1
Великий князь киевский, Святослав Всеволодович, с небольшой конной охранной дружиной въехал через Софийские ворота в город Владимира Святого на Киевских Горах; копыта гулко стукали по деревянному настилу. Князь - в летней ферязи, в круглой шапке, опушенной соболями. Редко он так-то ездил по Киеву, но сегодня не мог себе найти место и решил он съездить в церковь Богородицы (Десятинная церковь) помолиться святым мощам Климента, поклониться гробу Владимира Святого и его жене Анне, и первому Святому на Руси - княжне Ольге-Елене.
Князя Святослава душила ярость, гнев застилал глаза, болью отдавало сердце: обложили его мономаховичи - в Вышегороде (12 км от Киева) сидит Давид, в Белгороде - Рюрик, а в Залесской Руси - Всеволод... Вот ведь каков оказался сын Юрия Владимировича Мономахича: за все добро, которое он сделал Всеволоду, тот отплатил такой жуткой неблагодарностью - полонил его сына Глеба с черниговскими боярами...
Но внешне киевский князь кажется спокойным: мерно покачивается в седле - едет по улице, огороженной с двух сторон высоким забором - острогом - не пролезть, не перепрыгнуть ни пешему, ни конному; в дворы можно пройти лишь через дубовые ворота, которые, как правило (даже днем) закрывались... Видны только верхние части теремов с вежами-башенками, да главы с крестами деревянных домашних церквушек.
Вот, направо, возвышается - краснеет (в то время не штукатурили) кирпичная одноглавая церковь Святого Федора... Сейчас хоть не до любования этим великим древним городом, столицей Русской земли, но все равно успокаивался он...
Теперь улица повернула чуть направо (на северо-восток) и пошла прямо к деревянным Подольским воротам, - оттуда дорога на Подол по Боричеву спуску. Они свернули налево от улицы и съехали к Десятинной церкви, обошли ее и оказались на площади - перед фронтальной ее частью. Чуть дальше, с правого торца, шумел Бабий Торжок, где продавали домашний скарб, вещи для хозяйства: горшки, ухваты, сковороды, мисы, котлы, скалки и многое другое. С презрением отвернул голову Святослав от суетившихся, про все забывших смертных, кроме страсти-наживы, и думающие только о том, как бы подороже продать-обмануть и подешевле купить. Он поднял глаза на главный купол, с горящим желтым ослепительным огнем золоченым крестом, бросил взгляд на остальные шесть куполов поменьше и так же покрытых свинцовыми, тускло-металлически поблескивающими на солнце листами, и перекрестился: "Прости нас, Господи, грешных: меня, Великого князя, и простых русских, которые даже не знают, что они торгуют на тех самых местах, где когда-то были святыми!.." Действительно (Святослав это точно знал), там, где сейчас неистовали обезумевшие люди - "купи-продай" - было деревянное капище с богами, - пусть языческими, но с богами, с которыми народ много веков жил, молился им, просил у них помощи, совета, и - ведь помогали они: укрепляли души и тела молящихся ("теперь все получиться: боги помогут!"), и, самое главное, благодаря им, люди объединились в народ - со своим языком, культурой и все одолевающим сознанием душевного единства...
Еще раз взглянул на базарную толпу: "Как могут они так быстро переметываться - предать своих кумиров, забыть их?!.." - слез с коня, поправил лежащую у себя на груди широкую темно-русую с проседью бороду, передал повод ближайшему дружиннику, снял шапку, перед тем как зайти в церковь, вновь перекрестился, - все сделали тоже самое.
Старше Святой Богородицы, построенной при великом князе Владимире Святославовиче (христианское имя Василий) византийскими мастерами, которые перевезли храм Святого Василия из города Херсонеса, была только небольшая каменная церквушка Ильи Пророка в Подоле, где еще чуть ли не за сто лет до крещения Руси молились первые христиане (туда же ходила и первая Святая из русских родная бабушка Владимира Святославича Крестителя, княгиня Ольга). Конечно, церковь Богородицы не сравнить с соборной тринадцатикупольной Святой Софией ("молодшей" почти на полторы столетия, построенной всем христианским миром), но...
Дружина осталась ждать.
Молодые - из отроков - черниговцы и северяне, не видевшие еще легендарную церковь, изумленно осматривали... Особенно их поражала квадрига - бронзовая четверка коней в 2-3 раза больше натуральной величины, установленная на правой стороне центрального входа... Великий князь вышел из церкви посветлевшим, успокоенным. Подошел к Кочкарю (его любимец, сотский - из черных клобуков, - он был всем для князя: постельничим, конюшим, стремянным, ловчим, начальником личной охраны и тайным советником), взял повод, и с помощью его сильных рук влез в седло, заговорил Святослав Всеволодович, обращаясь к своим ближним:
- Бог снял с меня грехи; а мой прапращур, Святой Василий-Володимер, дал мне право на любое действо, чтоб я, единственный имеющий право на Киевский стол, мог там усидеть!..
Придя домой, князь велел подняться к себе Кочкарю, позвал свою жену. Княгиня побледнела, когда села на лавку напротив Кочкаря - встретились глазами: "Что случилось?!.. Неужели прознал!" - "Не знамо..."
Святослав Всеволодович, в белой вышитой рубашке, в синих портках, заходил по горенке (Слуг выпроводил.) - распалился гневом, разжегся яростью:
- ...Отомстил бы я Всеволодке, да нельзя: подле меня Ростиславичи - эти мне во всем делают досаду в Русской земле; ну да мне все равно: кто мне из Володимерова племени ближе, то и мой, - Кочкарь облегченно передохнул, у княгини постепенно начали розоветь щеки, и в глазах появилась осмысленность. Князь продолжал, но уже остепененно - Давид Ростиславович с женой и со старшей дружиной охотится и рыбалит на правом берегу Днепра, напротив Вышгорода.... Вчера вечером прискакал мой соглядай, сказывает, что еще дня 3-4 будут они там.... Мы тоже поедем, возьмем сети, соколов, но только не рыбу ловить и не уток-лебедей бить, а... - он резко остановился, повернулся к княгине и, пугая ее страшными глазами, - Давида!.. Рюрика выгоню, - завладею один с братьями Русскую землю и тогда стану мстить Всеволоду за всю обиду... Кочкарь, вели собраться... - только вместо ловчих, сокольничьих и выжлятников возьмем с собой молодых сильных отроков из дружины. Одень их как на охоту, но кольчуги, шлемы, боевые луки и стрелы положь в торбы извозных... После полудня выезжаем... Постой, зайди к воеводе и скажи, чтоб тоже начал готовиться - он знает что делать - с ним еще утром обговорено...
* * *
Киев удивлялся: "Как шумно и многолюдно выезжает на этот раз на охоту князь-то!.." У каждого, кроме вьючной лошади, - запасной конь. Вышли из города через Лядские ворота. Княгиня, по-дорожному одетая, сидела боком на рослом гнедом иноходце. Проехали деревянный мост через речку Крещатик, дорога - широкая, утоптанная, пошла на подъем, - справа показалось Перевесище (место, где ловили птиц, - пологий откос, заросший травой - кое-где уже пожухлой, - кустарником с пожелтевшими, покрасневшими листьями - на дворе Листвень) - разделилась, повернула направо - к Кловскому монастырю, они поехали прямо, а потом по тропе спустились вниз, пройдя дубовую рощу ("ни один лист еще не окрасился"), оказались в Берестове. Заехали в княжеский двор, попили квасу на меду, заменили несколько лошадей плохо подкованных и тут же выехали... Святослав Всеволодович велел остановиться перед церковью Спаса, снял шапку, помолился. Повернулся к Кочкарю:
- Здеся Юрий Володимирович (Долгорукий) похоронен. Негоже великому князю тут лежать. Меня рядом с Ярославом Великим (Мудрым) положите...
Кочкарь тоже перекрестился, посмотрел как-то странно, искоса, своими темными нерусскими глазами.
- Положим, князе... великий.
Святослав Всеволодович вдруг почувствовал неясную тревогу, тоску, - попытался стряхнуть с себя все это... улыбнуться; посмотрел на княгиню, у той тоже как-то ("Может показалось?") странно синели глазенки... У князя расширились ноздри, борода взъерошена, глаза озорно-упрямо заблестели.
- Я никому не отдам великокняжеский стол - чего бы это не стоило мне и умру, будучи великим русским князем!..
На перевозе забрали два весельных парома - переехали на левый луговой берег, - Святослав преобразился. Вперед услал сторожей ведомцев, велел им найти место напротив Давида и, незаметно следя за ним, ждать его, Святослава. Рыболовные и охотничьи сети велел сложить вместе с другими орудиями лова и заодно с княгиней отвезти за луга - в охотничьи избушки в липовой роще. Жене сказал, улыбаясь:
- Видел я, как тебе за градом-то нравится - вон как глазами лупила по сторонам... на воду смотрела... Как ноздерками дергала... Побудь там: поживи, отдохни...
Остальным велел одеть боевые доспехи, вынуть и натянуть боевые луки, прицепить колчаны со стрелами и мчать вслед за ушедшими ведомцами.
* * *
В это самое время группами, небольшими отрядами выходили из разных ворот Киева дружинники Святослава Всеволодовича. Перейдя в разных местах речку Глубочицу: кто через мост, кто - бродом, рассредоточились в роще на Кирилловых горах...
Воевода построил дружину в боевую походную колонну; вперед и по бокам выделил сторожей и повел на Данилов стан. Дорогу показывал великокняжеский соглядай-ябедник.
К вечерним сумеркам дошли. Остановились, засели за небольшим оврагом с ручейком на дне. На левый берег Днепра ушли-переправились две группы по 5 человек на лодках-долбенках, чтобы найти и сообщить Святославу Всеволодовичу, что они подошли к стану Давида и притаились - залегли за Ручейным оврагом...
Воевода велел разведчикам, которые следили за вышегородским князем, дать сигнал, как только Давид и его дружина улягутся спать.
Но они долго еще не ложились: сидели у костров, пили-ели, некоторые затягивали песни - шум, хохот, говор...
Наконец, у догорающих костров остались только сторожа, которые тут же уснули - "Кого бояться? - На своей чай, на русской земле..."
* * *
Святослав Всеволодович оступился в темноте - ком черной луговой земли оторвался от невысокого размытого обрыва и с шумным плеском упал в струящуюся воду. Кочкарь сильной рукой, приподняв князя, дернул к себе... Двое неотступно следовавших за ними молодых дружинников - из русских - столкнулись друг с другом. Княжеский сотский повернулся к ним: белый оскал его зубов в темноте отрезвил отроков ото сна и усталости.
- Ладно хоть дождя нет, - князь говорил шепотом.
- Все равно темно - тучами обволоклись звезды и луна... - Кочкарь - громким голосом. - Там не слышно нас, княже, - Днепр широк, да и ветер оттуда...
Около самой воды, где росли кусты краснотала, притаились лучники с луками и самострелами (у одного тускло блеснула короткая стальная дуга...) Кочкарь спросил кого-то в темноте:
- Приготовили зажигательные стрелы?
- Эхе!..
- Ждите! Теперь уже скоро... Как только начнется там, - часть людей могут вырваться и на лодках пойдут сюда, и наверняка с ними будет князь Давид... Смотрите, прежде себя не выдавайте, когда уж близко услышите, то только тогда ожгите небо огненными стрелами, а вы стрелите и - в лодки и за ними...
Князь Святослав подумал, что показалось, но нет: наклонившись и приблизившись к лицу одного из лучников, увидел: у того рот, нос и щеки - темно-синие (издали в темноте - черными казались)...
Подскочил Кочкарь:
- А, а!.. Опять жрали! Я вам!.. - замахнулся Кочкарь, но молодой дружинник ловко увернулся. Сотский повернул к князю: - Оставляют дозор и ходят жрут перезрелую ежевику. Барабаются бисовы дети в темноте - рожи чернят... Давидовых людишек до смерти напугают, - неожиданно громко хохотнул Кочкарь...
На другой стороне Днепра вдруг залаяли охотничьи собаки; к ним присоединился звероподобный ор сотен мужских глоток... Звон-стук металла, треск ломающихся копий - характерный шум боя.
Князь прислушался: кажется, слышится плеск весел, скрип уключин... Он увидел, как посыпались искры на землю (осветилось лицо лучника) от удара огнива по кремню-камню, - подскочивший Кочкарь дал отроку по уху...
- Рано еще!.. Сучий сын...
Теперь уже ясно слышался шум приближающихся лодок. Святослав крутил головой, ища сотского, - и тут послышался срывающийся голос Кочкаря:
- Стрелите!..
Три-четыре огнива стукнули по кремневым камням - брызнули мелкие огневые звездочки, задымились трутневые веревочки, на них подули - они превратились в огненные змейки - вспыхнули красными огоньками; от них зажигали обмотанные просмоленной паклей стрелы и пускали в небо. Взлетев над масляными водами широкой реки, высветили три лодки приближающиеся к берегу. По ним начали бить самострелами, засвистели длинные стрелы боевых луков...
Погасло небо - стрелы ушли в воду, и, когда вновь взлетели осветительные стрелы, то лодки, отвернув от них, уже шли вниз по течению. На третий раз - лодок не было видно...
