Возле Черного Яра бродил человек и орал:
— Эй, Кудеяр! Где ты? Я вот он!
А пуще этого чудака орал его огромный мешок. В мешке сидел боров. Не большой, не малый, а пудиков на пять.
Орали, орали, уморились.
— Кудеяр, куда же ты запропастился, садовая голова!
Тут его и спрашивают:
— Какая голова у Кудеяра?
Кто спрашивает — неизвестно. Откуда голос идет — непонятно.
Только чудак не испугался.
— Какая голова, спрашиваешь, у Кудеяра? Садовая!
— А у тебя какая?
— А у меня дубовая. Хоть у кого спроси, всякий скажет!
— А Кудеяр тебе зачем, дубовая голова?
— Матушка меня к нему послала с гостинцем!
— А для чего твоей матушке понадобился Кудеяр?
— А чтоб он мне, Васе, невесту нашел.
— Вы что, с матушкой не знаете, что Кудеяр не сводня, а разбойник?
— Разбойник так разбойник! Только он кузнецу нашему добыл жену, пусть и мне добудет. Не пропадать же!
— А какую ты службу Кудеяру собираешься служить?
— Какую прикажет.
— А что ты умеешь?
— Ничего я не умею, только я дюже сильный!
Подошел Вася к осинке, дернул — выдернул, подошел к березке, дернул — выдернул. Подошел к дубу, в затылке почесал.
— Не одолею.
Тут кусты раздвинулись, и выехал на поляну черный всадник.
— Борова зачем тащишь?
— Это гостинец! Матушка дала, чтоб мы с Кудеяром, пока невесту ищем, с голоду не пропали.
— Мудрая у тебя матушка, — улыбнулся Кудеяр и свистнул тихонько.
Вышли на поляну Аксен Лохматый и Холоп.
— Знакомьтесь, ребята, — сказал им Кудеяр, — новый наш товарищ, Вася Дубовая Голова. Подходит нам?
— Подходит! — дружно сказали разбойники и покосились на вывороченные деревья.
Жгли костер. Ели жареную печенку.
Вася Дубовая Голова по наивности своей пытал Кудеяра:
— Скажи, а в Бога ты веруешь?
— Верую, Вася.
— А говорят, будто тебе сто лет и ты Богом проклят. И не человек ты вовсе, а вражий дух.
— Дух, Вася, печенку небось не ест?
— Так-то оно так. А можно я тебя пощупаю?
— Что он, курица тебе? — взъярился Аксен. Холоп от хохота в траву повалился.
— Вот тебе моя рука, Вася. — Кудеяр подал руку разбойнику.
— Ишь какая мяконькая, легонькая! — изумился Дубовая Голова. — А говорят, у тебя народу в шайке видимо-невидимо, а где же он, народ-то?
Тут и Аксен с Холопом посмотрели на Кудеяра с интересом.
— А говорят…
— Говорят, говорят! — заорал на Васю Аксен. — Лопай печенку да помалкивай!
Кудеяр отошел от костра, чисто, но негромко свистнул. В темноте раздался веселый топот. Прибежал конь. Кудеяр оседлал его.
— Холоп, подойди ко мне! (Холоп Собакина так и не пожелал называться именем.) Пойдешь в деревню боярина Милославского Вишенки, найдешь там кузнеца Егора. К Егору придешь до зари. Спроси: «Синички для свата готовы?» Коль готовы, добудешь лошадь и привезешь пташек сюда, в Черный Яр.
— Что же это за птички?
— Те, что кровь пьют. А вы, ребята, — сказал Кудеяр Аксену и Васе, — здесь посиживайте. Людей не пугать!
Кудеяр уехал в ночь.
— И тьма ему нипочем, — сказал Вася, озираясь на громаду леса.
Спал Кудеяр на дереве. Было у него неподалеку от Черного Яра гнездышко. Коня пастись отпустил. Сам забрался на дуб, лег на сухие прошлогодние листья и, засыпая, спросил себя:
— Где же твои люди, Кудеяр?
