаком служку, и Варвара направила на игумена пистолет.
Кляп в глотку, тряпки из мешка долой, и как стоял Паисий, так на него, стоящего, и напялил Вася свой мешок. Мигом перевернул, завязал, и пошла странница со странником из монастыря вон.
Стража у ворот на мешок покосилась: шевельнулся будто бы. Но как вслух такое скажешь? Начальник тут же дыхнуть заставит. А как дыхнешь, так и отправишься на хлеб-воду.
Спросили все же:
— Чего так быстро назад?
— Святой отец велел завтра к нему пожаловать. Сегодня гостей не может оставить, — ответила Варвара.
Правый ход вел в монастырь. Кудеяр понял это и пошел по левому. Своды низкие, мокрые, ход узкий, едва боком протиснешься.
Долго шел, так долго, что хотел было назад вернуться. Один факел сгорел, другой на исходе. И вдруг тупик. Посветил на потолок. А на потолке среди кирпичей камень. Нажал на него — шатается. Смотрит — две ступеньки в стене. Поднялся, надавил на камень плечом, он из гнезда вышел и отвалился.
Пахнуло лесным воздухом, солнце в глаза ударило. Зажмурился.
— Господи, весна!
Защемило сердце у Кудеяра. Вытащил ноги из монастырского тайника, встал на зеленеющую землю. Тайник выходил к реке. Видно, был он сделан на случай осады.
Пошел Кудеяр по лесу, а потом привалился спиной к березе и замер. Он стоял один в лесу и был никто: не Кудеяр, не Георгий, не разбойник, не драгоман, не крестьянский сын. Показался он себе деревом. Зима на белом свете кончилась. Шумел вершинами влажный ветер. И в его ветвях шумел. Бежали, текли, лились, гудели соки. И в нем лилась и гудела быстротечная жизнь. Лопались почки, и его почки лопнули.
Весна! Клики птиц над водами, над весями, над бором. И в его деревянном горле клокотала песня, и знал он: просверлит песня в нем дырочку и пронзит ночь соловьями.
Отощавший за зиму барсучок, заспанный, ножки подламываются, хлюпая носом, потрусил в чашу — отъедаться.
Большие птицы, вытягиваясь шеями, выкрикивая радостное, пошли за реку и сели на болото.
Вспомнил Анюту Кудеяр. И в первый раз не позавидовал птицам. Хорошо ли иметь два родных дома, один за морем, другой здесь? Хорошо ли иметь две весны в году? Птицам, может, и хорошо, а человеку нужна одна весна!
Раздвигая ветви, Кудеяр пошел по лесу. И вдруг — приглушенные голоса. Затаился, как зверь.
— Умаялся, тащивши! — донеслось сипение Васи.
На поляне сидели разбойники. В кругу между ними валялся шевелящийся мешок.
«Опять, что ли, поросенка приволок?» — улыбнулся Кудеяр. Но мешок подергался, подергался, и вылез из него… Паисий.
«Ай да Вася!»
Микита Шуйский начал допрос:
— Где Кудеяр у тебя сидит?
Паисий шевельнул затекшими плечами, осмотрелся.
— Где сидит Кудеяр? — насупил брови Шуйский.
— На дереве.
— Что?! — Разбойники выхватили оружие, и слетела бы голова с игумена, но тут раздался знакомый голос:
— Я здесь!
Все вздрогнули, подняли головы, повернулись. На дубе, в развилке, — Кудеяр.
Кудеяр спрыгнул на землю. Подошел к Васе, обнял.
— Молодец! Как же ты с ним управился?
— Обыкновенно. Взвалил и попер. Да я не один был, с Варварой.
Кудеяр глазами нашел «боярыню Морозову», поклонился ей:
— Спасибо!
А тут Вася бух на колени.
— Кудеяр, я вызволять тебя пришел, а ты сам себя вызволил. А теперь отпусти меня насовсем. Я к ребятишкам пойду.
— К каким это ребятишкам? Жениться не успел, а ребятишек уже полна изба?
— Угадал. Шестеро ребятишек.
— Шестеро! Женился, что ли, пока я рясу носил?