Святослав Всеволодович с Кочкарем со своими отроками на лодках выгребали на середину реки и устремлялись на тот берег...
Когда пристали к берегу, по крутому обрыву вскарабкавшись, поднялись в Давидов стан, то все было кончено: дружина Давидова (оставшаяся на берегу) - полонена - обошлось без большой крови - только сторожей побили, а остальных взяли так - сонных, пьяных. А вот Давид Ростиславич с княгиней ушел!..
Сокрушался князь Святослав:
- Чуяло сердце!.. Надо было мне в погоню за ними!.. - накинулся на своего воеводу: - как ты Давида упустил?!
Воевода опытный, переживал, и сам не мог понять: "Как я упустил его?! Ведь сразу же стан от реки отрезал..."
К воеводе близко - лицом к лицу - подошел князь Святослав Всеволодович и, глядя в освещенное разгоревшимся костром, лицо его:
- Доброслав Емельяныч, отбери бояр из полоненных, которые хотят ко мне перекинуться и приведи их ко мне. Надо, чтобы они помогли взять Вышгород, пока туда не вернулся Давид.
Вышгород взяли легко - даже помощь вышгородских полоненных бояр не понадобилась - в городе не было ни дружины, ни засады - ворота были открыты...
Переночевали. Рано утром великий князь Святослав, не выспавшийся, опухшие глаза - щелочкой, борода не чесана, вышел к собравшимся своим дружинникам. Вокруг его, рядом, стояли ближние бояре.
- Братья, дети мои, некогда нам отлеживаться - надо искать Давида, иначе: война, большая кровь!..
Воевода с Кочкарем разделили дружину на небольшие отряды и услали на поимку Давида Ростиславича. К вечеру (в любом случае) этого же дня велено было им прибыть в Киев.
* * *
На закате, когда солнце, осветив красными лучами купола церквей и верхушки теремов, начало скрываться, к собравшимся дружинникам и боярам перед крыльцом великокняжеского дворца вышел Святослав Всеволодович.
- "Теперь уже я объявил свою вражду Ростиславичам, нельзя мне больше оставаться в Киеве". К тому же Давид сейчас путь держит к брату своему Рюрику... - и приказал, собрав пожитки, имения, сей же час выехать в Чернигов.
Приехав туда, созвал сыновей своих, младших братьев, двоюродного брата из Новгород-Северского Игоря Святославича, ближних бояр.
Было тесно в горнице княжеского двухэтажного каменного "дворца" с двухскатной крышей, но зато - уютно и прохладно в летнюю жару. Игорь сидел рядом с Ярославом Всеволодычем - на правой стороне от него - напротив Святослава Всеволодовича с сыновьями; по дальним сторонам стола - бояре.
Игорь присмотрелся к Святославу: "Как изменился за последние 2-3 года он!.. И непонятно какой стал: то ли хуже, то ли еще какой... И одевается небрежно - на лице теперь вместо улыбки - недовольство и гнев; недоверчив, злопамятен, - Игорь Святославович усмехнулся: - Я и сам-то какой стал: русые волосы потемнели, посмуглел, правда, в тело я вошел, а вот ума... Господи! Дай мне ума, чтобы мог я сохранить на этой грешной, истерзанной, израненной земле, вдосталь политой кровью русских людей!.."
Князь Игорь очнулся - на него смотрел каким-то недоброжелательно-недоверчивым взглядом Святослав Всеволодович, но, встретившись с встречным взглядом Игоря, тут же отвел глаза.
Великий князь Киевский - теперь бывший - стал говорить им:
- В Киев въехали Ростиславичи, послали за Романов в Смоленск, чтобы усадить его на стол... Помогите мне советами и делами: вернуть Киев и помочь мне освободить сына из Всеволожьих рук, а я в долгу пред вами не останусь: все что имею, буду иметь - поделюсь с вами, - мне хватит Киева и великокняжеского титула!..
Бояре, старые дружинники, заерзали, зашевелились, горячо поддержали черниговского князя Святослава Всеволодовича, - и не понять их: то ли им действительно жалко князя своего и они верны своему господину, или нужно еще имения, или же просто греческое вино ударило в голову.
Сыновья и брат Ярослав сказали, что как решит князь Святослав, так они и поступят.
Встал Игорь Святославич - под самый потолок, - сильный, могучий, обвел сидящих синим взглядом ("В кого он такой богатырище?!.." - князь Ярослав залюбовался в утай), заговорил-зарокотал:
- Иное скажу тебе... Если воевать с Ростиславовичами, то не нужно было с Киева бежать: легче всегда удержать град, чем его брать!.. Но теперь - раз так уж получилось - "лучше тебе в покое жить, и перво примириться с Всеволодом и сына освободить, и согласяся, обсче всем Русскую землю от половцев оборонять, а хотя что и начать, то было прежде с нами и со старейшими вельможами советовать. Но когда все то ты презрил и сам един начал, то мы, если что худо последуем, не виновны и уже ныне иного дела, как идти на область Смоленскую и не пустить Романа к Киеву..."
Но Святослав не был в состоянии слушать чьи-либо советы, он собрал своих не для того, чтобы выслушивать поучения, а объявить о своем решении.
Он перебил двоюродного брата Игоря: "Я старше среди вас остался - вместо отца вам, поэтому велю: Ярославу и тебе, Игорь, остаться оберегать Чернигов и всю волость, а я с Олегом, со Всеволодом и Мстиславом пойду на суздальскую землю выручать своего сына Глеба, а там нас Бог рассудит со Всеволодом Юрьевичем". И велел готовить свои дружины к походу, набирать в свои войска воев.
- Погоди-ко, не садись на коня, хочу тебя услышать... - остановил отъезжающего Игоря провожающий его Святослав Всеволодович.
Игорь Святославич посмотрел исподлобья, но пересилил себя, расслабился, покорно принял на посошок рог вина. Выпил. Святослав - к нему:
- Ты сказал, что надо Русскую землю от половцев оборонять... И правильно делаешь, что свои южные окраины Северской земли заселяешь половцами, садишь их на землю и делаются они ковуями, землепашцами - казаками...
- Ну, а как по-другому? Вон у тебя тоже... Поболее ковуев-то, чем у меня, скоро на Черниговской и Северской землях, как в Поросье будет - одни черные клобуки - окраинцы... К чему это я!.. У меня сердце из-за другого болит: каждый год - и не по разу еще - друг с другом ратимся... Что ухмыляешься? - в твою сторону тоже говорю. Постоянно мы с Киевом воюем! У меня скоро русских людей не останется... Вот потому-то и нужда заставляет половцев одомашнивать... Это ведь не просто! - Чтобы они, дикари и лодыри, привыкшие себя не трудом, а грабежом и пастушеством кормить, начали пахать, сеять, молоть хлеб... Да по сто раз им кажется легче добыть кровяное мясо и, обваляв в горячей золе, жрать - полусырое-то вкуснее им, - чем ежин день потеть, руки мозолить. И с одеждой просто: подсушил шкуру, обработал - опять-таки в золе - надел на себя и носи, пока кожа не изотрется (им ведь не нужно оголяться - в мовницы-то они, как мы, не ходят).
- Как же они по нужде?.. - заусмехался Святослав, с пьяна не понимая, шутит или всерьез говорит Игорь, но глаза впервые у старшего князя завеселели.
- А для того отверстия сделаны: спереди и сзади, - улыбнулся Игорь: - Что?.. Еще на посошок... - вновь принял полный рог с вином, выпил, с удовольствием крякнул (в то время пили без закуски), подал пустой рог слуге, с благодарностью блеснув глазами, посмотрел на Святослава Всеволодовича: - О чем это я?.. А - одежда, так для этого надо посеять коноплю или лен; рвать, мочить, мять, теребить, прясть, ткать... сшить, да сшитое украсить хитрыми узорами и обереги изобразить, а на праздничной одежде навесить драгоценные жемчуга, камни; златом-серебром раскрасить... О, Господи! Как... Чего только я не согрешил с ними, чтобы научить их, угодить им!.. Одни, без русских, они не смогли - пришлось их вместе сажать - вперемешку...
Ладно, говори, что хотел... Хотя я знаю: опять будешь половцев набирать, чтобы с их помощью бить, жечь, полонить своих же, русских?!..
Святослав Всеволодович смутился, заговорил, оправдывался, пытаясь убедить о необходимости такого действия, наконец, рассердился:
- Как мы без их помочи одолеем Суздаль, Володимер-Залесский!.. Дело мое правое - иду освобождать своего дитяти, и хочу взять то, что положено: старшинство на Руси...
- Брат, ты отцом моим назвался, так и будь им, мудрым будь!.. Какое старшинство, величие и сила теперь в Киеве?!.. Мы сами подрубили его могущество постоянными войнами - не было еще года, как помню, чтобы Киев не воевали, не грабили и не жгли... Но я тронут - за сына считаешь! - Игорь с умилением посмотрел на Святослава Всеволодовича: - И, видит Бог, я буду делать ради тебя даже то, что мне не по душе, не по сердцу, но и меня тоже уважь - послушай моего совета: пошли в Поле за теми, кого мы уже знаем, с кем мы братались и вместе на своих братьев ходили. Я думаю, тебе надо Кончака с братом и сыновьями Тудором и Бякубом призвать. У Кончака в жилах течет русская кровь и он умен и честен.
Ханов Колгу Сатановича и Елтука можно позвать - они не так жестоко будут грабить и полонить, потому что сыты... Куньчука и Чугая - они мне помогли с ковуями, да я им помогал... между собой разобраться.
- Мхы, ты половцев лучше меня знаешь, и, видать, не реже моего с ними общаешься...
- Потому-то и говорю, что знаю какую опасность они представляют нашим разрозненным землям - княжествам-государствам, если вдруг объединятся, - хотя они так и так уже гуляют по нашим городам и весям с нашей помощью... Мало того, что мы, русские, воюя друг с другом, могилы роем себе, так еще призываем своих могильщиков, чтобы ускорить свою гибель!..
* * *
Между тем Давид с княгиней и с полутора десятком оставшихся дружинников с ними, наняв лошадей, изможденные, испуганные примчали в Белгород к Рюрику Ростиславичу.
Рюрик в одной рубашке выбежал на крыльцо, чтобы встретить их: князя с женой. Очень удивленный и перепуганный обнялся с Давидом, заглядывая ему в глаза: "Что случилось?!.." - Даже дождь, моросящий из низких туч, не мешал братьям стоять так (прибывшие с ним, княгиня давно ушли во дворец) и говорить...
- Как же так он мог?! - Рюрик от гнева заскрежетал зубами: - Если Святослав смог такое совершить, то что можно от остальных ожидать?!.. Какой он христианин после сия! - Тать, дикий степняк, а не великий князь!.. Что это мы мокнем тут...
Давид с княгиней переоделись, немного поели, попили и поднялись в опочивальню - валились с ног от усталости.
Через час ворота городские приоткрылись и, выпустив два десятка вооруженных конников, снова плотно закрылись. Над воротами, на стенах Белгорода появилась дополнительная стража - не шевелясь, стояли сторожа под мелким все пронизывающим дождем, всматриваясь в дали сквозь водно-туманную пелену - не появятся ли вдруг под стенами воины Святослава Черниговского - Киевского.
Сотский Ставр Любич, который вел небольшой конный отряд белгородский, получил приказ от Рюрика: дойти до Киева и, если можно будет, войти туда и все узнать о Святославе Всеволодиче. Немолодой сотский знал, что их ждет, поэтому был хмур и суров; но молодые отроки-воины, наоборот, радовались возможности поиграть с опасностью. Все - в грязи, - кони, скача, метали мокрый чернозем во все стороны. Крупы коней парили, с губ срывается ошметками пена. Ставр махнул рукой - перешли на шаг; он попридержал своего жеребца, пропуская мимо себя своих ребят остановил двух последних - безбородые лица - черные от грязи, но, показывая белые зубы, улыбаются, глядя на него. ("И усталось их, чертенят не берет!")
- Ты, Холор, и ты, Поляк, идите чуть позади нас и, если что с нами передними случится, скачите назад и сказывайте воеводе или же самому князю...
Поляк, здоровый, толстогубый не сразу понял, но Холор - сухощавый, скор в движениях - скороговоркой: "Хорошо, боялин, все так и сделаем: мы могем борзо бегать", - хитровато блеснул черными глазками, хохотнул. Надув щеки, хлопая большими голубыми глазами, Поляк смотрел то на сотского, то на своего товарища, вытер рукавом свое грязное лицо.
- А-а-а, а, - наконец до него дошло...
Киев показался неожиданно. Недоезжая Золотых ворот остановились. Ставр смотрел на ворота, как будто широко и высоко открытый рот; на надвратную церковь с тускло поблескивающим желтым светом крестом; на въезжающих, входящих и выезжающих, выходящих...
Подозвал десятника.
- Ворота открыты?!.. Люди спокойно ходят, ездят - тут что-то не так. Возьми с собой двоих, спешьтесь и войдите в город, походите - все разузнайте: мы съедем с дороги, вон там будем ждать твоих вестей! Только не стряпая...