Городок сладостно спал.
В тот предутренний час не только обыватели, их чада и жены посвистывали, посапывали, почмокивали, не только их скоты похрюкивали, повизгивали, но и воевода спал.
После многих бессонных ночей он спал хорошо, ибо, решившись, написал в Москву челобитную.
Дела в городе шли плохонько. Коли строили — недостраивали, коли думали — недодумывали, Богу молились — недомаливались. Чего там! С тюрьмой и то управиться не могли. Крыша в тюрьме прохудилась, а денег на починку нет. Два сторожа было. Один сбежал, другой помер. Некому тюрьму сторожить, а в ней без малого две дюжины молодцов. Целовальника для тюремного присмотра на сходе избрали курам на смех. Девяносто лет себе сказывал. Что с него спросишь?
Послал воевода челобитную в Москву, и отлегло на сердце. То сам голову ломал, теперь пусть в Москве кумекают.
Если воевода спокойно спит, то часовые и подавно. Кому надо, не будет ломиться в новые ворота. Зачем? Ведь, кроме новой стены, есть еще три стареньких, сгнивших, щербатых.
Кудеяр как раз был тем человеком, кто в новые ворота ломиться не стал.
Он шел по городу, особенно не таясь, но и не дразня судьбу. Вот он, дом воеводы. Хороший дом, каменный, дальше пустырь. В конце пустыря новехонький тын тюрьмы. Тын воевода поставил. Лес был рядом, ставили его сами тюремные сидельцы. А вот крыша сгнила. Кровельщик нужен, да кровельщику платить изволь.
Кудеяр подошел к притюремнику, избе для сторожей. Тронул дверь — подалась.
На лавке спал старичок-целовальник. Воевода заставил его стеречь тюрьму, покуда не найдет сторожей.
Кудеяр тронул старичка за плечо. Открыл тот глаза, зевнул, а потом как разинет пасть свою беззубую. Кудеяру пришлось рот старику перчаткой прикрыть.
— Не шуми, дед! Вставай, тюрьму откроешь! — и пистолет показал.
Вышли на тюремный двор. Был он пуст и гол. Посреди стояла двухэтажная изба четырех саженей в длину и в три с половиной в ширину. Старичок подошел к тюремной избе, отомкнул огромный замок. Замок выпал из пробоя и шмякнулся целовальнику на ногу. Целовальник ойкнул и сел на землю.
— Вставай! — приказал Кудеяр.
— Не могу, — прошептал бедняга, мигая крошечными глазками, — прослабило меня!
Кудеяр нагнулся, вынул из замка ключи. Отворил другую дверь. Оглянулся. Старичок стягивал порты.
Кудеяр толкнул дверь и вошел в темницу. Спящие на нарах люди зашевелились.
— А ну, вставайте! — крикнул Кудеяр.
Узники повскакали с мест.
— Слушайте меня! — Кудеяр поднял руку. — Вы свободны! Можете идти на все четыре стороны, но я зову вас к себе в дружину. Я отбираю у богатых и отдаю бедным.
— Кто ты есть? — спросил удалец, голый по пояс.
— Я — Кудеяр.
— Кудеяр, я иду с тобой.
— И я! И я! — закричали тюремные сидельцы.
— А я не пойду, — сказал мужичок в армяке. — Вина моя небольшая. Посажен всего на три дня, а два я уже отсидел. Мне деток покинуть жалко.
— Я никого не принуждаю. Со мной пойдут только охотники.
— Веди! — гаркнуло более дюжины глоток.
— Тихо! — приказал Кудеяр. — У нас нет оружия. Не забывайте. Идемте к дому воеводы и добудем оружие!
— А заодно и одежду, — сказал голый.
Налетели на сонный двор. И вот все на лошадях, и у всех есть если не острое, так тупое оружие, и то, что стреляет, и то, что колет.
Нагло — к городским воротам, ворота для них догадливо распахнуты. Уходите, ради бога!
Ушли.