— Да вроде бы!
— Ну, брат, и прыток ты!
— Я прыткий, — согласился Вася.
— Отпустим его? — спросил Кудеяр разбойников.
— Гуляй, паря!
— Деньги есть? — спросил Кудеяр свою братию.
— Сколько надо?
— Сколько есть! — Кудеяр снял с Васиной головы шапку. — Не жалей. Приданое товарищу от лесного народа.
Посыпались монеты.
А Кудеяр посматривал на низкое солнце, мрачнел. Отвел Васю в сторону, спросил шепотом:
— Мужики готовы встретить Шишку?
— Готовятся.
— Спеши в Можары. За Анютой присмотри. Мы скоро придем к вам на помощь. — Кудеяр взял у Микиты Шуйского пистолет. — Анюте передай.
Вася уехал.
Кудеяр повернулся к разбойникам.
— Трое остаются с лошадьми, остальные пойдут со мной. Нас ждет великая добыча.
— А этого куда? — показал Микита Шуйский на Паисия.
— Этот мой! — загородила игумена Варвара.
Будто фонтан ударил из-под земли — выскакивали на широкий монастырский двор разбойники.
Разговевшиеся монахи, осовевшие от вина и еды, не сопротивлялись. Сыскные люди патриарха Никона заперлись в башне. Их не трогали. Сидите и сидите.
— За мной! — скомандовал Кудеяр. — И вы, монахи, тоже за мной ступайте. Вас Паисий держал в черном теле, потому что монастырь беден был?
— Беден! Беден! — запричитали монахи.
— Посмотрите же на бедность вашу.
Отворил первый тайник. Разбойники тут же разобрали оружие, монахи — книги.
Кудеяр шепнул Миките Шуйскому, чтобы тот привел в монастырь лошадей, и распахнул крышку большого сундука.
— В тайничок пожалуйте!
Разбойники удивлялись тайнику и ловкости атамана, монахи были пасмурные: считали монастырь домом родным, а что знали про него?
Кудеяр приказал разобрать кладку в нишах.
Появились на свет сундуки, а в сундуках золото, каменья редкостной красоты, жемчуг, серебро. Но не все замурованные ниши хранили драгоценности, были и с костями.
— Так-то, святые отцы! — сказал Кудеяр монахам. — А теперь кто со мной? Чем горб на Паисия ломать, не лучше ли послужить мечом бедным и униженным?
К Кудеяру шагнул монах-дровосек. За свой разговор с Нифоном Саккасом он уже успел посидеть на хлебе и воде. И еще с десяток монахов сбросили рясы и сели на коней, коих Паисий готовил в подарок Шишке.
Драгоценности были погружены, разбойники на конях.
— Готовьте сабли, ребята! — крикнул Кудеяр и помчался с монастырского двора по дороге в Можары.
Только не все поскакали следом за ним. Варвара и ее двенадцать молодцов замешкались.
— А теперь, Паисий, давай поквитаемся, — сказала игумену Варвара. — Ты меня помнишь?
Побледнел игумен.
Вася Дубовая Голова прискакал к дому Петра-сеятеля. Петра дома не было: готовился с мужиками к обороне.
— Анюта, — сказал Вася, — пошли со мной.
— Это куда же?
— К Федоре в избу.
Анюта удивленно вскинула брови.
— Ты уж соглашайся, — попросил Вася. — Мне Кудеяр велел беречь тебя, а на два дома мне никак не разорваться: или тебя прозеваю, или Федору с ребятишками.
— Не беспокойся, Вася, я за себя сумею постоять.
Вася достал из-за пазухи пистолет.
— Это тебе Кудеяр прислал… Только не люблю я пистолей. То ли бахнет, то ли нет. Я жердь припас. Пошли, хорошая жердь, не переломится. И не серди ты меня, не то унесу.
Поняла Анюта — не стоит парня сердить, пошла к Федоре.
Смеркалось.
Деревня затаилась. Звезды и те горели вполсилы.
— Может, не приедут? — сказал кто-то с надеждой.
— Тихо! — рассердился Петр-сеятель.