Ждали. Сотский Ставр велел быть всем на стороже. Не слезая с коней тревожно озирались. Луки измокли - не стрельнешь; одна надежда на мечи и сабли, да на короткие копья-сулицы.
Десятник с товарищами вернулся, подошел к сотскому, устало улыбнулся, стал говорить.
- Святослав со своей дружинной и имением, скарбом уехал в Чернигов, вместе с ним туда ушел и киевский тысяцкий. Сегодня там остались только митрополит да бояре, которые даже нового тысяцкого еще не поставили - Киев хоть голыми руками бери...
- Хорол! Хорол, давайте скачите в Белогород - князю все, что ты здесь видел и слышал, расскажи, а он уж как решит... А я буду в великокняжеском дворце его ждать!..
Но туда не дала войти митрополитская стража - так и простояли во дворе перед великокняжеским дворцом, пока в Киев поздно вечером не ворвался Рюрик с Давидом с белгородской дружиной.
Рюрик сразу же заменил сторожей на стенах города на своих. Давид в ту же ночь ушел в Вышгород, чтобы там набрать себе дружину и укрепить город.
Недели две укрепляли города: Киев, Белгород и Вышгород. К этому времени вернулись посланники к Ярославу Галицкому, которые сообщили, что из Галича идет на помощь воевода Тудор Елчич с великим войском. Слухачи-ябедники рюриковы узнали, что Святослав Всеволодович собирает войско и ждет половцев, чтобы пойти на Смоленск. Рюрик Ростиславич вздохнул облегченно. Помолился в Святой Софии, и в тот же день послал послов к Всеволоду Юрьевичу во Владимир-Залесский: просить у него разрешения на Киевский стол - теперь не откажет, - к тому же они оба мономахичи!
По совету Рюрика Давид Ростиславич, собрав сильную конную дружину, отправился на север - в Смоленск на помощь Роману. Русские, терпя мокреть, холод, пронизывающий ветер, переправляясь иногда даже в плавь в ледяной воде, когда через незнаемую речку, разлившуюся от дождей, не было возможностей по другому перейти, дошли уже до Мстиславльской волости Смоленской области, когда узнали, что Роман Ростиславич Смоленский скончался.
Князь Давид не стал скрывать своей радости. Слез с коня, велел принести походную иконку, позвал попа-духовника. Отвернулся от всех, встал перед иконой, повешенной на не оголившийся от листьев сук лещины, засопел носом, поднял к небу мокрое лицо:
- Господи, прости меня грешного, но я благодарен тебе премного за то, что ты вовремя взял к себе Романа, - перекрестился: - Он уже исполнил свое предназначение на Земле... Прости меня, но какой он князь: войн боялся, ненавидел, - потому и проигрывал, все больше мирскими делами... А как без силы-то?.. а по старшинству все братьев, нас, поучал, бояр своих заставлял учиться, к учению молодых понуждал, устраивая на то училисча, и учителями греков и латынян своей казной содержал, вместо того, чтобы казну копить, множить, имение расширять!.. Я, получив Смоленск - отчий стол, - не посрамлю, сумею оборонить свою землю...
* * *
Давид Ростиславич сел в Смоленске; сын Романа, сыновец Давида, Мстиславль Романович - в городке Мстиславле.
Реки встали, сковало их льдом; укрыло землю, грязь снегом, открылись дороги, и только тогда вошли в Смоленские земли войска Святослава Всеволодовича. Черниговский князь долго ждал половцев - пришли два сына Кончака Тудор и Бякуб, и Куньчук с Чугаем. Степняки сразу ушли вперед - веером по сторонам, чтобы побольше охватить селений. Святослав Всеволодович ничего не смог сделать, а отдельные половецкие отряды совсем ушли - вышли из повиновения своих князьков. Русская конная дружина практически осталась одна. Дойдя до Остра, повел Святослав войска по льду до Сожа, потом - на Север и на месте впадения Вихра в Сож под правым заснеженным и заросшим кустарником невысоким, но крутым берегом остановились, чтобы перед боем (до города Мстиславля оставалось полдня пути) хорошо выспаться, отдохнуть. Развернули, поставили походные палатки, сделали шалаши. На ночь поставили сторожей, - знали, что вокруг земли кривичей - коренных смолян. Вернувшиеся, посланные на разведку, доложили, что в Мстиславле все тихо, нет ни войск, ни приготовлений. Святославля Всеволодовича вначале это насторожило: "Не таков Давид, - но потом подумал: - Так ведь Давид-то в Смоленске, а тут - его сыновец!" - успокоился, решил завтра с утра как можно быстрее достичь городка и взять его, пока туда не прибыла подмога.
Темная длинная ночь подходила к концу, костры догорали; сторожа, уставшие за день, под утро задремали, когда бесшумно скатились с обрыва вои-кривичи, - первыми были заколоты сторожа, они так и не проснувшись, не попрощавшись с Белым Светом, навечно уснули - ушли в кромешную тьму Небытия...
Умение и опыт русских и малочисленность смолян не дали полностью разгромить Святославого войско!..
Как не бесился Святослав Всеволодович, не метался, - пришлось уйти обратно в Русь.
Ушли к себе в Степь и половцы, оставляя след: сожженные селения, городки, груды кровавых трупов, да оледенелые тропы на снегу, протоптанные босыми ногами тысячи и тысячи женщин и детей...
2
Через неделю стали возвращаться отдельными небольшими группками женщины и дети в сопровождении 2-3 воев-ушкуйников. (Как потом оказалось, те горы трупов, которыми завалили ров справа от ворот, перед земляными валами были в основном нападавшими.) Новгородцы-ушкуйники - прирожденные войны и мореходы - были великанами по сравнению с местными - сторожа в городке не были застигнуты врасплох, они успели, могли собрать мужчин, которые находились там, и организовать оборону, и большую часть женщин и детей увели, спрятали... Но городок Ушкуи сгорел; большая часть скарба и инструмента были растащены: насады, лодки и ушкуи, вытащенные на зиму на берег, - уничтожены!..
К весне, к разливу, изготовили все-таки несколько десятков лодок-долбленок и было решено: Булгаку с ватагой спуститься по старице на Каму, по ней подняться до Очера, затем, по названному правому притоку Камы дойти до волока, перетащить лодки на Чепцу и по ней (приток Вятки) вместе с водами Чепцы выплыть на Вятку.
Протас, с оставшимися мужиками (в основном мастеровыми) и женщинами с детьми, приступил к строительству больших лодок, могущих ходить под парусами. К концу лета (к тому времени Булгак должен был найти место в верховьях Вятки, обустроиться и послать проводников-ведомцев, которые провели бы их) - выйти вслед за ними...
* * *
К длинным тяжелым однодревкам приделали уключины для двух пар весел. Плохо просушенные и просмоленные - сырое дерево не впитывает глубоко деготь - они сидели низко в воде. В лодках уселись по шесть-семь человек: в середине двое гребут, другие сидят напротив - отдыхают, смотрят на них, по сторонам, разговаривают; один (старший в лодке) на корме: правит; носовая часть загружена вещами, оружием, небольшой съестной припас в кожаных мешках...
У всех радостные лица: засиделись!.. Спокойная разлившаяся Старица (такая родная!) медленно текла; легкий встречный ветерок освежал, низко наклонившиеся над водой ивы, кусты смородины (только что распустившиеся), безмолвно провожали в дальний неведомый путь. Гребцы, обмотав кусками кожи ладони, поскрипывая уключинами, гребли - сильными толчками - гнали лодки вниз по течению...
Необозримые водные просторы Камы встретили резким юго-западным ветром, холодными брызгами... Ветер с каждым часом усиливался и усиливался... Огромный бурлящий поток шел навстречу им и ветру. Две гигантские силы: течения и ветра боролись - встречный (низовой) ветер, поднимая крутые высокие волны, гнал их по поверхности вверх, а течение, борясь, крутя в огромных водоворотах желто-мутные весенне-паводковые воды, с всепреодолевающей силой давило, заставляя течь, двигаться вниз необъятную массу талой воды... Волны и течение шли навстречу друг другу - кто кого!
Гребли изо всех сил (гнулись весла), но пенистые высокие гребни волн догоняли и обрушивались ледяной водой...
Из мутных текучих - идущих в двух противоположных направлениях: сверху, гонимые ветром, и понизу встречно - вод повеяло смертью и жутью. Вмиг преобразились мужики - спокойно-веселого состояния как не бывало. Послышались громкие крики, команды десятников, лодки стали заворачивать к ближнему правому крутому берегу Камы; вычерпывали воду из лодок кто чем...
Булгак осматривался по сторонам - ни одного слова не молвил он, - его лохматую голову трепал бешеный ветер, глаза из-под мохнатых бровей лучились неистовой силой. Все делалось так, как было нужно: все опытны, знают свое дело. Он редко испытывал страх, но тут испугался - не за себя... - случись лодкам нахлебаться воды - никто не выплывет, даже держась за перевернутую долбленку: тело скрутит судорога, закоченеет - не шевельнешь ни рукой, ни ногой и еще живой пойдешь в глубь...
Солнце (сквозь пепельные тучи) все равно пригревало лицо, руки, хотя кругом - холод от: огромного движущегося бугристо-холмистого безбрежного простора, брызг - окатывающих ледяных потоков...
Вот уж осталось несколько саженей до прибрежной полосы, защищенной от волн, выступающей длинной косой, когда одна из рядом плывущих лодок вдруг накренилась, повернулась боком и накрылась набежавшей волной, ушла под воду...
Булгак громко крикнул:
- Табань веслами! - сам резко дернул кормовым веслом, стараясь затормозить...
Лодка ватажного ватамана как будто уткнулась во что-то невидимое... Булгак, повернувшись назад, увидел мелькнувшее между гребнями волн днище и тут же захлебнувшиеся и скрывшиеся в воде головы...
Огромная волна шлепнула по корме, ударила в грудь Булгаку и выкинула из лодки. Оставшиеся дико и страшно закричали...
Десятник Демка, плывущий рядом (на другой лодке), свесившись с кормы своей лодки, кинул конец веревки в то место, куда только что смыло старшого...
Был миг, когда Булгак не мог понять, что с ним произошло, - только почувствовал, что случилось непоправимое, смертельно опасное!..
Тяжелая одежда потянула вниз - в глубину, на смерть!.. Грудь стянуло леденящим свинцовым обручем. Он уже не мог терпеть без воздуха - глотнул воду, затрясло его в кашле под водой, перевернуло, закрутило - приложив страшное усилие, руками, ногами, всем телом рванулся из-под жути, из объятий того, что его тащило в глубь, в пучину - смерть... Еще взмах руками, еще и еще - толчками ног помогал, - и он неожиданно оказался между гребнями волн, глотнул сладчайший воздух, - подумалось: "Как я мог жить и дышать им и не замечать!.." - чуть не разорвало легкие - боль!.. Осилил себя, не выпустил из груди крик ужаса (замычал только), ничего не видно, кроме нависших движущихся вод, и тут его как ударило молнией - прояснило: "Я же тону!.. Погибаю!!!" - захотелось дико жить! Слетели все наносные напридуманные мысли, мелькнула прожитая жизнь... родные, близкие... Настенька, которую бросил-оставил в Великом Новгороде... "Как мог я ее, русскую из славян, променять на этих полудиких, рыжеволосых, узкоглазых?!.. Никто не поможет - только сам!.." - руки гребли изо всех сил, ноги отяжелели, но все-таки держался наверху и успевал между гребнями волн вдохнуть (выдыхал в воду)... Он вновь был самим собой - русским, со своими богами языческими, характером, духом: "Моя судьба в моих руках!.." Он, как его предки, деды и отцы, не сдавался, не отдавался обстоятельствам, чей-либо воле; не отдавал свою жизнь, опустив руки, упав духом, на волю пришлому иноземцу Богу, завезенному и насильно прививаемому...
Еще и еще сверхусилия: уставших рук, коченеющих ног, леденеющего тела, - вечность!.. "Надо наискось волнам плыть - к берегу!.." Правая рука сцапнула веревку, он судорожно, до боли, до ломоты в кистях сжал, но веревка дернулась и скользнула, но... в последний момент - все-таки каким-то неимоверным усилием удержался за конец веревки - тело его потащило... он попытался ухватиться и левой рукой, но веревка вновь чуть скользнула... Правая кисть занемела, веревка еще раз скользнула и оборвалась, - в груди у него одновременно с этим как будто тоже что-то оборвалось...
Его тащило и тащило вниз, а он все боролся: пытался грести онемевшими руками, шевелил окоченевшими, как ледяные колоды, ногами и уходил все глубже и глубже...
С болью и ужасающим омерзением вода забивала уши, нос...
"Господи! Помоги, прости меня за мои грехи и за то, что двурушничал! Спаси меня! Я только в тебя сейчас верю! Никто, кроме тебя, уже не сможет меня спасти!.. Господи! Спаси, если ты еси!.. Я же не готов!.." - Он не выдержал: глотнул-вдохнул воду... Тысячи ледяных напильников впились в легкие, в груди сдавило так, что от мучительно-непередаваемой боли стало невыносимо тяжело, - в голове только одно: "Скоро ли?!.." Ох, как страшно долго не приходила смерть!.. Он не мог уже мыслить, думать и - лишь безразличие... Желание умереть, чтобы прекратилось это никогда немыслимое неиспытанное неземное ужаснейшее мучение!..