Выехали к реке. Спешились. Бросились в воду. Поскребли грязные телеса. И опять на коней, к дубраве. Развернули скатерть с воеводского стола.
Ели, ели, ели и пили!
Выпивши, повалились на траву. Лежали, трогая осторожно тугие животы, отдуваясь бережно, боясь потревожить пищу.
Кудеяр не торопил людей. Ждал. Отлежались.
— Славно! — сказал молодец в парчовом кафтане, и Кудеяр узнал в нем голого. — Нам бы давно догадаться потрясти воеводу. Спасибо, атаман. Ты нам дал волю, а мы клянемся головами, что не выдадим тебя ни в битве, ни в пире.
— Клянемся!
— На коней! — приказал Кудеяр. — У нас далекая дорога.
Посчитал людей. Восемнадцать. Что ж, не полк, но тоже сила.
Аксен Лохматый с Васей Дубовой Головой сидели на поляне и жарили заднюю ногу поросенка. Это все, что осталось от матушкиного подарка атаману.
Кудеяр исчез на целую неделю. Куда и зачем, не сказал. Холоп тоже исчез. Ушел к Егору-кузнецу и не вернулся покуда.
Аксен на воздухе свежем да на свининке подобрел, злость с него слетела, руки работы требовали.
Начал было Аксен избушку городить — одному тяжело, а Дубовая Голова заленился.
— Не затем я в разбойники пошел, чтоб работать, — погнал он от себя Аксена. — Я дома у матушки наработался.
Целыми днями шлялся Вася по траве, то на солнышке, то в тенечке. Аксену такая жизнь была не по нутру: по детишкам скучал, по жене, а возврата домой не было.
Мясо разделили, съели.
— Теперь спать! — потянулся Дубовая Голова.
Аксен плюнул с досады.
— Как птица Божья: поел — и голову под крыло!
— Чего сердце распаляешь зазря. Будет день — будет пища.
Сказал, отвалился от костра, положил голову на кочку и захрапел.
Вздохнул Аксен, покрутил лохматой головой и лег возле Васи.
Проснулся, и в пот его вдарило. Вся поляна скотом забита.
Крестным знамением себя осенил — не исчезло видение.
Крестом по стаду — живехонько!
Глядит, сидят на поляне три мужика. Двое без шапок, а третий — хоть и жарко, а в шапке.
— Кто вы такие?! — гаркнул Аксен, поднимаясь в рост, торкнув при этом Васю ногой в бок. Вася на другой бок перевернулся, и мужики не испугались.
Те, что без шапок, разостлали перед тем, кто в шапке, скатерть, поставили две четверти водки, жбан квасу, каравай хлеба.
В костер дровишек подбросили, баранчика на кол, и загулял по поляне, щекоча ноздри, самому Господу Богу не противный, великий дух жареного мяса.
Вася потянулся, дыхнул, хлоп ладонью по животу — и на ноги вскочил.
— Я же говорил: будет день — будет пища!
— Кто вы такие? — опять спросил пришельцев Аксен.
Тот, кто был в шапке, сказал что-то мужикам без шапок. Те поклонились ему в ноги, а потом повернулись к Васе и Аксену. Один из них голосом зычным и властным сказал:
— На колени, холопы! Государь всея Руси Василий Иванович Шуйский, престол которого похищен многохитрыми Романовыми, приглашает вас за свой царский стол!
Мужик в шапке согласно закивал головой.
Аксен, почесывая спину, смотрел на него хмуро и недоверчиво. Вася же на колени встал: баран, насаженный на кол, был зело духмянен. Если товарищ на коленях, делать нечего, может, и вправду царь перед тобой. Время неспокойное, у бояр на уме одни хитрости. Опустился возле Васи Аксен, и все тут обрадовались. Откупорили четверть. Царь Василий Иванович Шуйский достал из-за пазухи серебряную братину с письменами.
Говорливый мужик пояснил:
— На этой братине царский знак государя нашего, всея Руси великого князя Василия Ивановича.
