Прежде чем закрыть заседание, Калле внес деловое предложение. За время своих рейдов он установил, что город сильно страдает от клопов. Как ни странно, во всем городе не было фирмы по борьбе с клопами. С небольшим начальным капиталом можно было бы такую фирму основать. Циффель обещал подумать над этим вопросом. Он несколько усомнился в том, что жителей города можно будет легко подвигнуть на какие-либо акции против паразитов. Слишком много у них самообладания. И, не придя ни к какому решению, они разошлись каждый в
свою сторону.
14
Перевод Н. Штынкина и П. Глазовой.
О демократии. О своеобразии слова "народ". Об отсутствии свободы при
коммунизме. О страхе перед хаосом и перед мышлением
Когда они снова встретились, Калле предложил пойти в другое заведение. Он считал, что в ресторане-автомате - всего десять минут ходьбы - кофе вкусней. Толстяк сидел с кислым видом и, видимо, ничего не ждал от перемены
места. Поэтому они остались.
Циффель. Когда людей всего-навсего двое, им трудно осуществить демократию. Вот если бы мы приравняли каждый фунт веса одному голосу, то при такой избирательной системе преимущество было бы на моей стороне. Тогда все было бы оправдано - я хозяин моего зада, и есть все основания предполагать, что он будет голосовать за меня,
Калле. Внешность у вас в общем-то демократическая, мне кажется, что это нужно отнести за счет вашей полноты, она уже сама по себе говорит о покладистом характере. Демократический означает как бы дружеский, разумеется, если демократические склонности проявляет человек порядочный, а не какой-нибудь голоштанник, с чьей стороны поползновение на демократизм было бы равноценно бесстыдству. Один знакомый кельнер жаловался мне на богатого торговца пшеницей, никогда не дававшего приличных чаевых. Торговец считал, что, будучи настоящим демократом - а именно так он себя во всеуслышание отрекомендовал другому посетителю, - он не хочет унижать кельнера. "Я ведь не позволю никому дать мне на чай, - добавил торговец, почему же я должен считать, что кельнер хуже меня?"
Циффель. Я не думаю, что демократичность можно трактовать как свойство человеческого характера.
Калле. А почему бы и нет? Я, например, нахожу, что сытые собаки имеют вид более демократичный, чем голодные. Я убежден, что внешний вид имеет первостепенное значение, и даже больше того - в нем вся суть. Возьмите Финляндию. Фасад у нее вполне демократический; а если вам плевать на фасад и вы уберете его, что останется? Что угодно, но не демократия.
Циффель. Мне кажется, что нам следует все-таки пойти в ваш ресторан-автомат. (Охая, встал и потянулся за своим пальто.)
Калле (остановил его). Будьте же тверды, слабость - недостаток всех демократий. Вы же не станете оспаривать меня, если я скажу, что Германия, до того как у нее стал фашистский вид, имела вид абсолютно демократический. Побежденные генералы разрешили трактирщику Эберту проложить прямой провод в главную ставку, чтобы он мог докладывать по телефону о народных волнениях. Высшие должностные лица и судьи высоких рангов совещались с ним, как будто иначе и быть не могло; а если кто-либо из них иногда зажимал нос, это служило верным доказательством того, что они уже не могут идти куда хотели бы, а должны идти именно к трактирщику Эберту, чтобы не лишиться должностей и пенсий. Я слышал, как-то раз один из рурских промышленников, известный своими пангерманскими настроениями, попытался воспротивиться этому. Тогда трактирщик твердо, но вежливо попросил его сесть на стул, двум социал-демократам велел поднять себя повыше и победоносно уперся промышленнику пяткой в затылок. Господа поняли, что без народного движения дело не пойдет. И тогда две-три удачные операции привели к цели. Сперва они путем инфляции устроили кровопускание мелкой буржуазии, да так, что она вконец разорилась. А тарифно-таможенная политика в интересах прусских юнкеров разорила крестьян. Выкачав из иностранных банков миллиарды, хозяева заводов подняли на такую высоту рационализацию производства, что оно смогло обходиться гораздо меньшим количеством людей, чем прежде. В результате большая часть профессиональных рабочих превратилась в профессиональных нищих. Затем из разоренной мелкой буржуазии, разоренных крестьян и рабочих было организовано национал-социалистское народное движение, с помощью которого так удобно было развязать новую мировую войну. Все эти события развивались, не нарушая порядка внутри страны. Порядок обеспечивала вновь созданная армия наемников, которую союзники с самого начала разрешили навербовать для борьбы против внутреннего врага.
Циффель. И все же это была демократия, хотя демократы были слишком благодушны. Они не понимали, что такое демократия, я имею в виду буквальный перевод этого слова - народовластие.