Он сидел с половиной можарских мужиков в пустой риге на краю деревни. Другая половина пряталась за избами посреди Можар. Здесь было свалено несколько возов соломы, будто бы для кровли.
— Проторчим целую ночь, а они не приедут, — ворчал все тот же Фома неверный.
И тут из лесу вылетела стремительная огненная цепочка.
— Изготовься! — приказал Петр севшим от волнения голосом.
Посчитали факелы. Двадцать два.
— Не робей, ребятушки, нас больше!
Мужики, сидящие в деревне, тоже заметили скачущие огни.
— Опять сжечь деревню хотят, подлецы! Солому-то запаливать али погодить?
— Запаливай!
Разбойники влетели в Можары. Передние мчались на другой конец. Можары должны были вспыхнуть разом и погибнуть в единочасье.
Но посреди деревни через улицу была натянута веревка. Она-то и сорвала первого всадника с седла. За ним кувыркнулся второй всадник, третий. Разбойники, не понимая, в чем дело, стали сдерживать коней, и тут на околице раздался вопль рассеченного косой разбойника.
Нестройный гул, будто вал воды, покатился с обоих концов деревни к центру. Это пошли мужики Петра.
Они кололи упавших с коней и, выставив колья, вилы, косы, окружали татей.
— Что встали? Зажигай деревню! — орал Шишка своим, крутясь на коне. — Сабли наголо! Сабли! Пистолеты доставайте!
Кто-то из ватаги ринулся было к ветхой избенке, но не успел дотянуться факелом до крыши. Мужики баграми вытянули разбойника из седла.
— Пошел я! Пошел! — заревел Вася Дубовая Голова, и на разбойников обрушился свистящий снаряд.
Жердь угодила по лошади Шишки. Коняга слетела с ног, будто в нее попало ядро.
Разбойники прыгали с лошадей, ползком пробирались в темноту. Их били яростно, остервенело. Шишка вырвался из кольца.
Потеряв коня, с раздробленной ногой, он, пальнув с двух рук, протащился к околице и, обессилев, забежал в ригу, где только что сидела засада Петра.
Сеятель с двумя дюжинами мужиков окружили ригу. Один мужик сунулся туда и был сражен пулей.
Ригу обложили соломой и зажгли. Пламя закрыло единственный выход.
«Конец!» — подумал Шишка.
Обливаясь слезами от беспомощности, боли, дыма, он залез под крышу и кинжалом прорубил соломенную кровлю.
— Шишка! — закричали мужики. — Шишка! Вот он!
Разбойник вылез на дымящуюся крышу.
В Можарах было светло. Ярко горела солома. Там, в центре, еще копошились люди, можарцы добивали татей. Носились, как тени, кони. Бил колокол.
«Неужто Паисий предал меня?» — подумал Шишка, глядя завороженно, как занимается огнем крыша. Еще мгновение, и рига вспыхнет высоким жарким пламенем.
Мужики кольцом. Вилы наготове. Ждут, когда огонь накажет Шишку за все его злодеяния.
Шишка увидал Петра.
«Это он погубил меня!»
Поднял пистолет. Прицелился.
— Петр, берегись! — крикнули мужики.
Петр не пошевелился.
И когда Шишка, дивясь твердости этого человека, нажал на спуск, перед глазами его колыхнулся вымахнувший из-под крыши язык огня. Выстрел грянул, а Петр стоял невредим. Рига затрещала.
— Жить хочу! — крикнул Шишка и бросился с крыши к людям. Но этих людей он жег, убивал и грабил, и они навстречу ему подняли вилы…
И снова в ночи раздался конский топот.
— Кто еще к нам? — спросил у тьмы Петр, и вилы повернулись к дороге.
Из тьмы выехал Кудеяр. За его спиной стояли люди его.
— Кто ты? — спросил Кудеяра Петр.
— Ты не узнал меня? Я спешил на помощь можарцам, но вы и без меня управились.
— Кто ты?
— Я — Кудеяр!
Дрогнули вилы и вновь закаменели. Петр сказал:
— Нам не нужна помощь разбойника. Мы сами за себя постоим. Мы без тебя засеваем поле и без тебя его убираем. Уходи!
