(Сезон Холода. Риаллар, Джар Илломайн.)
Погребальный костер развели на узкой кромке плато перед входом в Обитель Колодца. В распадке, на месте лагеря, образовалось большое озеро кйти, которая, насытившись, остановила свой рост. Оставшиеся в живых — тринадцать риалларцев, шестеро хильдов, четверо людей Лахлайда — укрылись в Обители: им было уже все равно, на чьей стороне они были до бойни. Джерхейн, к счастью, уцелел, хотя и его зацепил хильдайрский меч. Ард-элларцев не обнаружили: то ли они успели прошмыгнуть в Ворота во время всеобщей паники, то ли все погибли. Лейт чудом уцелела: Тэйн нашел ее, едва очнувшуюся, неподалеку от тела Даллана, и сразу же вытащил наверх, в пещеры.
Лайдов выжило гораздо больше, благодаря вовремя отданному приказу отступить. Сейчас, когда связь с Алуре была прервана, опять встал вопрос о снабжении уцелевших продовольствием; воды в Обители Колодца, к счастью, пока хватало на всех. Кое-какие запасы провизии в подгорном лагере еще оставались. Они позволяли продержаться в режиме жесткой экономии дней десять, но не больше. Люди надеялись, что после Пришествия все вернется на круги своя, но Джерхейн и Ройг, прикинув реальное положение дел, сильно сомневались, что в разрушенной, иссушенной стране что-то быстро изменится к лучшему в короткие сроки. Тэйн был готов снова создать Ворота на Алуре, но только после того, как хаос Пришествия утихнет. Кельхандар, второй создатель Ворот, молчал, угрюмо кивая. К счастью, лайды слушались и почитали Кианейт не меньше, чем его самого. Именно благодаря ей лайды поделились с людьми накопленными ими самими запасами продовольствия, и показали людям несколько неизвестных ранее чертогов Тонхайра, удобных для жилья, и безопасных путей во внешний мир.
У Кианейт неплохо получалось находить общий язык и с лайдами, и с людьми. Джерхейн нехотя признал, что теперь, когда они не связаны ничем, кроме общей беды, они прекрасно ладят на деловой почве. Сын Кельхандара и Кианейт, названный Келлиахаром в честь какого-то героического предка хильдской княжеской династии, крепкий и здоровый малыш, засыпал на руках своей няньки-лайды гораздо быстрее, чемна руках родной матери.
Когда ритуал был окончен, Тэйн собрал пепел в урну, заявив, что собирается положить прах учителя в Усыпальницу, находящуюся в срединной части Джар Ил. Там частичка Даллана обретет бессмертие вместе с древними тумбами. Тонхайр переживет еще множество Пришествий, и Даллан — вместе с ним. Потомки будут гадать, глядя на светящиеся в темноте надписи, об их истинном назначении, и вряд ли кому придет в голову простая мысль, что это всего лишь кладбище… Просто кладбище тех, чьи родственники, друзья, последователи и ученики хотели сохранить частичку памяти о них в веках.
Урна с прахом уместилась на самом краю второго кольца тумб — там словно бы умышленно было оставлено место для еще одного камня-надгробия. Его сделал один из выживших ремесленников Эргалона — простой камень с отрогов Илломайна, аккуратно обточенный, с выбитым внизу именем и годами жизни, с узким стаканом для праха внутри. Ройг закрепил его в небольшом углублении, равноудаленном от остальных тумб, и камень словно врос в пол, идеально войдя в нишу, словно именно это место ждало его в течение многих веков. Завершив дело, Тэйн отошел назад, глядя на пылающие огнем объемные знаки внутри третьего кольца, издававшие тонкую и печальную мелодию. Если вслушиваться, если внимать этим едва слышимым переливам печальной и вместе с тем светлой темы, казалось, что они рассказывают ему какую-то сложную печальную историю — словно чью-то жизнь, длинную, полную перипетий, пришедшую к величественному и справедливому финалу, но в то же время незаконченную. Перед его внутренним взором появился человек — или телл? Кто-то, похожий на телла, но с узнаваемыми человеческими чертами, брел по такому яркому, полному жизни, но в то же время безлюдному миру. Где-то там, позади, остались только что созданные Ворота, впереди лежал новый мир, невинный, неискушенный, такой чистый и прекрасный. Человек — или телл? — обернулся, улыбаясь, глядя на величественные горные вершины, на нетронутые, еще не обжитые долины, зеленые, цветущие, столь прекрасные в своей первозданной чистоте… Камень, плоский грубый камень, светлеющий от его слов, повиновался одному только его искреннему, неистовому желанию.