Калле. Вы никогда не замечали, что слово "народ" - крайне своеобразно? Его внутренний смысл абсолютно не совпадает с внешним. Вовне, по отношению к другим народам, крупные промышленники, юнкеры, высокопоставленные чиновники, генералы, епископы и т. п. выступают, конечно, от лица немецкого и никакого другого народа. Но внутри страны, где речь идет о власти, оказывается, что все эти господа третируют народ, называют его не иначе как "инертной массой", "мелкой сошкой", "низами" и т. д. Себя они к ним не причисляют. Хорошо было бы, если бы народ последовал их примеру, то есть перестал причислять их к немецкому народу. И тогда, согласитесь, слово "народовластие" приобрело бы вполне разумный смысл.
Циффель. Но такое народовластие было бы не демократией, а диктатурой.
Калле. Верно, это была бы диктатура девятисот девяносто девяти над одним.
Циффель. Все это было бы чудесно, если бы не означало коммунизма. Согласитесь, что коммунизм кладет конец свободе индивидуума.
Калле. А сейчас вы очень ощущаете свою свободу?
Циффель. Если уж вы так ставите вопрос - то не очень. А зачем мне менять отсутствие свободы при капитализме на отсутствие свободы при коммунизме? Вы ведь, кажется, не отрицаете, что при коммунизме полной свободы не будет?
Калле. Совершенно верно. Я и не обещаю полной свободы. Абсолютной свободы вообще ни для кого не существует. Ни для тех, кто стоит у власти, ни для народа. Капиталисты тоже не абсолютно свободны, это же ясно! Они, например, не имеют достаточной свободы, чтобы назначить президентом коммуниста. Или чтобы изготовить ровно столько костюмов, сколько требуется, - не больше, чем население может купить. С другой стороны, при коммунизме вам запрещено позволять себя эксплуатировать, - с этой свободой уже покончено раз и навсегда.
Циффель. Вот что я вам скажу: народ захватывает власть только в крайнем случае. Это связано с тем, что человек вообще думает только в крайнем случае. Когда уж вода к горлу подступит. Люди боятся хаоса.
Калле. Кончится тем, что из-за страха перед хаосом им придется смирно сидеть в подвалах разбомбленных домов под дулами эсэсовских револьверов.
Циффель. В желудке у них будет пусто, и они не смогут выйти на улицу хоронить своих детей, но зато будет царить порядок и им почти не придется думать. (Встал. У него снова появился интерес к разговору, несколько угасший во время политических рассуждений Калле.) У вас может возникнуть ложное впечатление, будто я их критикую. Совсем наоборот. Слишком напряженное мышление мучительно. Здравомыслящий человек избегает его всюду, где только это возможно. В известных мне странах, где мышление требуется в огромных масштабах, просто невозможно жить. Жить так, как я это понимаю. (Он озабоченно выпил свою кружку пива.)
Вскоре они попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.
15
Перевод Е. Никаева.
Мышление как удовольствие. Об удовольствиях. Критика слов. Буржуазия не
обладает историческим мышлением
Калле. Любопытно, что необходимость мышления вызывает в вас, интеллигенте, такую неприязнь. При этом вы ведь ничего не имеете против своей профессии - скорее наоборот.
Циффель. Только одно: что это - профессия.
Калле. Всему виной современное развитие общества. Образовалось целое сословие, интеллигенция, которая должна заниматься мышлением и которую специально этому обучают. Она должна продавать предпринимателям свою голову, как мы продаем руки. Вы, конечно, уверены, что мыслите для всего общества; с таким же успехом и мы могли бы думать, что для всего общества производим автомобили; мы этого не думаем, мы знаем, что они для предпринимателей, а общество - черт с ним!
Циффель. По-вашему, я думаю только о себе, когда думаю, как мне продать то, чт_о_ я думаю, а то, чт_о_ я думаю, на самом деле предназначено не для меня, то есть не для общества?
Калле. Именно.
Циффель. Об американцах, намного опередивших нас в своем развитии я читал, что у них принято смотреть на мысли как на товар. В одной из ведущих газет мне встретилась такая фраза: "Главная задача президента - продать войну конгрессу и стране". Подразумевалась мысль: вступить в войну. Когда американцы ведут дискуссии по вопросам науки или искусства и хотят выразить свое одобрение, они говорят: "Идет, покупаю!" Просто у них слово "убедить" заменено более точным словом - "продать".
Калле. Понятно, что при таких обстоятельствах можно проникнуться отвращением к мышлению. Это уж никакое не удовольствие.
Циффель. Во всяком случае, мы сходимся на том, что жажда удовольствий одна из высших добродетелей. Там, где ей приходится туго или вообще в ней видят порок, - там что-то подгнило.