— Где Анюта?
— Она здесь, Кудеяр! — вышел из толпы Вася. — Цела.
— Уходи, Кудеяр! — крикнул Петр.
— Я с тобой! — Анюта побежала к Кудеяру и взялась за стремя.
Петр обмяк и вдруг спохватился.
— Я ведь кошелек тебе должен вернуть.
— Возьми его себе.
— Ну уж нет! Слезай с коня! Коль Анюта полюбила тебя, Бог ей судья, но без благословения отпустить ее не могу.
Петр обернулся к своим.
— Где священник?
— Сбежал куда-то.
— Найдите! Я выдаю дочь замуж. Сойди, Кудеяр, с коня, и пусть твои люди покинут седла.
— И меня! И меня! — завопил Вася.
— Что тебя?
— Жените меня на Федоре!
Трещали язычки свечей. Тени покачивались, закрывали лики святых. И вдруг в окна ударяла крылом жар-птица. Тени исчезали, позолота иконостаса расцветала, но птица, будто испугавшись, разбрызгивая искры, исчезала.
Нет, это не рига дотлевала. Пожар был далеко за лесом и огромный. Горел монастырь Паисия.
Поп попросил молодоженов обменяться кольцами, но колец не успел вручить. Грянул гром, и в церкви стало светло, как днем. Поп сел на пол.
— Не пугайся, батюшка, — сказал Кудеяр, поднимая его. — Монахи держали в погребах слишком большие запасы пороху.
Потом венчали радостного Васю и смущенную Федору.
Пожаловал Емельян. Его работники принесли сундук, приданое Анюте.
— Спасибо, — сказала ему бывшая приемная дочь, — мне ничего не надо. Я в поход. Сундук, если не жалко, подари Федоре. И с Васей помирись при всех. Чтоб зла ты ему не помнил за Пасху. Вася в Можарах остается.
Поцеловал Емельян Васю, пригласил в работники.
Петр-сеятель позвал гостей в дом.
— Спасибо! — поклонился Кудеяр. — Пируйте. Мы приедем на пир. А пока нас с Анютой ночь ждет.
Вскочил Кудеяр на коня, посадил Анюту в седло и уехал.
Они вернулись в полдень.
Следы побоища были убраны. Вся деревня веселилась — еще бы, две свадьбы!
Избушки Федоры уже не было. Всем миром поутру ее разобрали и теперь весело рубили новую, просторную.
Кудеяр сошел с коня, хотел подсобить, но его увел Микита Шуйский.
— Беда, Кудеяр!
В доме Петра-сеятеля под образами лежал Аксен Лохматый. Лицо его было разрублено.
— Аксен?!
Аксен облизал высохшие губы.
— Дождался тебя, Кудеяр! Слушай, боюсь, не успею… Ромодановский пришел с войском. Осадил. А нас было, сам знаешь… Женщины бились и ребята малые. Держались два дня, а на третий, когда Ромодановский поджег стан, мы ушли в тайник, под озеро. Но нас нашли…
— Как же так?!
— У них был провожатый.
— Холоп?
— Холоп, будь он проклят! Нас взяли, и кузнеца Егора взяли… Всех, кто остался жив. Женщин и детей, даже грудных…
— И твоего, свободного по рождению?!
— Всех, Кудеяр. Всех заковали в цепи и повезли, как зверей, по деревням и в каждой деревне били. А теперь к Белгродской черте везут. Там вольности завелись. Для устрашения… Везут и бьют… В каждой деревне. Я ушел. Сбил с помоста Холопа-палача. Холоп-то в палачах. Прыгнул на лошадь Ромодановского и ушел…
Аксен застонал и потерял сознание.
Кудеяр сказал Петру:
— Сбереги его. Он мужик сильный, выдюжит.
— Будь спокоен.
Кудеяр выбежал на крыльцо — на лошадь и к строителям Федориной избы.
— Седлать коней!
Разбойников у Кудеяра было сто человек без малого. На каждого по три лошади. Скакали весь день без роздыху, без привалов. Воду пили из походных сулей, хлеб в седле жевали. И все же ускакали не больно-то далеко: мешали повозки с монастырским добром.