...Кормовым веслом Демка наконец смог достать дно. Крикнул, начал помогать: отталкиваться от глинисто-каменистого дна. Здесь, защищенную косой от волны, лодку уже не захлестывало, и они быстро приближались к пологому берегу...
Крики, радостные возгласы, шум - эти достигли суши. Вот и их полузатонувшая лодка, зацарапав носом, ткнулась об берег-косу...
Все шестеро выпрыгнули, - Демка - по колено - в ледяную воду, подхватили на руки лодку, вытащили на пологий берег, перевернули - вылили воду (на мокрый песок вывалились одежда и парусиновая ткань - для палатки и парусов, - на супоневых ремнях повисли закрепленные мечи, луки, короткие копья, - кожаные мешки с съестными припасами смыло волной, когда еще плыли по реке).
Рядом приставали другие: мокрые, оскальзываясь - с них самих тоже лилась вода, - они так же переворачивали лодки, осматривались, зевали на нависший над косой высокий гористый заросший лесом правый берег Камы, кое-где порезанный оврагами, белевшими вымытыми камешками известняка...
Демка-десятник, русобородый, вращая синими полоумными глазищами, заорал:
- Давай багры, ужицы (веревки), оцепи оружие!..
- Куды?!.. - над ними навис здоровущий Касьян-сотский.
- Ты что, сам не знаешь?.. Вон две перевернутые лодки!.. Зацепились и ждут, - пока зеваем-орем, и они вслед за ватаманом Булгаком уйдут!.. Давайте пошевеливайте, ребяты!
- Их уж не спасешь, себя только сгубим..., - вишь, как их вниз тащит...
Один из ушкуйников, по кличке Гусак - высокий худой, вытянув длинную шею, с надеждой посмотрел на сотского, к которому подбегали его ближние слуги-воины.
- Ах ты!.. - шлепнуло, бухнуло, - это подскочивший Демка снизу вверх ударил кулаком своего гребца по носу. Остальные с уважением и опасливо косясь на своего десятника-ватамана-кормчева, схватили опорожненную лодку и потащили в воду...
Сотский обозлился:
- Дурни! Остановите-ка их, - приказал своим слугам-воинам, я на них гривны вложил!.. Мне решать!..
Демка остановился, к ним стали подходить, несколько человек встали рядом, - лица мужественные, честные.
- Спасти надо!.. как иначе-то... пальцы, руки цепенеют - ждут, а мы тут!.. - потащил лодку с четырьмя своими, но сотские слуги перегородили путь.
- Утопните! Не ходите, - сотский хотел по-хорошему, но тут из рядов стоящих на берегу и сочувствующих Демке, послышался хрипловатый сильный голос:
- Ты, Касьян, лодками не распоряжайся: серебро, которое вложил, мы отработали-отбили!.. Ты себе не присваивай! - и уже истерично: - Хватит!.. Мы от чего ушли, снова к тому и пришли, что ли?! Опять хозяева появятся, опять одни - жируют, другие в нищете и в голоде, что ли?!.. Не бывать тому, мы тут, на Вятке, вольный город построим, вольная русская земля будет тута-ка, а теперь пусти нас... Мотри, вернемся, соберем Вече, как наши дедичи делывали в Великом Новом граде... И избранные в Вече вновь будут бескорыстными слугами народа. Выберем Главу и его товарища такого, которые на себе тащили тяжесть власти... служили бы по долгу и чести своим людям, народу... Опять!.. У кого мошна тяжела, брюхо толще и рожа шире - тот сидит на народе и понужает им...
Голос принадлежал седовласому Рядану Монаху, который ушел из монастыря и присоединился к ушкуйникам перед самым походом. Кем был в миру он, никто не знал, но только по виду по поведению явно был не простым мужиком-навильником - грамоту и многого такого знал и умел, для чего нужны ум, природные данные и знания и воспитание. Он бросился к Демке на помощь, - вместе с ним - еще семеро! Всего - 13...
Никого не смогли спасти. Сами едва не утонули.
Поздно ночью (ветер переменился - дул с запада с берега, - притомился, притих), таща свои лодки на веревках, - одни тянули, другие отталкивали веслами от берега - поднялись к стану двенадцать человек во главе с Ряданом. Раскачиваясь от усталости, он подошел к ближайшему костру, сел; рядом бухнулись и все остальные вернувшиеся, - Демки среди них не было. Даже в красноватом оттенке слабого костерного света была заметна на смертельно уставшем лице Рядана лежащая великая печаль. Он свесил голову, седые мокрые волосы упали на белевший лоб, закрыли и глаза, сникшая голова беззвучно затряслась... Поднял голову - пегая слипшаяся борода задралась. Над головой - черное Небо! - Ни звука, ни света - темно: бездождевые тучи закрыли Небесную Твердь. Он задвигал, замахал рукой, - поняли, что он крестится.
- Господи! Прости нас, грешных и бестолковых; по нашей вине сгибли братья... Страшной смертью умерли они, и не попадут души ихние к Тебе, Господи, в Рай...
К костру стали собираться. Подошел и сел на корточки проводник (то ли из вятчан, то ли пермяк), он нескрываемым любопытством смотрел, как молится и плачет Монах. Ему жалко стало русского.
- Ни нада плачь, - эта Кама бзяла сибе жертба, типерь Она утихла и даст нам пылыть и не бозмет больше к себе никобо...
Рядан, не обращая внимания на язычника-проводника, продолжал молиться-плакать.
... - Я чирез болок пробеду, - близка Чепца покажу, а тама быйдите Бюткэ (Вятка), настроите себе изба, баба налобите, зик-зик поделаите и она многа-многа чилобечкоп народит...
Кто-то не выдержал и громко прыснул со смеха, другой - закашлялся-захохотал в кулак, третий - во весь голос по-жеребячьи загоготал...
Монах резко и грозно мотнул головой, блеснул зло глазами на черт знает что говорящего проводника (вмиг стихли), на стоящих, сидящих вокруг ушкуйников, и все вновь увидели, как загорелись-засверкали зло в темноте глаза старого Рядана.
- Не Кама в жертву взяла, а по нашей глупости!.. Бог через человека все делает. Зачем мы зашли в бурлящую реку? Кто посадил на непросушенные, непроконопаченные лодки?.. Сами - мы!..
Надо просушить лодки, проконопатить, заготовить корма - у всех почти мешки с едой смыло в реку...
- А нам велено завтра с утра уже плыть, - благо ветер стих и около берега...
- Кто такой бестолочь?! - встал Рядан, от ярости забылась усталость.
- Я!.. Хозяин всех лодок, снастей и припасов, - Касьян стоял рядом. - Тебе было сказано не ходить. А ты?!.. Булгака часть теперь мне перешла, так что все теперь мое! - последние слова прокричал сотский в лицо Рядану...
- Ах ты хозяин, ах ты сукота! Привык на людском горе наживаться, - Монах ударил Касьяна в грудь, - сотский чуть не упал, охнул, схватил Рядана двумя руками за горло и начал душить... Люди стоящие впервое время растерялись. Касьян позвал на помощь слуг, те стали бить старика по спине, голове - чему попало...
Кто-то женоподобно завопил:
- Робяты-ы-ы, ы!.. И здесь бояре объявились! Собственник, нас за своих баранов считает, а ну бей Касьяшку и его людишек!..
Отскочили от Монаха сотские слуги. Несколько ушкуйников повалились на Касьяна, повалили на землю и связали веревками. Кто-то с притыхом, ударил раза два по голове сотника, чтобы тот перестал орать.
Рядан страшно кашлял. Дали ему воды... Перестал кашлять, зашевелил ртом, зашипел-заговорил:
- Изберите старшину ватажного... Нельзя быти стаду без пастуха; у волков клыкастых и то есть вожаки, которые стаю водят...
- Тебя хотим в старшину!.. - Все согласились и порешили.
Рядан, когда приутих шум и говор, заговорил: "Я стар, немощен, вот только, поди, товарищем ватажного старшины смогу... Тут молодого, крепкого... а я советом помогу..."
Куда там, - договорить не дали, - разве можно переубедить уже что решивших ушкуйников. И слышать не хотели о другом. Теперь уже даже те, кто до этого молчал, присоединились к общему ору: "Кого еще выбирать? - Ты хоть стар, но умен и справедлив, и не праздно, не попусто живешь - не для себя, для людей, для миру стараешься... А то выберем, который только о себе... для себя... - горе с таким-то будет!.."
Привели старого (на глазах старел!) Феогноста - исполнял обязанности попа, - и тут же при свете факелов заставили благославить вновь избранного старшину.
Поп-ушкуйник подошел поближе к Рядану, затряс седой бородой, заскрипел-заговорил-запел молитву. Все подхватили: запели-заревели громко нестройно басами...
Утром после небольшого тепленького дождичка из-за туч ослепительно и тепло брызнули на берег солнечные лучи. Щурясь от солнца, которое поднялось с той привольной, еле улавливаемой луговой стороны - за широчайшим ледяным текущим полем - Камой - приступили к работе: конопатить, сушить лодки - приподняв на высоких кольях, под ними, внизу, разводили небольшие жаркие костерчики из сушняка.
Рядан Монах подозвал к поднятой лодке (сырые борта парили, черными струйками стекали остатки смолы) двух развалисто шагающих с хворостом-сушняком мужиков.
- Видишь?.. Вон как на сырое-то дерево смолить, - старшина показал длинным корявистым пальцем на смоляные полосы, стекающие по бортам, - местами (было видно) сырое дерево не пускало смолу, она лишь снаружи просмолилась. Один, - постарше - положил хворост, подошел совсем близко к лодке и начал рассматривать, провел пальцем по выкипающей черной смоляной полосе, отдернул палец, подул, сунул себе в рот...
- Ай! Вижу... Надо просушить и просмолить плешинки. А где смолу-то взять - нету-ка... Не строить же смолокурню! - посмотрел в утай на своего товарища. "Вот как я!" - отвернул от Рядана, присел и начал подкидывать в костер, пышуший жаром, сухие ветки...
- Надо сюда Касьяна позвать!.. (Он его своим помощником-товарищем назначил).
* * *
Когда через волок протащились на Чепцу, то "вниз по оной пловуще, пленяюще отяцкие жилище и окруженные земляными валами ратию взеимоше, и обладающе ими... внизоша в великую реку Вятку... и узревше на правой стороне на высокой прекрасной горе устроен град чудской и земляным валом окружен... - Чуди Болванский городок... И приступивше к тому граду вельми жестоко и сурово... Той крепкий град взяша воинским промыслом в лето 6689 (1181 год) месяц июлиа в 24 день... и побиша ту множество Чуди и Отяков, а они по лесам разбегошася... и нарекоша той град Никулицын".
3
Постаревший, седовласый и седобородый Протас Назарыч присел - плечи опустились, спина горбатилась - на теплый сосновый комель-обрубок. Пахло смолой, лугами, близкой водой; журчание воды, щебетание и суета невидимых пташек; сухой стрекот кузнечиков; с недалекого озера взлетела стайка уток и, свистя крыльями, пронеслась низко над землей - матера-утка учила выводок летать.
Закрыл глаза, солнце приятно жгло лицо; ладони, лежащие на коленях, прогревало сквозь холщевую рубашку и порты. Ох, как потянуло на сон!.. Голова зятяжелела, упала на грудь и он забылся коротким сном... Перехватило дыхание, скинулся; проснулся - задышал... "Господи! Не дай умереть эдак-то во сне, - перекрестился на солнце, - как без меня-то - пропадут..."
В последнее время он стал часто вот так вот впадать в сон, - иногда на самом неподходящем месте и в ненужное время. "Старею!" - сам понимал. И вновь мысли...
Уже должен был Булгак послать вести о себе с проводниками-ведомцами. Что с ним?! Протас давно ждет, - вон и суда готовы: три насады, десятка два больших лодок; смогли сшить паруса. (Прибрали даже обгорелые кусочки гвоздей - все пустили в дело).
А ждать больше было нельзя: в прошлую ночь булгарские лодки заплывали из Камы в старицу - и должно быть прознали, что их мало и вот-вот навестят бусурманы! Да и до холодной осени, до мерзлой воды нужно успеть пробраться в верховья Камы?.. Или Вятки?..
Пиляй, как всегда, находился рядом, - он после гибели жен и детей привязался к старому Протасу как пес - ни на шаг не отходил; стал молиться, как и русские, "греческому" Богу, старался говорить по-русски, подражал во всем (в чем и не нужно) Назарычу, - вот и теперь пытался задремать...
- Пиляйка, - позвал Протас Назарыч своего друга-слугу. - Пойди-ко созови - прямо сюда - мужиков; скажи, что об деле неотложном будем говорить-думать... Да, да - на берег, сюда, к лодкам созывай...
Собрались не все (кто-то был на рыбалке, кто-то в лес ушел, а кто так где-то), но - чуть больше половины.
