К концу июня полк был полностью выведен в Россию. Всю технику поставили на полигон. Солдат раздали по воинским частям ещё в Германии. Некоторые офицеры и прапорщики отбыли к новому месту службы, а оставшиеся поселились в построенных за весну щитовых бараках. Жёны с детьми уехали к родственникам. Повезло тем, у кого жёны служили в полку военнослужащими. Они вместе с мужьями жили в семейном бараке. Офицеры управления полка жили в штабе в своих кабинетах. Одним словом устроились, как могли.
В полку с численностью в полторы тысячи человек осталось не больше сотни. Многие брали краткосрочные отпуска для устройства своих семей, из отпусков не возвращались. Таких невозвращенцев было больше десятка. Ввиду того, что рядового состава не было, на постах стояли часовыми офицеры и прапорщики.
В округе полк на снабжение ещё не поставили, он повис в воздухе. По бумагам в Министерстве обороны он принадлежал Западной группе войск, но дислоцировался в Московском Округе. Эта неразбериха доводила людей до отчаянья. Денежное довольствие не платили. Продовольствия не давали, ссылаясь на то, что в полку нет солдат. Доедали последние остатки, которые привез с собой в контейнерах зампотылу. Хождения Бурцевым по кабинетам высоких начальников результатов не давали. Обозлённые полуголодные люди ещё пытались служить бросившей их власти. Некоторые горячие головы предлагали сесть на танки, совершить поход на Москву и перекрыть ворота у Министерства обороны. Бурцев понимал, что этот экстремизм приведёт к крови. Что к этой сотне танкам подмажутся тысячи не чистых на руку людей, желающих свергнуть эту власть и самим вскарабкаться туда, на её вершину. А за всем этим гражданская война и тысячи погибших и обездоленных. Все бури и ураганы начинаются из совсем безобидного на первый взгляд порыва ветра: по вине одного или двух каких-то головотяпов, зажравшихся в Министерстве обороны; по вине пьяного президента и такого же министра обороны может начаться такое, что остановить потом будет трудно. Бурцев, как мог, пресекал эти дурные порывы горячих голов.
После вывода полка прибыл комдив. Он осмотрел место для штаба дивизии. Бурцев с заместителями встретил его в коридоре штаба полка. На комдива и сопровождающую его свиту посыпались вопросы от полуголодных офицеров. Он отбивался, как мог, а затем обратился к сопровождавшим его офицерам:
— Выбирайте, где какой кабинет разместить. Кабинет комдива будет здесь, — он указал рукой на кабинет командира полка.
— Какие кабинеты? — спросил Бурцев.
— Я планирую здесь штаб дивизии.
— Не будет тут штаба дивизии, товарищ полковник, — строго сказал Бурцев.
— Как это не будет?
— А вот так. Не будет и всё. Часовой их не пустит. А сунутся, прикажу применять оружие. Здесь живут в своих кабинетах офицеры штаба полка. Они своими руками и за свои деньги строили эти бараки.
— В палатках будут жить, — раздражённо, повышая голос, сказал комдив.
— В палатках будут жить офицеры дивизии, — еле сдерживая себя, сказал Бурцев. — Пока ваши офицеры там марки получали, офицеры полка голодали и были лишены второго оклада в валюте. Строили эти бараки, потому как знали, что лето красное пролетит, и песни прекратятся.
— Да, как вы смеете, — с раскрасневшимся лицом комдив приблизился к Бурцеву.
Офицеры полка, стоявшие рядом с Бурцевым, вышли вперёд и своими телами перекрыли дорогу комдиву. Увидев такую сплочённость, комдив испуганно шагнул назад и тут же сник.
— Я доложу о вашем поведении командующему округом, — уже совсем тихо сказал он.
— Докладывайте хоть министру, — сказал стоявший в этом строю Черняк.
Какали мы на них, и на министра в том числе. Точно так, как какают они на нас. Вы хоть пальцем пошевелили, чтобы обеспечить вывод дивизии? Полк выходил, вы в нем ни разу не были, а теперь прилетели на готовенькое?! Вы ему скажите спасибо, — он повернулся к Бурцеву, — что удерживает горячие головы — люди норовят сесть на танки и на Москву. И с каждым днём таких все больше. Месиво будет. А вы прибежали кабинеты выбирать. Людей надо успокоить, чтобы беды не было. Когда шуганёт эта орава на Москву, вам не до кабинетов будет. Да, пожалуй, и тем, кто в Москве. Танки загружены боекомплектом под завязку. В течение шести часов могут оказаться там. И яйца почесать не успеют. Хватит им над нами шутить и издеваться. Так что, не будет здесь штаба дивизии, а сунетесь — с оружием защищать будем.
— Да, да! — зашумели рядом стоявшие офицеры.
Комдив понял, что обстановка в полку накалена, и он решил внести какую-то разрядку.
— А вы знаете, что полк расформировывается? Пришёл приказ министра, — уже спокойным тоном сказал он.
— Тем более, — сказал Бурцев. — Тут будут жить семьи до тех пор, пока немцы не построят им дома, иначе они останутся бездомными.
— Распределим по другим частям, — сказал комдив, переходя на тон уговоров. — Все будут при должностях, никого не оставим.
— Вот и лады, — сказал Черняк. — Как только получим предписание в руки, штаб вам освободим. А пока, извините.