И город, встающий на этом самом месте. Прекрасный, наполненный жизнью и магией, принесенной желанием Творца и прижившейся здесь, словно родная… И он сам, человек — или уже телл? — нет, все-таки человек — поднимающийся обратно в горы, туда, откуда он пришел, туда, к самым первым своим Воротам в этот мир — далеко не первым на самом деле, но здесь — здесь… есть всего один путь извне, туда, дальше, меняя один за другим великие Потоки, бродя по мирам, задерживаясь в них надолго, чтобы потом снова, снова продолжить путь…
Ворот не было. Там, в глубине гор, в странных, источенных древними тварями подгорных пещерах, не было ничего, кроме тьмы, и тварей, и отчаяния.
Вздрогнув, Тэйн вырвался из водоворота видений, навеянных Усыпальницей. Очнувшись, он ощутил отчетливое подрагивание пола под ногами и вибрацию стен. Мелодия, издаваемая камнями Усыпальницы, стала нарастающе тревожной.
— Тэйн! — обернувшись, он увидел Даниру, испуганно-встревоженную, в проходе между залами. — Джерхейн просит тебя прийти. Кажется, оно началось.
— Что? — не понял он.
— Пришествие!
— Вы уверены, что это оно?
— Да… Кельхандар ушел с плато над распадком, говорит — небо и земля исчезли, смешались, горы дрожат… С неба упал ураган, он принес с собой снег и огонь одновременно… И земля дрожит… Там, снаружи, дышать нечем!
— Ну так пусть не сидят снаружи, — раздраженно буркнул Тэйн. — В пещерах достаточно места.
— Так ты идешь? — спросила она осторожно, видя его странное, безумно-отстраненное состояние. — Что мне передать Джерхейну? И Кельхандару?
— Что хочешь, — ответил он, неистово желая вернуться в круг Усыпальницы. — Впрочем, я приду. Попозже.
Он даже не заметил, как она ушла. Пройдя в круг, в самый центр Усыпальницы, туда, где яркими объемными фигурами висела надпись на шиаллахе, он неожиданно понял, о чем именно она говорит. Медленно и четко, словно по тексту книги, он повторил ее с точностью до малейшего завитка. На самом последнем знаке и звуке тумбы задвигались — отъехали назад, оставляя в центре ровный круг, который неожиданно вздыбился полусферой плит, открывая нечто вроде хрустального саркофага. Там, под переплетением радужных арок, он увидел тело человека — или телла? Нет, все-таки человека… почти как живое, словно бы уснувшее. Человека, который по каким-то странным причинам не смог покинуть этот мир и уйти дальше по Кольцу миров, реализуя свое предназначение. Который, создав одно из самых прекрасных своих творений, почему-то перестал быть Творцом, навеки оставшись в этом не родном, но таком близком, прекрасном и понятном мире…
Со страхом и благоговением Тэйн приблизился к нему. Тело не распалось — оно казалось живым, как будто уснуло глубоким, близким к смерти сном. Внезапно он понял, что тело Кэлленара-Творца действительно мертво, но дух каким-то образом жив. Но как? Почему? Тэйн чувствовал частичку сознания в воздухе, окружавшем Усыпальницу, и само осознание присутствия повергло его сначала в трепет, потом — в хаос неверия.
«Знаешь, я хотел бессмертия, — неожиданно услышал он шелест, похожий на отдаленный шепот. — Они не хотят. Старые Творцы, те, чей огонь давно горит в храме. А я — хотел. Мне хотелось… Мне хотелось, чтобы люди — и не только — знали обо мне. Чтобы помнили мое имя. У меня тогда еще было имя… У них — уже нет. Все они безымянные. А я не хотел…»
«У Арбонна есть имя, — возразил Тэйн, вспомнив старого мастера. И тут же усомнился в своих словах. Кто на самом деле помнит его имя? Никто. Он ведь просто представился ему и Риварду для удобства общения. Он ведь так и сказал «Можете называть меня…» Даже в воспоминаниях Ройга, навеянных Книгами, на самом деле он был безымянным.
«Они смирились с безликостью, — продолжило эхо. — Они смотрели на вещи — на весь мир, на смысл своего существования совсем по-другому. Я же хотел величия. Я хотел, чтобы меня узнавали, помнили, чтобы повторяли мое имя. Они — Творцы — давно потеряли свои имена. Мое, к несчастью, осталось. Я понял это только спустя века, лежа здесь в неподвижности и забвении. Имя привязало меня к этому миру, извратив саму идеюбессмертного Творца. Я перестал им быть. Я не могу умереть, я не могу жить, я не могу вернуться, я не могу идти дальше…
«Я… чем тебе помочь?» — спросил Тэйн, потрясенный до глубины души ужасом положения этой бессмертной тени.