Аксен Лохматый повертел братину, ковырнул ногтем царскую корону и спросил с пристрастием:
— У царей царские знаки на теле должны быть. Есть ли они у Василия Ивановича?
— А как же! — Говорливый мужик чуть нос Аксену не показал. — Погоди, вот смилостивится государь, поверит в вашу дружбу, тогда и объявит царские свои метки.
Царь Василий Иванович взял у Аксена братину, наполнил водкой, выпил, крякнул и закусил.
— А теперь вас буду жаловать! — объявил он голосом громким и сиплым. — Первую мою чашу дарую Гришке, воеводе московскому!
Говорун принял братину двумя руками, поклонился государю и выпил.
— Вторую чашу дарую воеводе рязанскому!
Молчаливый мужик тоже выпил.
— Третью жалую тебе! — Государь ткнул пальцем Аксена в грудь.
— Как зовут?
— Аксен.
— Ты, Аксен, будешь управителем всея Сибири. Радуйся, что оказался возле меня прежде других!
Аксен, хлебая вино, поперхнулся, глаза полезли прочь с лица, как рак сделался: «Был гол как сокол, а тут целая Сибирь подвалила!»
Васе от Василия Ивановича достался город Псков, Дубовая Голова, не будь дурнем, запросил грамоту. Государь нахмурился, но подумал и решил, что Дубовая Голова — человек деловой, а потому прибавил ко Пскову Новгород.
— Мне врагов моих одолеть надо, а уж там, как захватим на Москве приказы, бумаги будет сколько угодно.
Когда прикончили вторую четверть, государь поведал о своих тайных думках.
— В царях-то я про беды людские не знал. Встанешь, и несут тебе с утра такие сладости, ребята, дыхнешь — голова кругом, глотнешь — каждая кровинка так и завертится. А жевать не надо. Берешь кусок величиной с барана, поднес ко рту, а он уже растаял, а в животе и легкость и приятность. Ныне другое дело. Видя разорение моего государства, решил я открыться людям, собрать под мое знамя всех обиженных, всех голодных, всех верных и помнящих меня, своего государя, и вдарить на Москву. В моем царстве все будут довольны! Клянитесь же на кресте служить верой и правдой мне, царю Василию Ивановичу Шуйскому.
Аксен, вспомнив, что он как-никак управитель всея Сибири, полез за пазуху за нательным крестом, но тут раздался сильный насмешливый голос:
— Василий Иванович, голубчик, диво-то какое! Видать, годки твои вспять пошли!
— Чего? — рявкнул государь обиженно.
— Тебя ведь с царства годков пятьдесят тому погнали, ну не пятьдесят, не пятьдесят — сорок пять! А ты вон все какой молоденький.
— Взять наглеца!
А наглец выехал из кустов на черном коне, в черном одеянии.
Василий Иванович от великого гнева и по большой пьяности ничуточки не испугался черного человека. Сорвал шапку с головы, вдарил ею оземь. Головка у Василия Ивановича была лысенькая, остренькая, и росла на ней шишка величиной со свиной пятачок.
— Вот! — закричал говорливый мужик, воевода московский. — Вот она, царская шишка, а ты не веришь! Кто ты?
— Я — Кудеяр!
Поднял руку, и тотчас из кустов выскочила дюжина молодцов.
— Еще знаки есть?
— А как же! — не унимался воевода стольного града. — Покажи, Василий Иванович, покажи этим неучам, не упрямься!
Василий Иванович послушно встал, опустил штаны и поворотился к разбойнику задом.
— Вот они, знаки! — торжествовал московский воевода, тыча в красное родимое пятно на государевом заду.
— А ну-ка, ребята, всыпьте этому бесстыднику! Глядишь, он имя, что отец с матерью дали, вспомнит. А болтуну полдюжины за глупость!
Свистнули плети.
— Потише! — крикнул Кудеяр. — Не для битья бейте — для ума!
Московский воевода, верный государю, терпел кнут молча. Государь поорал-поорал и взмолился:
— Микита я, из беглых. Стрельцом был у боярина Ромодановского, что на Белгородской черте стоит.