- Робяты! Мы не дождемся чай вестей и людей от ватамана Булгака. Нам самим нужно промышлять... Сами знаете - идут дни. Солнце уже все ниже по Небу катит, а наши враги нашли нас и подбираются к нам, - надо отплывать!.. Нам и так нынче здесь не оставаться, не зимовать - ведь все лето мы лодьями провозились... - ни изб себе не построили, ни града вокруг шалашей не соорудили. Но вслед за ватагой Булгака мы не можем идти, не зная, что с ними случилось, где они: живы ли, Господи, храни и паси ихние души, - перекрестился в сторону собравшихся стайкой на бугорочке детишек (их подослали матери, чтобы послушали, о чем говорят мужчины), которые поняли махание рукой старшины как угрозу и дунули врассыпную по высокой луговой траве, высоко поднимая босые ноги, вприпрыжку - только грязные пятки сверкают...
Снова - напряженный хрипловатый голос Протаса:
- Пойдем по пробованному пути - войдем в Вятку снизу - с устья; подымемся до цармисского града Кокшары, перезимуем, а там - как Бог даст...
- Что, они ждут нас? Избы прибрали, печи натопили?.. - ехидный голос. Другой - твердо, уверенно:
- Не ждут, не пускают, а мы сами возьмем, - как-никак ушкуйники!..
Говорили, спорили. Кое-кто сомневался в том, что есть такой град и они найдут (никто точно не знал, - даже Протас Назарыч, - в каком месте город, - все по рассказам деда Ведуна), но многие люди говорили уверенно:
- Сомнений нет. Дед Славата сам видел, бывал там... На месте впадения Немды в Большую Кокшу (современная Пижма - перевод с марийско-мерянского языка: "Место битвы") стоит тот град, - в верстах пяти от Вятки-реки...
- О, дак это не на самой Вятке!..
Спор: между собой, с Назарычем: это - те, кто сомневался. "Не знамо куда ведешь нас!.. - Но все-таки согласились, - не зимовать же здесь.
Единственное, что не могли решить - как поступить с женами, так как некоторые из них не хотели плыть неведомо куда и заранее предупредили своих мужей, что убегут с детьми в леса и найдут там себе новых мужей среди своего племени, если попытаются их силком везти.
- А как без баб-то? Кто зимой нас будет греть? - улыбался белозубый русобородый Малюта Лось.
Кто-то предложил "перевязать их и побросать в лодки".
- Да пусть уходят, бегут - легче плыть будет, - только ребят-парней надо забрать с собой, а девок-мокрощелок пусть себе забирают в Вятские леса.
* * *
...Все-таки часть женщин, забрав детей, ушла в ночь перед отплытием.
- Бог с имя! - крикнул, садясь в лодку и кривя рот, Малюта Лось, - у него вместе с женой ушел старший сын, которого Малюта любил без ума, - рыжеволосого, с веснушками на носу, зеленоглазого...
Плыли-летели по Каме по течению быстро, - как стая гусей по ветру; вошли в устье Вятки и только тут пристали к острову, заросшему ивняком.
Старшина Протас Назарыч велел отслужить коленопреклонный молебен за счастливо пройденный путь, - он очень боялся, что их могут перехватить Булгары. Теперь хотя и будет тяжело плыть - против течения, - но все-таки спокойнее - цармиссы на своих лодчонках не посмеют перекрыть им путь на воде, а на берег он не выйдет.
Он смотрел, как молились: старательно, - продолжая молиться сам, он как-то резко неудобно повернул голову, - у него вдруг в глазах закрутились "черные мушки", его повело в сторону, и он упал навзничь, - и все сделали так же...
* * *
Со стороны караван судов казался большим и многочисленным; в насадах были в основном женщины и дети, в лодках - вооруженные мужчины. Никого не нужно было подгонять: все понимали - идут на север, нужно до холодов обустроиться, заготовить корма, дрова, приготовить теплую одежду. А тут еще не ясно, где этот город? Смогут ли найти, одолеть местных жителей града, взять так, чтобы не пожечь...
До боли, до слез в глазах вглядывался Протас Назарыч, стоя на носу насада, на впереди открывающиеся за очередным поворотом берега, пытаясь разглядеть признаки жизни и по ним угадать близость поселений.
Вперед услал несколько небольших лодок, чтобы те плыли близко вдоль берегов и высматривали местных жителей. По карте-схеме до речки (правого притока Вятки) Большой Кокшы было еще далеко, но кто знает: вдруг, рисуя сию карту, дед Славата ошибся, и не бывал он там... - они могут и мимо проплыть.
Старшина замахал ближайшей лодке. Те подплыли, развернулись, табаня веслами и брызгая водой, прижали лодку бортами к насаду, он пересел к ним, приказал:
- Давайте вперед!
Догнали ведомцев, плывущих вдоль правого крутого лесного берега. Уже надо было причаливать куда-нибудь на ночной отдых, готовить еду, - тень накрыла реку, берега; устали гребцы, кормщики - все - особенно страдали дети и женщины; они все световое время августовского дня томились в "чердаках", дышали затхлым спертым воздухом, - только "по-легкому" поднимались на палубу, да за водой... Вечерняя тень, постепенно переходя в ночную, сгущалась. Протас, стоя на носу лодки, молчал, - не отдавал команду: "На ночлег, к берегу!" На темном обветренном высохшем лице неестественно выглядела белая борода, мокрые сивые волосы свисали пучками, только глаза - большие (нестарческие) светлые - светились изнутри, посверкивали иногда искорками, когда смотрел по сторонам.
Он сам безмерно устал, держался на одной воле, которая тянула вперед, как вожака стаи перелетных птиц, возвращавшихся с теплого юга, - куда они были вынуждены улетать на зиму, чтобы спастись от холода и голода, - на родную землю около студеного моря, где они родились, выросли, - где их родина. Казалось, что у старого Протаса силы непомерны. Он вожак-старшина и от него зависела жизнь и судьба этих людей, - доверившихся ему!.. Если даже он не сможет их довести до дому, то должен помочь им обустроиться, обжиться...
Места не знаемы; поймать бы кого... (он впервые вел ватагу без проводника), ориентировался по описанию деда Славаты да по тому, что наговорили отяки-вятчане, плывущие с ним.
...Вибрирующий свист и резкий "тук" - несколько стрел из затемненного крутого берега, вскрики раненых. Протас вздрогнул, хотя, как оказалось, он внутренне ждал этого: "Хоть таким путем найти, добыть "языка"!
Один из русских успел заметить, откуда стреляли.
- Вон там они! - пустил туда стрелу - за ним - остальные из луков, самострелов - и первый выскочил из приставшей лодки.
С другой лодки, где был Протас Назарыч, продолжали стрелять, пока не стало не безопасно - своих можно задеть.
Старшина Протас продолжал орать:
Быстрее, быстрее!.. Словите! - Вон там они, - показывал (с воды плохо - но видно) на большую заросшую кустарником площадку на склоне крутого берега.
Лавина падающих камней (шум и пыль), но ушкуйники карабкались туда, где засели вражеские лучники. Никто не ожидал (даже сами русские) от атакующих такой прыти и ловкости.
...Уже несколько ушкуйников с ревом, ухватившиеся за края каменистого уступа площадки приподняли свои огромные тела и бросились на лучников, - те ударили дротиками, - один из русских схватился за живот, согнулся и кричал от боли и ярости, покатился по краю уступа площадки, сорвался и вместе с вырванным с корнем кустом шиповника, покатился вниз - в воду.
Крики, шум, визг, треск... Стихло...
Сверху с темноты крикнули, чтобы приняли "языка".
Протас велел пристать к берегу. Пленного - связанного, лицо разбито, из-под разорванного мехового летнего кафтанчика на оголенной груди зияла рана (на воде было светло - все-таки северная летняя ночь) - бросили в лодку.
Отчаливай! Греби вон туда, - Протас Назарыч показал рукой на темнеющий узкой полосой островок.
Он наклонился над пленным: узкоглазым, черноволосым, коренастым - крепкого телосложения, лет 20-25 от роду, который молча, зло посверкивал глазами, лежа на дне лодки.
Ты кто?.. Отяк, бишь вятчанин?.. - пленный закрыл глаза, закаменел лицом. - Вишь, какой злой, грозный - цармисс должно быть.
- Развяжите его, да завяжите рану, а то вон как кровоточит...
- Убегет! - Смотри он какой - чисто рысь... Это ведь не мирный отяк-теля...
- Куда ему - вона, сколько крови выбежало, - живуч, чисто собака.
Развязали руки, ноги. Пленный вздрогнул, открыл глаза, подвигал, потер по очереди онемевшие руки и вдруг: распрямившись, столкнул стоящего перед ним ушкуйника и прыгнул за борт, - ушел под воду. До берега было недалеко (не успели отплыть), когда он вынырнул, его, взмахивающего лишь одной рукой, понесло по течению.
В первое мгновение от неожиданности у ушкуйников - никаких действий, потом - крик:
- Лови его!.. Багром...
Развернули лодки, догнали. Насадив плотное жилистое небольшое тело - с хрустом - на железный крюк багра, как на гарпун (три раза нырял - уходил), подтащили к борту, вдвоем на руках подняли и бросили в лодку. И только на острове, где устроились на ночной привал, он пришел в себя.
Вначале молчал, только крутил круглыми темными глазами, потом не выдержал и начал от боли постанывать, ощерил рот, заскрипел зубами и что-то начал говорить-просить (голос тихий, но злой). Привели отяка, который понимал по-вятски и по-марийски.
- Это мари... Гоборит, чтоб ебо быстрей кончали... Кочет к сбоим - на Тот Свет... У ник смирт Боина корошо...
- Спроси, сколько до ихнего Кокшары-града?.. Где река Большая Кокша?..
- Ничебо не гоборит болше - умрил...
Протас спросил у десятника, который штурмовал и взял засаду.
- Ушел ли кто из них?..
- Кажись, нет, все погибли, там остались... Не боятся, дерутся насмерть.
- Язычники, идолопоклонники!.. Как теперь дорогу до Кокшары найдем? Кто?.. Как узнаем? Опять надо поймать "языка", но такого, чтобы говорил и сказал нам!..
- Зачим ик ловить, искать?..
- Дурак, сказано, чтоб путь до Кокшары узнать!..
- Дык дорога до Кокшара я сама знаю...
- Ты знаешь?!.. И молчал! - с кулаком бросился на него десятник, - схватил за грудки, приподнял одной рукой: - Мы ж тебя спрашивали: "Знаешь путь до Кокшары?" - А ты мотал головой: "Низнам!.."
- Отпусти его, - Протас приказал. Нагнулся над валявшимся под ногами (упав на землю, тот повредил ногу): так все-таки, почему ты не сказал нам путь до Кокшары?
- Ни знам я путь, только дорога знам, - ответил, размазывая слезы проводник отяк.
- Закопайте, - показал на труп умершего мари, - а то до утра засмердит, - и Протас отошел к заросшему густым ежевичником кусту шиповника, подложил под себя на землю (песок, заросший мелкой травой) шубу, завернулся войлочной вотолой и впал в сон, как умер...
Проснулся от холода - вотола валялась в стороне; уже посветлело, но видно плохо еще. Предутренний холодный туман, парясь, поднимался от поверхности воды и наползал на остров, где они обустроились и на левобережный берег (луга).
Встал, посмотрел. Костры погасли, хотя кое-где слабо дымились еще. Все спят и как спят! - Мужики и бабы в обнимку; дети побросаны в сторону - в кучу... Некоторые пары продолжали ("И во сне!!!") шевелиться... Кое-где слышались сладострастные стоны и повизгивания женщин.
Пошел к воде, чтобы проверить охрану, - а заодно и умыться и напиться... Чуяло сердце, так и есть: все сторожа спят! Ужаснулся, закричал что было мочи, чтобы проснулись...
Поднялись в лодках сторожа, - морды заспанные, недовольные. На берегу проснулись тоже. Бабы быстро раздули костры, побежали, начерпали воды в медные котлы, наложили туда для варева, повесили над огнем.
Мужики сидели, позевывали, почесывались - ждали, когда будет жратва. ("Во обленились! Даже не умываются.") Старшина Назарыч отвернулся, глаза бы не смотрели на них, уселся на песчаном берегу. Подозвал десятника из сторожей, велел, чтобы тот разыскал сотских и передал: "Пусть соберут всех мужиков." Сам, молча, тупо, зло смотрел на реку в сером тумане. Надо было что-то делать! Посмотрел в сторону, - думал, показалось, - нет, рядом валялся труп пленного. Это было уж слишком, - вскочил, замахнулся на подходивших мужиков, шагнул к ближайшему, Пилипке, схватил его за грудки - порвались завязки на вороте рубашки:
- Бери лопату и закопай!.. Да перекрестясь... Креститесь, поганцы, безбожники. Бога вы не боитесь!.. (В стороне встали двое сотских - один ухмылялся, второй - хитро щурился, - оба не подходили к старшине.) Это они могут так-то, они язычники, - не хоронить человеческие трупы... Обленились!.. Только и знаете на бабах скакать... до одури! До умопомрачения, - даже во сне!.. А утром не можете встать - дрыхните все... Эдак-то бы, мужики, на веслах днем гребли, как по ночам работаете по-дурному... Господи! Что с ними делать, с кобелями?.. И баб до того разохотили-довели, что они уже ополоумели - по безумным глазам видно, что в ихних длинноволосых головках дума только об этом... Хватит, сегодня же, сей час же разберите своих жен и детей - ватажно жить с бабами и детьми неможно и недобро, - они не только вас уже не узнают, а своих детей путают... Стервы, всех подряд ублаждают! - Протас не говорил, а кричал: - Добром такое не кончится. Не зря есть обычай не брать с собой баб в походы и на войну. Так мы не дойдем до городка - нас сонных перебьют однажды... И тихо идем: упредят нас слухи и тогда Кокшару с ходу - влеготу не взять будет... Ну и кобели!.. Знал, что такие, но не до такого же!..