Прошло немного времени, и на полигон вывели всю танковую армию. Весь полигон, сколько мог видеть глаз, был заставлен техникой. Техника и вооружение разворовывалось: снималось всё, что можно было обменять на продукты и пустить на прокорм своих семей. Всё это было похоже на потрёпанную армию в крупном сражении. Но, дело в том, что это сражение произошло без единого выстрела. «И погибнет тот, кто разделится в себе» — так говорится в писании. Разделилось в себе государство — и его дивизии стояли поверженные своими же воинами. Техника стояла без колёс, без аккумуляторов, без двигателей. От некоторых машин остались одни только кузова. Такому безудержному разграблению вскоре подвергнется вся армия. С девяносто первого года армия будет таять, как лёд на солнце. Её полки и дивизии будут числиться только на бумаге. А когда кавказцы захотят отделиться, власти задумают их усмирить, послав в Грозный майкопскую бригаду. Тогда правители поймут, что безудержному пьянству приходит конец, что армии больше нет. Со всей великой России, со всех воинских частей будут собирать свинарей, писарей и необученных вчерашних десятиклассников, что бы укомплектовать эту бригаду. Они пойдут на войну, топить в русской крови кавказцев. Там, в Грозном, укомплектованное наспех войско и погибнет вместе с комбригом, бывшим сослуживцем Бурцева. Но это будет потом, а сейчас взбесившиеся чиновники, депутаты и сомнительный люд всех мастей в ночных клубах засовывают награбленные доллары проституткам в трусы. От армии остались только груды металлолома, да бегающие по полигону немытые, полуголодные и полураздетые рабы в погонах. И только чудо спасло Россию от агрессии извне. Пожалуй, только ракеты с ядерными головками, как белые бивни, отпугивали облизывающихся хищников от некогда грозного, но ныне содрогающегося в агонии тела.
Вспоминая случай на аэродроме: носилки, пьяного Соснина, его голый живот, Бурцев думал:
— Голый этот король. В начале только живот был голый, а сейчас допился — оголился до ручки. И каким же жадным может быть человек, чтобы осквернить, разграбить, отдать на поругание то, где жили твои деды и отцы, где будут жить твои дети, внуки, ради каких-то зелёных бумажек, которые другое государство может печатать триллионами. Вот она философия материалистов, воспитавших целые поколения людей — «после меня хоть потоп». Власть и не могла быть другой — все «совки» родом из этой страны и системы. И то, что они прилюдно порвали и сожгли партийные билеты, доказывает только одно: никакой убежденности и большевистской веры у них нет, есть ложь и обман, который продолжается теми же людьми, только под вывеской «демократ».
Бурцев сидел на свежесрубленном пне и в раздумьях чертил сломанной веткой по земле. Вокруг него сновали маленькие муравьи, они то и дело грузили на себя кусочки коры, комки листвы и относили в огромный муравейник.
— Вот поистине разумные существа, — подумал Бурцев, — в отличие от двуногих, они не тащат из муравейника, а всё в него, создавая там благо «муравьиного общества». Там они могут укрыться от лютого мороза и голодной зимы. А эти двуногие всё тащат из страны, продавая лес, металл, нефть, получая за это зелёные бумажки; оставляют их в другом государстве, не подозревая о том, что с этими бумажками может произойти любое чудо. Там, где они остались, может произойти переворот или инфляция, их украдут или власти этих государств заморозят счета. Господь как учил! «Не копите богатств, где воры да ржа разъедает». Но никто его не понял. И сейчас, тем более, понимать не желают, хотя почтенно кланяются, ставят свечки и крестят лоб. Наиболее активные особи этих двуногих всё гребут и гребут. Наверное, думают, что, награбив, они станут великими. Разве может быть великим человек, скопивший капиталы, — продолжал думать Бурцев. — Кто помнит какого-нибудь купца, скопившего груды золота в каком-то веке. Пожалуй, никто. Великие — Пушкин, Толстой, Рафаэль, Страдивари, Эйфель. Тот, кто создал для народа, а не тот, кто у него украл. Они наивно думают, что награбили на века, даже не подозревая, что «Аннушка на трамвайных путях уже разлила масло». Они думают, что будут владеть миром всегда. «Не может человек владеть миром», — сказал булгаковский Воланд, — «потому, как не может составить план на ближайшее завтра, он смертен, и беда в том, что он внезапно смертен». А в наш век технических катастроф и повального терроризма фактор внезапности увеличивается. А тот, кто путём грабежа и мошенничества скапливает громадные капиталы, является ещё и мишенью для гуляющих по улицам киллеров.
Бурцев посмотрел вокруг себя на голубое небо, затем перевёл взгляд на белые стволы берёз и вдруг ощутил, что весь этот мир и, копошащие в этом мире люди, стали ему безразличны. Ему захотелось уйти, сбросить с плеч погоны, и просто так пожить на свете, не думая ни о чём. Он понял, что весь его труд, все его стремления от лейтенанта до полковника были напрасными. То, что он всю жизнь ставил себе как основную цель в своей жизни, оказалось эфимерным и в итоге никому не нужным. Он вдруг осознал, что пьяный президент и такой же пьяный министр больше его не тревожат. Разочарование, переросшее в апатию — это самое страшное, что может произойти с военным человеком. Это называется, одним словом — деморализация. В этот момент он олицетворял тысячи, таких как он офицеров, выброшенных спившейся властью в леса России.