Поздним вечером остановились в лесу возле озера.
Ночью Кудеяр поднял Анюту, Микиту Шуйского, Ваньку Кафтана.
— Место здесь приметное и глухое. Давайте спрячем часть добычи.
Подняли двадцать человек, выкопали яму, положили в нее сундуки с драгоценными ризами, старинные иконы, книги в золотых и серебряных окладах, с редкими камнями, тяжелое, в серебре да золоте оружие.
Яму закопали, забросали листьями.
— А теперь идите все спать! — приказал Кудеяр. — Я прочитаю заклятие, Клад этот дастся только тому, кто придет с чистыми помыслами, кто богатства не для себя пожелает, но для дела народного, общинного.
Кудеяр выхватил меч и сделал им несколько странных движений, потом быстро заговорил на непонятном языке. Все в страхе разошлись. То были арабские стихи.
Кудеяр прочитал заклинание, сел на пень. Теплые руки обняли за голову, теплые губы нашли глаза.
— Анюта?
— Кудеяр, ты и вправду колдун!
— Нет, Анюта. Я хочу запугать корыстолюбивых. Этот клад должен достаться народу, на доброе дело. Спаленную деревню возродить, Божий храм возвести.
— Кудеяр, все так быстро. Я боюсь, что и налюбиться не успею.
— Ты жалеешь, что полюбила меня?
— О нет, Кудеяр! Я так долго ждала любви. И я дождалась. Я не хочу другой… Но все так быстро!
— Да. Уже светает. Пора на коней. Жены и дети наших товарищей в беде.
Люди начали уставать.
В полдень Кудеяр сделал привал. Велел готовить сытный обед.
— Перед боем, — смекали разбойники.
Остановились в степи, возле старинного кургана, на берегу безымянной речушки с белым песчаным дном.
Здесь Кудеяр раздал каждому разбойнику по сто рублей и по одному драгоценному камню.
В курган зарыли сундуки с деньгами.
Кудеяр опять сделал магические знаки мечом, сжег пучок емшана и сказал слова на непонятном языке. А потом он достал свою лютню, прислонился спиной к каменной бабе, торчащей на вершине кургана, заиграл и запел.
Пел Кудеяр о том, что после боя их ждет новый бой и так будет вечно, пока люди не добудут саблей правду. Он славил женщин. Женщины, пошедшие вслед за мужьями в бесконечный путь, достойны самых прекрасных цветов, самых дорогих каменьев и песен, которые делают людей бессмертными.
Кудеяр сошел с кургана, и разбойники сказали ему:
— Ты пел о наших женах, которые достойны песен, цветов и украшений. Почему же у твоей жены нет ни одного драгоценного камня, хотя у нас было много жемчуга, алмазов, лалов и великолепных изумрудов?
— Камни, которые мы добыли, сверкают замечательно, но я хочу превратить их в бронзу, которая изрыгает огонь.
— Ты неправ, Кудеяр, — сказал ему Ванька Кафтан. — У нас сегодня одна женщина. Пусть камни, добытые нами, порадуют ее, как порадовали бы наших жен. Открой перед нею казну, или мы сделаем ей венок из камней, которые ты нам раздал.
— Будь по-вашему, — сказал Кудеяр и открыл перед Анютой последний, маленький сундучок, наполненный самыми лучшими каменьями. — Выбирай!
Здесь были ожерелья, достойные царского наряда, перстни, серьги, браслеты, усыпанные алмазами, венцы, кокошники.
Анюта взяла крестик из лала, оправленного в тонкий золотой ободок, крестик из четырех вытянутых, готовых сорваться капелек крови. Поклонилась разбойникам.
— Спасибо вам!
Кудеяр поцеловал жену на виду у всех, не стесняясь. Не подвела жена, не набросилась на камешки.
В камнях ли радость, когда есть солнце и цветы, в камнях ли богатство, когда есть земля и плоды, в камнях ли жизнь, когда есть дороги, есть борьба, когда кипит кровь в сердце и сабля просится из ножен?