Калле. Удовольствие от мышления, как мы видим, основательно подорвано. Да и все удовольствия вообще. Во-первых, они слишком дороги. Чтобы только взглянуть на пейзаж, надо платить деньги, живописный вид - это прямо-таки золотое дно. Даже чтобы отправить естественную нужду, надо платить - ведь уборная и та стоит денег. В Стокгольме ко мне регулярно заходил один знакомый; я думал, ему нравится беседовать со мной, но оказалось - его привлекает моя уборная, в его собственной было слишком грязно.
Циффель. Французский поэт Вийон в одной из своих баллад, сетовал на то, что не имеет возможности прилично питаться и что из-за этого он стал не способен к любви. Об удовольствии от еды он уж и не помышлял.
Калле. А подарки? Да и все прочее, начиная с приема гостей и кончая выбором перочинного ножика для сынишки. Или, скажем, вы идете в кино. Вам должно доставить удовольствие то, что не доставило никакого удовольствия авторам фильма. Но вот что самое главное: удовольствия начисто отделены от прочей жизни. Они предназначаются только для того, чтобы человек мог отдохнуть, а затем снова приступить к тому, что удовольствия не доставляет. Вообще деньги платят лишь за то, что не доставляет удовольствия. Мне однажды пожаловалась проститутка, что какой-то клиент отказался ей платить только потому, что у нее случайно вырвался сладострастный вздох. Она спросила меня, а как при коммунизме?.. Но мы отвлеклись от темы.
Циффель. И прекрасно! Мы не обязаны выдавать на-гора продукцию. Значит, мы можем не ограничиваться изготовлением шляп или зажигалок. Мы вольны думать что хотим или, точнее, что можем. Наши мысли - это как даровое угощение. Кстати, не поймите меня превратно: ведь я не правительство и, следовательно, не могу извлечь из этого никакой пользы. В прошлый раз я вовсе не высказывался против мышления, хотя меня и можно было так понять; я из тех, кого доктор Геббельс называет интеллектуальными бестиями. Я только против такого общества, где человек обречен на гибель, если он не производит мыслительных операций гигантского масштаба, то есть против общества, отвечающего идеалу доктора Геббельса, который полностью решает всю проблему, вообще запрещая мышление.
Калле. Я не согласен с теми, кто Гитлера называет просто дураком. Получается, что если б он вдруг стал мыслить, то его бы уже и вовсе не было.
Циффель. В этом что-то есть. Заповедник для мышления, где запрещена охота на мысли, существует не только в гитлеровской Германии; вся разница в том, что там по колючей проволоке, которой обнесен этот заповедник, пропущен электрический ток. Весьма неразумно называть речь Гитлера, с которой он в тысяча девятьсот тридцать втором году выступил перед собранием рейнских промышленников, - глупой. По сравнению с этой речью статьи и речи наших либералов кажутся детским лепетом. Гитлер, тот по крайней мере знает, что без войны капитализма у него не будет. А либералы этого не знают. Возьмите, к примеру, немецкую литературу, которая после Карла Крауса погибла вместе с Манном и Мерингом.
Калле. Они все еще думают так: пусть мясник остается, только пусть издадут закон, который запретит ему резать скот.
Циффель. Вот где золотое дно для юмориста! Поставим вопрос так: "Как сохранить свободное соревнование и при этом избежать анархии?" Не ясно ли, что лучшим решением этой роковой проблемы являются картели? Вполне естественно, что попытки картелей установить мировой порядок ведут к мировым войнам. Войны - это не что иное, как попытки сохранить мир.
Калле. Вторая мировая война вспыхнула еще до того, как появился хоть один труд по истории первой.
Циффель. Здесь все дело в глаголе "вспыхнула". Им пользуются, преимущественно говоря об эпидемиях. Почему? Потому что считается так: никто в них не виноват и никто не может им помешать. Уже в наши дни употребление этого глагола применительно к голоду в Индии сбивает людей с толку, потому что этот голод просто устраивают спекулянты.
Калле. Глагол этот еще применяют в связи с любовью. Иногда он даже уместен. Но вот что было с женой моего приятеля: как-то она ехала в поезде с одним господином и, остановившись в отеле, из экономии сняла вместе с ним номер на двоих, а потом между ними вспыхнула любовь, - что она могла сделать? Впрочем, большинство супругов спят вместе, а любовь между ними так и не вспыхивает. Говорят, войны вспыхивают в том случае, если одно из государств - а в ряде случаев и его союзники - особенно воинственно настроено. Иначе говоря, если оно склонно применять насилие. И я часто задавал себе вопрос: а как же тогда быть с наводнением? Обычно реку называют "разрушительной силой", а русло с его живописными фашинами и бетонными сооружениями считается вполне мирным; когда река выходит из берегов и все кругом разрушает, она, естественно, и является виновницей бедствия, сколько бы она ни оправдывалась, что, дескать, в горах прошли сильные дожди, что вся вода устремилась в нее и что со старым руслом она уже не может мириться.