«Творец и корысть — вещи несовместные, — донесся до него глухой шепот. — Никогда нельзя жалеть, когда отдаешь. Нельзя ждать благодарности или награды. Ошибка… Моя ошибка. Творец не может быть тщеславен по определению, иначе он не Творец — он обычный смертный. Творец отдает душу, всю до последней капли и черпает ее снова и снова в окружающем мире и в его людях. В красоте мира, в осеннем листе, падающем на землю, в каплях дождя, в улыбке любимой, в громе небесном, в печальных глазах старика, в беспричинной детской радости. Я слеп и глуп… Я жаждал признания, я давал имена вещам, которые должны оставаться безымянными… Я любил возвращаться в те миры, где творил, чтобы увидеть свое величие и память обо мне. Я ждал благодарности за то, что создал, но слышал только проклятия. Величие и гибель, замкнутые в кольцо, словно само мироздание, преследовали меня. Прости меня…"
За что? — оторопело спросил Тэйн, глядя, как ярко вспыхивает пульсацией контур тела под хрустальным саркофагом.
«Никто не знает обо мне, и все каждый день повторяют мое имя. Я бессмертен — и мертв. Я понял свою ошибку, — он услышал смешок. — За столько лет. Творца судят по делам его. Не по имени. О настоящем Творце вообще… не помнят. То, что он сделал, не имеет словесного выражения. Это как воздух, как огонь, как сама жизнь… Прости меня от лица всех вас. И сотри, уничтожь мое имя."
Плохо понимая суть происходящего, но испытывая величайшую растерянность и жалость к существу, удерживаемому здесь множество веков, Ройг нарисовал и бросил в саркофаг простейший знак Небесного огня. Сотворить его оказалось неимоверно трудно… Там, где-то за каменными стенами пещер, бунтуют и беснуются стихии. Жалкая искра, рожденная гигантскими усилиями, вспыхнула, упала и исчезла в свечении радужных арок, и тело на воздушном ложе, казавшееся невесомым, словно сделанным из тонких нитей паутины, вспыхнуло и сгорело, как сухая щепка. Свечение стремительно потухло, саркофаг растаял, оставив после себя жалкую горстку пепла в самом центре Усыпальницы, прямо на голых камнях, словно и не было никакого саркофагас бессмертным обитателем.
Просто горсть пепла. И не более…
Тэйн, постояв в растерянности, приблизился к нему, собрал прах в ладонь и, не зная, что делать, вынул камень Даллана, смешал прах Творца Кэлленара с его прахом. Потом, повинуясь странному душевному порыву, вытащил из кармана все камни-защитники, кроме камня-талисмана, оставшегося у Лейт, и бросил их в ту же самую урну. И поместил могильный камень на место.
Вот и все. Свечение Усыпальницы исчезло, знаки ши-ала потухли, унеся с собой все загадочное волшебство этого места. Теперь это был один из множества залов Тонхайра. Даже хэльдов здесь не было. Никаких. Даже самых простейших.
Неожиданно его разобрала злость. Неужели все так глупо и просто? Гордыня Творца, не позволившая ему должным образом завершить собственное творение? Уродливое посмертие, извратившее идею истинного бессмертия? Эх, шарахнуть бы чем-нибудь по этому гнусному месту, чтобы следа от него не осталось… Чтобы навсегда стереть из памяти этого мира гордыню его самого первого творца, избавить от ошибок, и найти, наконец, тот единственный путь — выход — для всех…
А потом, словно повинуясь чему-то извне, чему-то, идущему из души, он понял, что и как именно он должен сделать.
…И он принялся за работу, не зная, в какую форму выльется его творение потом, после, но вкладывая в то новое, что рождалось под его рукой, всю свою душу, свою любовь, ненависть, страсть и блаженный покой, и в особенности — свою мечту о будущем, мирном и свободном, со множеством дорог и возможностей, и главное — с возможностью счастья для каждого, кто решится пройти своим путем. Призывая на помощь все силы вселенной, он что-то выкрикивал — то ли отдельные слова, то ли целые заклятия, то ли настоящие сложные конструкции из гармоний, символов и стихий — на самом деле он и сам не понимал, что делает; и в какой-то момент он неожиданно осознал, что там, вовне, за его спиной, за надежными каменными стенами вокруг него что-то неумолимо и безвозвратно переменилось. Музыка Потоков, прекрасная, всесильная, разрушительная для одного маленького и слабого человеческого тела, звучала в нем с нарастающей мощью и совершенной, невыносимой гармонией, и он запретил себе отвлекаться, продолжая работу, повинуясь не разуму и не памяти, а какому-то постороннему чувству, побуждавшему его воспроизводить те самые, забытые мирозданием, неясные, а по сути — никогда и никем не понятые слова. Слова, порождения странных, на грани безумия образов, которые теперь, повинуясь некоей силе, льющейся прямо из сердца, становились реальностью…
Многоцветная и неожиданная вспышка перед глазами, а может быть, и в глубине сознания, ослепила его. Камни падали сверху, он плохо понимал, что происходит, содрогания свода, стен, пола, из слабых стали резкими и ритмичными, и он, неожиданно осознав, что свод Усыпальницы рушится прямо над ним, то ли от его неосторожных и безрассудных действий, то ли в результате Пришествия, вошедшего в этот момент в полную силу, — он рванулся наружу, за пределы круга тумб, но не успел, сбитый с ног очередным камнем, придавленный остальными, даже не успевший по-настоящему отделить сон от реальности…
Он очнулся в той же самой каморке в Обители Колодца, где жил когда-то еще до создания лагеря у Ворот. Тут до сих пор лежали его вещи, книги, оружие. Рядом, на низенькой табуретке около стены, закутавшись в лайдский плащ, сидела Данира, с каким-то рукоделием в руках. Зрелище было до того необычное, что он решил, что еще не проснулся, но, заметив его удивленный взгляд, она отложила в сторону одежду, которую зашивала, поднялась и присела на край ложа рядом с ним. Глаза у нее были усталые, но спокойные, словно она не слишком волновалась за его самочувствие.