— Слыхал? — спросил Кудеяр московского воеводу.
Мужик сплюнул, запустил пятерню себе в бороду.
Кудеяр спрыгнул с коня, обнял его.
— Прости за плети. Буду виноват я — ты меня выпорешь. Лжи да глупости нельзя прощать людям. За верность же твою, за крепкое слово — из нашей казны лучший тебе кафтан.
Дорогой кафтан, подбитый соболем, расшитый серебром, лег на руки мужика. Тот моргал и морщился. Не от боли, видать, в голове мысль закопошилась.
— Чье стадо? — спросил Кудеяр.
Стадо принадлежало боярину Милославскому. Управляющий послал мужиков со стадом на базар, где его поджидал перекупщик. По дороге встретился мужикам Микита-стрелец. Сначала подбил он новых товарищей продать полдюжины баранов на сторону. Продали, водки купили. Тут он и «открылся» мужикам. Втроем ходили к попу Михаилу. Попу продали корову. Пили, и Михаил признал в Миките царя Василия Ивановича Шуйского. Тогда мужики подались со стадом в лес, чтоб собрать здесь людишек и двинуть на Москву.
— Я не государь, а разбойник, — сказал мужикам Кудеяр, — но я за то, чтобы голодные были сыты, голые — одеты, разутые — обуты. Кто со мной?
— Я! — заорал Дубовая Голова.
— Мы! — крикнули молодцы.
— Я с тобой, — сказал Гришка, бывший воевода стольного града.
— Куда он, туда и я, — махнул рукой бывший воевода Рязани.
— Ребята, я ведь коваль хороший! — положил руки на грудь Микита «Шуйский».
— Нужен ли нам коваль? — спросил разбойников Кудеяр.
— А как же! — ответил за всех Аксен.
С Холопом, вернувшимся от кузнеца Егора с пустыми руками, с Аксеном и Ванькой Кафтаном, тем, что сидел в тюрьме гол, а у воеводы отхватил лучший кафтан, бродил Кудеяр по лесам, искал место для стана.
Искал место поглуше да получше, чтоб глазу было приятно, а сердцу спокойно. И такое место нашлось.
Набрели на озеро, невеликое, но и немалое, кругом лес — дерево к дереву, не то чтоб проехать — пройти трудно.
— Поставим здесь каждой семье по дворцу, — размечтался Кудеяр. — Заживем спокойно и славно.
Пошли назад разбойники и заплутались. Вышли на какую-то деревушку, к ржаному полю. А на поле карусель!
Полсотни охотников и полсотни собак гонялись за волчишкой. Один на один в лесу был бы он опасен, велик и матер. Но здесь, когда полсотни лошадей мчались по большому кругу, а по малому — клубок разъяренных, победно гавкающих псов, зверя было жалко.
— Мой старый знакомый резвится! — узнал Кудеяр Милославского.
— Подлец и подлец! — Аксен аж зубами заскрипел.
И только тут до Кудеяра дошло: по зреющим хлебам вертится бешеная карусель охоты.
Зверь уже посажен был, егеря унимали псов, и к волку с ножом подсаадашным шел главный охотник боярин Иван Данилыч Милославскяй.
Он зарезал околевающего от собачьих укусов волка, и охотники возликовали. Радостно затрубили в рог. Покрутились над поверженным и умчались пировать победу.
На убитом поле остался один человек. Молодой крестьянин. Он стоял неподвижно: никак не мог поверить глазам.
После двух голодных лет поле обещало обильный урожай. Семья ждала сытную зиму — теленка собирались пустить на племя…
Крестьянин сел на корточки. Поднимал втоптанные в мягкую землю стебли. Но, и мгновения не постояв, они валились, усатыми головками царапнув небо.
Крестьянин все поднимал их и поднимал, а они все падали и падали. Ни ропота, ни слез…
Кудеяр подбежал к крестьянину, встал на колени перед ним.