Протас Назарыч велел мужикам построиться в один ряд. Взял в руки большой медный крест и пошел вдоль неровной шеренги - каждому тыча в оволосенный рот крест.
- Целуй и побожись, что пока не возьмем Кокшару-град не будете утехаться-играть с бабами...
Ушкуйники, отводя глаза, с неохотой (некоторые с отвращением) целовали обслюнявленный позеленевший металл... - боялись отказываться (суровый железный старик пригрозил, что в случае непослушания, снимет благословление и проклянет).
Когда кончили, Протас Назарыч, - еще не остывший - вытащил огромный засапожный нож, предупредил вполне серьезно:
- Мотрите, кроме слова, будет и действо божье: вот этим ножом отрежу балясину у того, кто нарушит свое клятвенное обещание!.. Могу у всех отрезать! - У меня хватит характера...
* * *
Второй отряд новгородцев "внидоша во устье Вятки реки и идоша по ней вверх до Черемишских жилищ и дошедше до Кокшаров городка обладаемы черемисою... И те новгородцы, распространишася и начаша жить..."
4
Двухгодовалая Сбыслава стеснительно посмотрела на своего отца светлокарими глазками, приоткрыла розовый ротик и, сидя на коленях у матери, вновь ухватилась губками за влажный темновишневый набухший сосок, зачмокала, - мать-княгиня сама кормила грудью своих детей.
Всеволод улыбнулся дочурке ласково нежно. В это время он был любящим отцом и мужем своей красивой обожаемой жены.
Княгиня Мария смотрела-ласкала синими очами единственного мужчину в своей жизни... Они встретились глазами и в какое-то время вглядывались - этого времени хватило, чтобы вновь напиться (непередаваемыми словами) любовными чувствами райского наслаждения и счастья живой плоти и вечной души. Глаза, взгляд никогда не соврут - в них всегда истина, правда!
- Всеволож ты мой, - только не перебивай - мне тоже нелегко было вначале, но потом поняла, что так нужно Богу...
- Опять!.. Не могу я порушить, сжечь святилища своего народа, - пусть языческие... Конечно, не все сразу, вдруг, поймут, что Бог един на земле, и все мы в Его воле... Люди отвернуться от меня, - даже и те, кто на пиру со мной рядом сидит... Нет, не смуты боюсь, - смуту я урезоню, на то есть дружина, - а того, что, оставаясь на княжеском столе, не стану для них оставаться князем; не будет ко мне почтения и уважения, - а это главное для любого правителя и государя. И это будет конец моей власти... Нужно через просвещение, через благостные дела заставить принять Бога, чтобы человек, имеющий совесть, душу и разум, с любовью воспринял Всевышнего, но не с корыстными целями, чтобы грешить - жить не для себя, а для ближнего...
Мария склонила голову - локоны черных вьющихся волос выставились и свесились, закрыли шею, - слезы погасили синеву в глазах, потекли по смуглым щекам, заполнили ноздри...
- Не мучь меня и себя, Всеволож, и решись - не страдай!.. Жалко их как человеков, но... прав мой духовник: до нас князья... Володимер Святой огнем и мечом... Нам продолжить нужно его дело - искоренять язычество - укреплять Православие... Люди в большинстве своем глупы, подлы - особо черный люд - злы...
- Работный русский люд не глуп и не плох!.. На них и мы, князья, в конечном счете держимся, и тут уж: какой народ - такой и правитель, и, наоборот, какой правитель - таков и народ... (Глядя с удивлением на злую, глупую мордашку жены, - первый раз такую видел - подумал: "Надо духовника ей сменить, - нужно русского...") Господи!.. Народ к Богу как свинов и коров к корыту с едой нужно приманивать... попробуют - сами будут исть - не оторвешь, но не железом и огнем, истребляя их...
Жена-княгиня все еще зло, сверкивала глазищами из-под мокрых ресниц.
- Грех на тебе: под носом Поганое Капище! - А ты терпишь. Андрея ведь за то же Бог прибрал - за двурушие: одной рукой он церкви, соборы строил, а другой - охранял, не давал церковным клирам капища сбивать, идолов сжигать - это же оскорбительно для Православного Бога нашего, как ты не понимаешь?!.. Ведь предупреждает, наказывает Он нас с тобой - сподряд 4 девки... Не дает Он нам парней, а как без них - ты сам как-то говорил, что если я не рожу мужей, то кончится твой род и княжение, - снова влагой наполнились глаза у Марии, хлюпая носом: - Давеча Протопоп богородический и то говорил: "Пусть испепелит и сравняет с землей Поганое Городище, а то вельми многие туда ходят вместо того, чтобы в божьи храмы посещать..."
Нахмурился князь.
- Ладно, нынче же поеду в эту осень туда... на озеро - рыбы там почти нет, а вот перелетные птицы садятся во множестве, - и заодно посмотрю, поговорю, подумаю...
У княгини вмиг высохли слезы, синим лаского-любовным светом вновь зажглись глаза.
- Всеволож, поцелуй нашу Сбыславушку... родненькую, - и сама первая чмокнула в смуглый лобик дочурки.
* * *
Всеволод Юрьевич поселил в Андреев княжеский дом (двухэтажный, кирпичный, побеленный; пол и внутренние стены кое-где изукрашены майоликовыми плитами) свою семью и Михалкову вдову Февронию, - оставшись одна, выдав дочь замуж, начала полнеть, стареть. Кроме небольшой охраны домов, была общая - по периметру высокой каменной ограды вокруг княжеских домов и двух церквей (Спаса и Георгия). Он широким шагом пошел в верхнюю (северную) часть двора, - здесь он всегда ходил без слуг и охраны-телохранителей, - к себе, в отцовский дом, - вон - рядом краснеет кирпичной кладкой. Вдыхая свежий - с реки - осенний (листвень месяц) воздух, по деревянному настилу дошел до выложенного булыжником придвора перед крыльцом, где, склонив головы, - отдавая честь, - приветствовали стражники; поднялся к себе в опочивальню на 2 этаже. На том же этаже были гостиная и трапезная - для приема гостей: деловых и праздных; в нижнем этаже располагалась охрана и кухня с бытовками. Отдельно стояла мовница - деревянная, впритык с "княжей" конюшней.
Вошел в опочивальню - небольшую, аккуратную; прямо - два узких (взрослый человек не пролезет) окошечка, полуприкрытые белыми, вышитыми по краям занавесочками. По сторонам около стены - лавки с постелью; на одной, широкой, был полог из синего крашеного полупрозрачного паволока, - на ней спал он с женой, когда бывал дома, - что было редко. Посредине стоял тяжелый дубовый стол с резными толстыми ножками, расписанной яркими диковинными цветами столешницей и лавка, покрытая рубом, тканная из разноцветных толстых ниток.
Тут же, вслед за ним, вбежал в чистенькой белой рубашке слуга-мальчик, поклонился - метнул пол (отскобленный до белизны) длинными золотистыми волосами:
- Чего делать, господине?..
- Пришли ко мне лекаря Андрея. Скажи, что князь перед послеобеденным сном хотит поговорить, и пусть сторожа ко мне никого не пускают, - даже больших бояр...
Лекарь Грек (Андрей) за эти годы почти не изменился, - лишь в бородке кое-где посеребрились волосики, да смуглота постепенно уходила с лица и тела.
- Князь... я пришел, - по-русски, и легкий вежливый поклон, - тревожно-изучающе взглянул в лицо и в глаза Всеволоду.
- У княгини все в порядке, но... тут вот какое дело, Андреас, - начал по-гречески; закончил по-русски: - Ты мне все равно как родной: ты знал мою маму, - меня с малых лет... Мне хочется с тобой поговорить не как с моим лекарем, а как со своим близким умным человеком... Ты же знаешь, что у меня нынче, кроме жены, тебя, да боярина Ратшы рядом никого нет: боярин Семион, мой дядька умер, сестра Ольга, княгиня Галицкая, далеко...
- А ближние бояре?.. Воеводы?..
- Они в государственных делах!.. - перебил князь и приподнялся в постели. - Да и то... Одни молоды, другие... нельзя доверять. Вот только Осакий Тур, но он, сам знаешь, не жилец... просится к себе на родину, на Русь, - умирать ехать... Ты, как родной, семейный... после того, сколько ты мне, моей семье сделал, делаешь...
Андреас (Андрей Грек - так прозвали его русские) сидел на лавке, смотрел на напротив полулежащего Всеволода и пытался понять своего хозяина-друга, что тот хочет от него, и удивлялся, почему так долго подходит тот к делу-вопросу, - не похоже на него, - видать, что-то важное хочет решить, мучается, не знает как решить... И вдруг Всеволод Юрьевич заговорил как обычно: четко и ясно и задал вопрос:
- Почему у меня родятся одни девочки?!.. Только не нужно на Бога ссылаться, ты не поп, а врачеватель - должен быть мудрым; в Библии сказано, помнишь ведь: "Богу - богово, а кесарю - кесарево!.." От клиров и от людей моих то и дело слышу, чтобы я убрал: уничтожил-сжег языческий божий городок вместе с богами-идолами. Церквослужителей можно понять: они за Веру ратуют и за добро, которое зря переводится, не попадает им в брюхо и мошну, - говорят, бычачьими и коровьими тушами одаривают язычники своих богов... Злато-серебро сыплют в Огненное Озеро!.. Игумена Феодула до синевы трясло, когда он об этом рассказывал... Может действительно надо сжечь?.. От чего рождаются парень или девка? - Только как мудрец-ученый говори!..
У лекаря выпучились миндалевидные глаза, - темно-коричневые радужки заблестели - и, чуть кося ими, уставился на Всеволода Юрьевича - на высоком выпуклом лбу у грека с глубокими залысинами собрались морщины-складки, и он медленно, вставляя в свою речь латинские слова и выражения, заговорил:
- Сразу, одним словом-предложением, не ответить; я не колдун и не предсказатель - им можно не думать, не обязательно знать, а достаточно иметь навыки...
Видишь ли, мой государь, все зависит от того, в каком состоянии находятся тела (у мужа и жены) в момент зачатия ребенка. А тело связано с Душой - связь прямая и обратная... И отсюда, - очень многое внешнее может влиять на это, воздействуя на наше тело и Душу: питание, среда, время года и час - то есть Солнце на Небе или Луна... Звезды - пусть маленькие они, но их много, но и то они через Солнце влияют: земные и подземные силы Земли... Но, единственное точно, кто бы, чтобы как бы не влияло, не влиял, не влияли на нашу Судьбу, действо происходит через нас, через наше Я... Так что все равно от нашего здоровья, состояния зависит, через нас можно влиять... Сжечь, порубить, конечно, можно языческие городки, капища, - но это ведь никак не повлияет на рождение княжьего ребенка, а вот свой народ... Равносильно тому, что ты их самих побил, а может, еще хуже - за своих богов они озлобятся, отвернутся... И как ты будешь ими править? Кем ты для них будешь?.. Если люди тебя не будут считать князем своим, то им ты не будешь, как бы ты сам, твои ближние бояре не называли, не утверждали... Можешь короноваться императором, но для них будешь тем, кем они тебя посчитают... Да и если языческое, то это не значит все плохо, не умно, не полезно. Среди них есть такие жрецы-врачеватели-знахари!.. Нет, нет не колдуны и разные волшебники, которые только словом... Хотя словом многое можно, в том числе и лечить, но когда что-то серьезное, то нужен знахарь или лекарь, - переломы, раны, особо гнойные, например, и многое другое - одним словом, без трав, нужного питания и действа, ничего не сделаешь... Так вот, среди них, славянских русских знахарей, есть которые травами, нужным питанием, правильным сном и поведением, отношением (они научат этому) к окружающим и к окружаемому - живому и неживому, - помогут...
- Ты имеешь в виду Велимира?
- Нет... Теперь, как он переехал во Володимер и стал большим купцом, он перестал быть лекарем...
- Андреас, мне нужно знать: кто мне поможет?..
- Кроме самого или же через правнучку он может помочь...
- Но он же колдун, а им Бог дал талант только разрушать, губить, - не зря в цивилизованных странах их сжигают, чтобы не только поганое тело уничтожить, но и Душу ихнюю погубить навечно.
- Не верь слухам. Светлозара я знаю: он не мог такое сделать, чтобы наколдовать погибель князю Андрею - князь ничего плохого не сделал, единственное, что было, то это, при встрече Светлозара и Андрея, первый предупредил князя, что у того печаль смерти на лице и посоветовал поберечь себя от лихих людей, от непосильных дум и трудов; посоветовал возгореться радостью к жизни на Земле - никакого колдовства и никакой обиды между ними не было, хотя они и поговорили-поспорили о богах-идолах и о Боге, но вроде бы на чем-то даже сошлись...