— Как ты? — улыбнулась она, глядя, как его рассеянный взгляд блуждает по потолку и стенам.
— Не очень.
Голова и ребра болели: видно, тот камнепад ему не привиделся, и камешками его приложило основательно. Он осторожно сел, обнаружил, что двигаться не так больно, как он боялся, и, спустив ноги, уперся требовательным взглядом в Даниру.
— Что со мной было?
— Часть пещер вокруг Усыпальницы неожиданно начала рушиться. Случился обвал.
— Я бы сказал, что это сама Усыпальница начала рушиться, — перебил ее Тэйн.
— Тебе виднее, — кивнула она. — Потом все неожиданно прекратилось. Тебя оглушило, но не завалило. К счастью. Там, где были тумбы, теперь куча камней и провал в соседнюю пещеру.
— Жаль, — вздохнул он. — Я хотел, чтобы к могиле Даллана можно было бы приходить… — тут он вспомнил о Кэлленаре-Творце, но рассказывать Данире пока не стал. Потом. Успеется еще. — А что снаружи?
— Ничего.
— То есть?
— Понимаешь, примерно тогда же, когда обрушилась Усыпальница, хаос снаружи резко пошел на убыль и постепенно исчез совсем. Сейчас там…Я даже не знаю, как это описать. Может быть, ты сам посмотришь? Только возьми куртку потеплее.
Отыскав куртку, он, встревожено оглянувшись на Даниру, побрел по направлению к выходу из пещер.
Там, на плато над долиной, была ночь. Тэйн обнаружил Кельхандара, стоявшего на самом краю с неподвижностью статуи. Озера кйти не было. Распадок был девственно чист, там не осталось ни следов лагеря, ни следов сражения, даже окрестные валуны были сглажены, словно на морском берегу. Темноту ночи рассеивал свет Алуре, ночного солнца Теллара, и Небесного Острова Агваллар, привычно сиреневого с серебристыми разводами. В чистом морозном воздухе кружились большие, искристые снежинки, медленно падали вниз и застилали землю ровным пушистым слоем снега. Тэйн неожиданно вспомнил, что по обычному календарю сейчас где-то начало сезона Холода. Воздух был чист и вкусен, дышалось легко, словно не было никакого Пришествия, не пылало жаром небо, не горела земля, не дули адские раскаленные ветра.
— Так оно было или нет? — спросил он раздраженно, ни к кому не обращаясь.
— Не знаю, — откликнулся Кельхандар, пятясь от края. — Но то, что оно началось — я уверен. Сам видел, своими глазами. Кажется, оно закончилось, едва начавшись. А может быть оно такое и есть… В общем, что бы ни случилось, нам повезло.
Тэйн долго молчал, переживая догадку, которая возникла сразу же, как только Данира связала камнепад в Усыпальнице и прекращение хаоса. Потом все-таки отважился пересказать им все, что произошло с ним, когда он хоронил прах Даллана.
— Кэлленар-Творец… — задумчиво проговорила Данира. — Арбонн рассказывал мне о нем, но я не придала значения, если честно. Получается, он был жив?
Тэйн пожал плечами.
— Теперь-то он точно мертв. Неужели все было из-за него? — спросил Кельхандар. — И Пришествие? Нет, я ничего не понимаю, — решительно заявил он. — Пришествие прекратилось, едва начавшись, как только рухнула Усыпальница. Мы с Киа так и решили, но… — его взгляд требовательно уставился на Тэйна. — Что именно ты сделал с ним и с ней?
Ройг долго молчал, глядя на заснеженную долину.
— Если бы я понимал, что именно.