— Я клянусь тебе и каждому сеятелю клянусь. Клянусь памятью отца и матери — вечных работников! Я, Кудеяр, отомщу за все ваши обиды: да будет это поле мне укором, да будет сниться оно мне каждую ночь, коль позабуду клятву или изменю ей!
Крестьянин с испугом смотрел на Кудеяра. Смотрел, слушал, пятился и бросился бежать.
Вечером Кудеяр отвел Ваньку Кафтана в сторону и сказал ему:
— Ты человек умный и сильный. Люди слушаются тебя. Поезжай к Белгородской черте, собери ватагу людей дерзких и в военном деле умелых. Приведешь ватагу на то место, где стан задумали ставить. Для себя жить — брюхо нажить. Жить для людей — сердце возвеличить!
И уехал Ванька Кафтан товарищей себе да Кудеяру сыскивать.
Мужики Собакина строили боярские хоромы.
Стрельцы, оставленные Плещеевым, глаз с них не спускали.
Лето в разгаре, а дождей не было. Жара томила.
Стрельцы, разморившись, пили в тенечке квас, бабы принесли им котелок со щами, а другой с кашей.
— Поди в било стукни! — сказал старшой самому молодому. — Пусть шабашат, жарко больно.
Молодой стрелец нехотя поднялся с травы, пошел к срубу, на углу которого висела железная доска. Стукнул три раза. Топоры тут же умолкли. Плотники потянулись к речке. Лезли в воду, гоготали, как гусаки, фыркали.
Помывшись, пошли к артельному котлу, где бабы варили варево. Причесались, помолились, достали ложки.
У стрельцов дело шло скучно. Холодный квасок остудил нутро, согнал ленцу, и тут уж, конечно, захотелось чего-либо покрепче.
Молодой стрелец выждал, пока вялый разговор совсем помер, послушал, как сосредоточенно сопит старшой, и сказанул:
— Выпить бы, а то есть ну совсем не хотца!
— Право слово! — подхватили стрельцы, посматривая на старшого.
— Кусок в глотку никак нейдет!
— По чарке не грех, — согласился старшой, и все вздохнули с облегчением, и сам он вздохнул.
Выпили, и разговор пошел. Только ведь о чем ни говори — нечистую силу миновать невозможно.
— В селе у нас было! — пошел молотить языком молодой стрелец.
— Свояк мой по грибы ходил да и заплутался. И встретился ему человек. «Пошли вместе, — говорит, — авось найдем дорогу». И точно: за кустик повернули — дорога сама в ноги легла. Шли, шли — кабачок. Приятель и говорит: «Выпьем?» А свояк тоже человек серьезный, согласился. Вино встречный сам заказывает, чарочку себе, чарочку свояку. Свояк-то у меня мужик умный. Взял да и перекрестил вино. Перекрестил и очутился на церковной крыше. До утра сидел, пока не сняли.
— Чего только не бывает! — поддакнули стрельцы.
— О Кудеяре давно не слыхать, — начал старшой и не договорил.
На дороге пыль столбом. Явились молодцы лесные. Подскочили к стрельцам, окружили.
— Скидавай все, что есть на вас!
Одежонку похватали, оружие поделили, а стрельцов — купаться. К плотникам подъехал Кудеяр. Сошел с коня, сел среди обедавших. Дали ему ложку. Он варева похлебал, похвалил и говорит:
— Дело у меня к вам! Хочу в тайном месте для моих людей городок поставить. Кормить хорошо буду. За работу заплачу так, как царь не каждому стрельцу платит. По десяти рублей.
Мужики повеселей стали.
— А сколько работать-то?
— Чем скорее управитесь, тем лучше. До зимы городок построить надо.
— Нас в лес заберешь, а бабы тут останутся? — спрашивают.
— Берите с собой. Может, кому по нраву будет разбойная жизнь!
— Наше дело подневольное, — отвечают, — а коль понравится у тебя, отчего ж не остаться, останемся.
— Не обижайтесь только! — попросил Кудеяр. — Мешки на вас надену, чтоб дороги нашей не знали, чтоб спроса с вас не было.