- Верю тебе, продолжай.
- ...Истина выше и важнее всего на Свете... Мой государь, у меня есть надумки, давай я обскажу тебе... С сегодняшнего дня - жить по-моему распорядку: питаться, спать, жить, отдыхать, движения... Я с княгиней уже начал... Кое-что получается, но без тебя ничего не выйдет...
Всеволод сел на постель.
- Слушай Андреас, если ты поможешь... Я буду твоим вечным должником!.. - в больших темно-карих глазищах блеснули слезы.
- Вначале мы с тобой сейчас пересмотрим твое питье, еду и сон... особо с княгиней...
- Княже-господине!.. - отрок-слуга появился в дверях.
Всеволод побелел (заметно даже при его смуглоте), скрежетнув зубами:
- Как ты не вовремя дворовик! Что тебе было велено-сказано?!.. - рука князя нашаривала, чем бы запустить в насмерть перепуганного юношу (до сего дня он никогда не обижал домашнюю прислугу). Пока нашел чем кинуть, отрок со страху скороговоркой - успел:
- Из Руси прискакали, вести срочные, неотложные...
Всеволод соскочил с кровати (в руках увесистый подсвечник), - понял: раз срочные неотложные дела, то обязательно неприятные.
- Ты что!.. Что стоишь?
- Не знамо что...
- Что теперь, - зови, пусть в гостиную поднимутся, а я выйду...
Одеваясь, Всеволод Юрьевич говорил:
- Кроме твоего лечения, нужно Андреево дело продолжить: строить державу на месте Залесской Руси - места и земли хватит - пусть не всю Русь, хотя бы часть Руси возвеличить и будет зваться "Великая Русь"! Утвердить это возведением божьих храмов и городов предивных и богатых, - тогда Бог мне поможет...
Вон через княгиню Ольгу у меня родственные связи с Галицко-Волынской землей, можно было бы приблизиться, объединиться - две русские земли составили бы самое могущественное государство на Земле - это была бы почти Русь. Но бояре там взяли вожжи управления, князь идет туда, куда повернут - рулят его... Мало им войн между русским княжествами, так еще вмешиваются в дела и жизнь соседей-венгров, поляков, чехов... Даже с германцами... Все что-то делят... Конечно, специально делают - чем слабее княжеская власть, беспорядок в государстве-княжестве, тем им лучше... Князьям приходится воевать со своими боярами. О-о! Это намного труднее, чем с иноземцами...
Государство богато и сильно бывает людями, работными в первую очередь, потом торговыми, затем уж боярами. Хотя последние ведут и держат вожжи власти. А князям приходится управлять телегой-государством через их, но много ли науправляешься через чужие руки, нужно самому держать в руках те вожжи, что и пытаюсь я делать... Все зависит в чьих руках управление. Если управитель перед Богом и своим народом ответственен, то - благо!..
* * *
Твердислав (27-летний старший сын тысяцкого Твердилы из Городка-на-Остре) смотрел истово на владимирского князя Всеволода Юрьевича и говорил, стоя:
- Святослав, не послушав совета Игорева, чтоб с тобой, князь, послав послов, договор учинить, собрал свои войска, совокупился с братьями своими, а также призвал половцев с Поля: Колга Сатановича, Елтука, Копчака с братом и двумя сыновьями: Кунячука и Чугая и идет на тебя - мстить за свои обиды и сына освободить...
Всеволод Юрьевич повернул голову к рядом сидящему думному дьяку Никонору (из монахов - не стар, внешне очень похож на своего князя, но только борода и волосы золотистым цветом отливали, да глаза другие - синие) спросил жестко:
- Никаких вестей не было с рязанской стороны?
- Нет, - уголки рта, полуоткрытые в коротко стриженой бородке, сжались.
- Иди, вели собраться всем воеводам и ближним думным боярам, которые в городе - и повернулся вновь к русскому сотскому - слушать - но, уже гневно раздувая ноздри, на крыльях прямого высокого носа выступили бисеринки пота.
* * *
На совещании Всеволод Юрьевич объявил, что главным воеводой будет он сам, так как Осакий Тур тяжко болен; старшим воеводой (товарищем главного воеводы) назначил Михаила Борисовича (Князь Всеволод окинул всех взглядом. "Вроде бы ничего, приняли.") Молодой Жидиславич - сын Бориса Жидиславича - убийцы, точнее заговорщика-убийцы, князя Андрея Боголюбского - главного воеводы Ростово-Суздальской земли - встал, низко поклонился князю, затем, повернувшись к боярам.
Главный воевода князь Всеволод Юрьевич приказал-распорядился: конному полку под командованием Есея немедленно вступить в Рязанские земли.
- ...Оставь заслон сильный ниже речки Коломенки на левых берегах Москвы и Оки, чтобы - не дай Бог! - не перехватили броды половецкие разъезды. Сам иди и войди в Пронск и стань там засадой; князьям пошли вестников и от имени меня передай, чтобы собрали со всей земли воев и пусть вместе с дружинами в случае нападения русских полков Святослава и половцев, обороняют города. В Рязань, Ожск, Ижеславль, Белгородь-на-Проне, Воинов, Дубок - особенно в последний, - пошли ведомцев-вестников, чтобы они были твоими глазами и ухами. Ко мне каждый день шли вести, если надо и почаще...
Ты Михаил, поезжай на отцово место и собирай рать ростовцев, суздальцев и веди в Юрьев и жди моих велений.
Кузьма, ты самый молодой, бери полусотню детских и скачи в Муром. Скажи князю, чтоб собрал всю дружину и воев и шел к Пронску. Но в Муроме оставил бы крепкую стражу! Я со своими боярами буду здесь, в Володимире.
Знал Всеволод Юрьевич Святослава Всеволодовича, что тот не глуп в ратных делах, но все равно не предвидел, что так легко обыграет в начале военных действий его русский князь!
Святослав Всеволодович с братом своим Всеволодом да с сыновцами Олегом и Ярополком и с многочисленными половцами обошел Владимиро-Суздальскую Русь с запада и, соединившись на Волге (недалеко от места впадения Твери) с новгородцами, которых (около 3000) привел сын Владимир, пошел стремительно вдоль Волги - благо лед уже был крепок, снег сметался сквозными ветрами с широкой реки - на Ростовские земли...
Не ошибся, ставя воеводой Ростово-Суздаля сына Бориса Жидиславича - в отца пошел: с имеющейся дружиной - и сколько мог привлек воев молодой воевода, не посоветовавшись (некогда и не успеть) с Всеволодом Юрьевичем, - выступил и загородил путь русско-половецко-новгородскому войску на Ростов Великий. Святослав Всеволодович, не вступив в бой, (только передовые разъезды подрались и то так, без большой крови), уклонил на право и стремительно ринулся на Переяславль...
Михаил, оставя (сколько мог!) сильный заслон на пути врагу в Ростов (вдруг это очередная уловка-маневр Святослава), лично повел конно-пешую дружину наперез... Перейдя Влену, разведка ростовцев встретилась с сильным разъездом русских и почти вся погибла, едва двое доскакали обратно и успели сообщить...
Михаил Борисович тут же увел свои войска за реку на восточный берег Влены и едва успел, широко рассредоточив свою в общем-то небольшую теперь дружину вдоль берега с трудно проходимым лесом для пешцев и абсолютно не проходимым (из-за "великые буероков") для конницы, как последовала разведка боем: половецкой конницы; поднимая вихрь, с дикими криками и воем, бросилась через реку, но их встретили ростовские лучники, но конную лаву они не могли остановить. Всадники достигли берега, преодолев реку; наткнувшись на неприступные берега, пошли вдоль - и тут их начали достигать прицельные стрелы, метко пущенные сулицы ростовцев...
Половцы вынуждены были уйти обратно. Они стали ждать подход основных сил и, в частности, русских пешцев.
* * *
Всеволод Юрьевич, получив известие о походе Святослава на Ростов, оставил во Владимире сильный гарнизон во главе с Михной, и сам повел свою дружину и Владимирский полк на север на перехват, но узнав, что Святослав Всеволодович повернул на Переяславль, пошел ему на встречу - спешил: без долгих привалов и ночлегов - и вовремя успел, так как русские пешцы атаковали и кое-где уже начали оттеснять от берега в глубь леса ростовцев и переяславцев (последние только-только прибыли).
Туда, на место боя, спешили и вызванные рязанские князья. (Муромский полк и конница Евсея оставалась в Пронске - мало ли что!)
Русские снова отошли на свой берег, и, чего-то, выжидая, вот уже несколько недель стояли...
Под вечер к Всеволоду Юрьевичу пришел воевода Михаил и попросил разрешения перейти в эту ночь реку и напасть на тылы и обозы - нарушить коммуникацию и снабжение Святославых полков.
- Он ничто же не сможет сделать в темноте противо меня... - возбужденно говорил Михаил князю Всеволоду.
- Нет... - при неясном вечернем свете владимирский князь увидел, как скривилось лицо Михаила. Улыбнулся ему, похлопал по плечу рослого молодого ростовского боярина.
- Ты уже свое сделал - спас наши земли от разорения и остановил врага... Нам надо беречь своих... Мы малой кровью, стоянием победим - как только пойдут оттепели, они сами уйдут с позором; сырой снег будет рушиться, кони завязнут - не разъездишься, воевать не можно будет, войска потеряешь... Но твоя мысль добрая!..
В ту же ночь Всеволод тайно послал на другую сторону рязанского воеводу Игоря Мирославича с сильным полком пешцев, чтобы уничтожить обозы с съестными припасами.
Едва хватило длинной ночи, чтобы успеть обойти сзади и напасть на обоз Святослава... Много людей побили рязанцы, в плен взяли, но скоро рассвело и русские разобрались и окружили нападавших. С большими потерями пробились рязанцы сквозь кольцо русских; воевода Игорь, раненый в руку, с полутора десятками измученными, обессиленными своими воинами попал в плен.
Разъяренные тем, что обозы уничтожены и часть владимирцев (рязанцы) пробилась, ушла, русские хотели пленных тут же казнить, - вмешался сам Святослав Всеволодович и спас им жизни, но князь тоже был сильно сердит, - нельзя уже было бездействовать - бой!.. Битва нужна - пусть решится по-справедливости: на поле брани...
Позвал к себе своего священника.
- Ты, духовный отец мой и наставник, возьми с собой двух десятников и иди к Всеволоду, - я до тебя посылал дважды мирских к нему - никто обратно из посыльных не вернулись! Не хочет говорить или еще чего?!.. Тебя, думаю, он послушает, и скажи ему такое: "Брате и сыне, я тебе много добра делал и никогда от тебя зла не надеялся, но паче уповал иметь от тебя благодарение и доброхотное воздаяние, но ты, забыв то, учинил мне зло, сына моего, пленя, держишь не яко брата, но яко злодея, и есче мне хочешь большее зло учинить. Но почто войну стоянием продолжаешь? Тебе меня недалеко искать, отступи токмо от реки и дай мне свободный переход, я неумедлю к тебе придти. Не хочешь ли меня перепустить, то я даю тебе свободу и отступлю дале, доколе ты совсем перейдешь. Тогда увидим, кого Бог оправдает".
Всеволод Юрьевич велел взять под стражу послов и отослать во Владимер.
Три дня ждал ответа Святослав. На четвертый - собрал все свои войска и по всей ширине фронта, сколько мог охватить, повел в атаку, на лед вывел и половецкую конницу (хотел степняков ссадить с коней, пехом послать в бой, но не смог уговорить их... Да какие они в пешем строю воины!), чтобы прикрыть русские полки с тыла и флангов.
Пробовал по-разному: то одновременный удар по всей линии, то пытался, собрав кулак, бросать в одно место, с целью прорвать... Безуспешно бились целый световой день - только груды и одиночно лежащих - кровявящих белый снег трупов росли, да раненые разбредали, - некоторые, обезумев от адской боли, бросались в заросли-кусты, уползали дальше в лес и многие замерзали среди мшистых стволов дерев...
Через день, опасаясь всего... в том числе и потепления, пошел Святослав Всеволодович назад, по пути взял приступом город Дмитров, отдал на разграбление (плата за службу). Город не только разграбили, увели жителей в плен, но уничтожили совсем - сожгли...
5
Во Владимире-на-Клязьме спешно собиралась боярская Дума. Было над чем подумать: закончилась война чернигово-новгород-северско-половцев с русскими и черными клобуками во главе с Рюриком Ростиславичем Киевским полной победой последних. (Игорь Святославич Новгород-Северский и половецкий хан Кончак спаслись тем, что, прыгнув в лодку, ушли в Городок, а потом в Чернигов), но главное то, что победитель Рюрик уступил побежденному Святославу Всеволодовичу Киевский стол и две враждующие стороны заключили между собой мир - объединились! Что теперь будет?!.. Вместе они - Русская, Черниговская, Новгород-Северская земли - представляли огромную силу! Кроме того, в Великом Новгороде сидел князем сын Святослава Всеволодовича - Владимир. Булгары, пользуясь тем, что Всеволод Юрьевич и его вассалы рязанские и муромские князья были вовлечены в междоусобную войну с русскими, собравшись, поднялись на лодках и берегом вдоль Волги до Городца, по Оке - до Мурома, Рязани и "учинили велико разорение".
Никогда еще земли северо-восточной части Разрозненной Руси не были в такой опасности! Получалось так, как будто внутренние и внешние враги действовали вместе, сообща, против Залесской Руси.
Дума Владимирская поддержала стольного князя Всеволода Юрьевича и решила: мобилизовать все ресурсы, призвать-заставить взять в руки оружие и господ и рабов для защиты своей земли.
Всеволод Юрьевич, посоветовавшись со старшими воеводами, решил создать три группировки: самую сильную на юго-западном направлении, - расположить под Пронском (для перевалочной базы велел построить опорный пункт - городок на левом берегу реки Москвы, на 15 км ниже речки Коломенки); вторую - по численности и силе собрать в Городке-на-Волге, туда направить все суда и большие лодки; третья - немногочисленная, но мобильная, направлена была в северо-западном направлении - огородиться от Великого Новгорода.
Если у двух первых группировок были однозначные назначения, то третья должна была иметь двояко-троякое назначение: пассивная оборона, активная оборона и использование этих войск с целью вторжения на Смоленские земли, чтобы заставить Давида Смоленского вступить в войну на стороне Всеволода Юрьевича.
Но упаси бог задеть Волынские и Галические земли, тут же бы к ним присоединились Венгрия, Польша, Моравия (Чехия)!.. Пусть уж между собой дерутся, - полгода не проходило, чтобы они не воевали друг с другом.
В тот же день великий князь Всеволод отслужил молебен и дал обет Богу, что, если тот поможет ему и отведёт беду от Владимиро-Суздальской земли, то построит великий собор (это был второй обет - первый дал, что, если у него родится сын, то возведёт монастырь)...
* * *
До Бога дошли молитвы!
На другой день примчали скороходы-вестники, - сообщили, что через рязанские земли едут с миром во Владимир великие послы из Руси - от Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича.
"Всеволод, получа сих послов, рад был как тому, что в Руссии мир и племянники его тем союзом покой получили, так и о своем покое, которой ему чрез примирение со Святославом имел пользу приносить, немедленно Глеба, сына Святославля, со всеми его людьми, одарив, отпустил. И учиня договор о Новеграде, послал своих послов с дарами ко Святославу и Рюрику."
Всеволод Юрьевич, любя свою племянницу Пребрану, оставил Владимира Святославича в Великом Новгороде. Разделил, помня брата своего и, простив его сыну, Ярополку Ростиславичу дать на его содержание Торжок. По договору с русскими князьями закрепил за собой отцовский удел - Городок-на-Остре и земли вокруг.
6
- ...Тебе, князь, на другой надо жениться, на местной - из боярынь. И будет наследник и крепкая кровная связь с боярами... - шептал-говорил вечером на ужине полупьяный боярин - из ближних, - приходилось Всеволоду считаться с ними - они представляли реальную власть и силу Владимиро-Суздальско-Ростовской земли: недвижимое и движимое имущество у них, многие производства (промышленное и продовольственное) и людские ресурсы... К ним прислушиваются, за ними идут местные богатеи, часть деловых и "житьих людей", - в том числе торговых.
Боярин продолжал, хитро-пьяно поблескивая прищуренными глазками:
- Бог не дает тебе сыновей, видать, надо так и делать как говорю... Мы уж об этом меж собой не раз говаривали и все тебя одобрят... Митрополит тебе разрешит развод...
Всеволод Юрьевич (тоже выпивший) засверкивал глазищами, повернул голову на рядом сидевших ключника и печатника... На той стороне стола неясно улыбался ему конюший - он не мог слышать, что говорил князю боярин, - видимо, догадался...
"Господи!.." - буря мыслей, чувств, страстей, желаний - в голове Всеволода Юрьевича... Ему и самому не раз приходила подобная мысль, - но тут же гасил эту мысль и крестился: Марию предать, отправив ее в монастырь, не мог даже в мыслях!.. Как человек не мог это сделать, а как князь стольный, государственный муж, он должен иметь наследника дел!.. "Как это совместить?! Господи, подскажи, научи, помоги!.." - взмолился князь про себя, ища глазами образы в дальнем темном углу, где лампада неярким красным светом высвечивала тусклые лики богов на иконах...
Ночью, ворочаясь в постели, думал... Под утро, в полусне вдруг ясно, как будто со стороны, увидел и понял, что об этом говорят уже не только бояре, но уже действуют, делают и кто?! - Его жена, княгиня Мария, - строит монастырь - уже деревянные срубы высятся, забор высокий - частокол - огородил северо-западную часть - угол - "Нового города". А он-то, глупец, разрешая строить женский монастырь, и не думал!.. Теперь вспомнился и разговор с ней, - он тогда подумал, что она шутит, и все перевел на смешинку. "Значит, Марию раньше меня доготовили!.. То-то в последнее время она так странно, изучающее смотрит на меня, как будто что-то выискивает, и в то же время не верит... Бог, может быть за это... и люди не осудят, Мария, дочери поймут, а вот как он сам?! Как его Душа и Совесть?.." - Нет, не сможет Всеволод такое сделать. И пусть много примеров из истории он знает, как жен усылали (это в лучшем случае!) в монастыри...
Он встал с постели, стал думать о делах текущих, суетных...
7
Перевалила зима 1182 года. Спали-ушли талые воды, реки и речки вошли в свои берега; природа ожила, зазеленела, запела, когда с Переяславля (Залесского) примчали вести к стольному князю Всеволоду Юрьевичу: "Племянник твой Ярополк, которому ты простил, пожалел и разрешил кормиться в Торжке, собрав дружину, спустился по Тверце на Волгу и пустошит и жгет села и погосты, - теперь идет на нас!.."
И вот скачет Всеволод Юрьевич по дороге-тропе со своей конной дружиной в Переяславль, - с низких тяжелых омшистых веток елей капает утренняя роса, попадая на голую шею, лицо, приятно взбадривает; душистый сырой воздух отдает свежестью и землянично-груздевым духом, - если бы не заботы и думы, как бы он любовался и наслаждался в это утро русской природой - как он любил эту землю, народ, которому он - отец родной и одновременно слуга!..
Хоть один шел Ярополк, но не без тайного разрешения великого Новгорода. Надо закрыть прямой путь с Низовья на Новгород, и в первую очередь отрезать Торжок от Волги... Правильно советовал старый Овдей Мякинин - суздальский боярин, - надо построить город-крепость на устье Тверца. Посмотрю место и нынче же!.." - Построить, но как? Где людей взять, мастеров? - и сам себе ответил: - "В Торжке!"
Загоняли коней... Запах пота перебивать начал все запахи. С губ, с паха большими хлопьями летит белая пена... Его конь начал всхрапывать, поворачивая голову, сверкал фиолетовыми глазами, ронял из черных атласных губ нежно-розовую пену...
- Стой!.. - Остановились, сменили лошадей, надели на спины свежих коней теплые, потные седла и поскакали дальше...
На третий день выехали к вечеру из логового леса на Владимирскую дорогу, и по ней домчали до Переяславля.
Всеволод немного успокоился: все-таки он успел раньше Ярополка до града, но злость на племянника еще была: "Теперь ты у меня попляшешь, - мою доброту за слабость принял!.. И вам, господам новгородским, перекрою мошну, - будете еще меня молить, чтобы я поставил в Великом Новгороде своего князя!.."
Утром, когда на посеребренной маковке Спасско-Преображенского собора засверкали первые лучи, присовокупив к своей дружине переяславскую засаду, он выехал навстречу Ярополку. (Судя по данным разведки, Ярополк шел по новгородской дороге на Переяславль и был уже недалеко.)
Вперед выслал Всеволод сильный отряд, чтобы встретить противника и задержать до прихода основных сил. По флангам владимирско-переяславльского войска были выставлены (двигались параллельно) легкие разъезды - для разведки и страховки, чтобы не обошли, не ушли от встречного боя ярополковцы.
Около речки-ручейка Шенгер владимирский отряд и передовая часть дружины Ярополка встретились. В скоротечном яростном бою новоторжокцы были разбиты, рассеяны, остатки бежали по дороге обратно - их преследовали ("висели на хвосте")...
Всеволод Юрьевич, узнав об этом, велел перейти на рысь, и шли войска так, пока не достигли места боя. Сделали небольшой привал, подобрали раненых, послали в Переяславль за телегами, чтобы увезти их туда; для захоронения убитых оставили десятка полтора людей и походного попа, и, слегка перекусив копченым мясом, сменив коней, вновь помчали, но тут же за поворотом им встретились двое конных вестовых, которые сообщили, что Ярополк повернул свою дружину и бежит к себе в Новый Торжок...
Перешли на шаг, и так шли с короткими привалами до Торжка, нигде не встретив сопротивления.
Сходу, в тот же день, как подошли к Новому Торжку, обложили град так, что никто не мог ни выйти, ни войти.
Князь Всеволод вместе с воеводами обошел свое, расположившиеся вокруг Торжка, войско и дал указания, где и как поставить стрельцов, копейщиков. Велел выставить на высоких и защищенных (от вражеских стрел) местах лучников-самострельщиков и день и ночь вести прицельный бой по защитникам города.
- Стрелите по каждому, кто высунется из-за ограды, кто бы ни был!.. Выслал вокруг разъезды и приказал им пожечь все, чтобы неоткуда было "помочь в еде поступать".
Вот уже месяц держатся осажденные. На помощь Всеволоду подошли суздальский и ростовский полки. Из них он отобрал для подвижных застав, которыми отгородился от возможного нападения с западного, северо-западного и северного направлений.
Разведка докладывала, что в Торжке голод - едят конину, - но сдаваться не собираются.
Всеволод Юрьевич нервничал: "Ярополк ждет, надеется на новгородцев!" Созвал воевод, сотских к себе в шатер. Князь оброс черным кудрявым волосом, почернел на солнце; не скрывая раздражения, начал:
- Мы не можем больше ждать! В Новгороде уже сильно ропчут, - нам нужно победить или уйти, - иначе война с Новгородом... У нас тут кое-что приготовлено, настроено - завтра же начнем приступать и через день-два возьмем Торжок на щит!..
Некоторые облегченно переглянулись между собой: "Наконец-то!.."
Всю светлую ночь подвозили к стенам и воротам осажденного города бревна (разобранные рубленные башни), части разобранных камнеметов, бревна-тараны с железными наконечниками и утром с первыми лучами солнца началось...
Перед стенами, перед городскими башнями с воротами, прикрываясь щитами, начали быстро возводить-собирать деревянные высокие башни с бойницами, из которых можно было простреливать не только городские стены и башни, но и сам город. На площадках перед стенами поставили камнеметы: подтащили длинные лестницы; и уже под вечер начался штурм, - со всех сторон одновременно...
Беспрерывно били стрелы (лучные и тяжелые самострельные), выбивая с городских стен всех защитников, - они высунуться не могли... Наконец тараном проломили дубовые ворота и туда хлынуло с грозным боевым кличем владимирско-суздальско-ростовское войско...
Дружинники Ярополка ожесточенно сопротивлялись и бились до конца: новоторжокского князя израненного, обессиленного от потери крови, связали вместе с оставшимися и подвели к Всеволоду Юрьевичу. Дядя не стал даже разговаривать с племянником - велел Ярополка бросить в телегу и под усиленной охраной везти во Владимир.
Торжок горел. Победители не стали тушить огонь и жителям не дали: их всех вывели за град и стали отбирать: "лутчих людей" заковывали, заставляли одеться, позволив взять с собой необходимое, отправили вслед за плененным князем; женщин и детей отпустили; мастеровых и простых мужей-горожан построили отдельно, - к ним подъехал Всеволод Юрьевич.
- Бог покарал вас моей рукой!.. - громко и грозно. - Я прощаю вас и Бог простит ваши грехи, если вы поможете мне построить город на устье Тверца... - повернул коня, проехался вдоль мужицкого ряда, вглядываясь в бородатые и безбородые лица стоящих, остановился, - ехавшая с ним охрана-стража тоже встала, - прищурился и, пытаясь изобразить улыбку, крикнул-сказал: - Хоть невольники вы, но выстроите град и я вас не только отпущу, а и оплачу вам за работу...
* * *
Место для города князь Всеволод показал сам - въехал на холм между крутыми берегами, соединяющимися в этом месте, Волги и Тверцы, - и, показав рукой, приказал:
- Вот здесь будет город Твердь!..
Оставив часть войска для охраны и помощи в строительстве, поехал во Владимир. За Переяславлем догнал пленненых торжокцев и Ярополка. Ехали вместе, но он ни разу не подъехал, не поговорил с тяжело раненым князем-племянником. Во Владимире ждала Всеволода очередная неприятность: умерла княгиня Галицкая Ольга, сестра его, "во инокинях" названная Ефросиньей...
Привез покойницу на родину (Владимир-на-Клязьме) ее ближайший боярин верный ее друг Дорожай в сопровождении небольшой, но сильной дружины. Похоронили (положили) в церкви "святыя Богородицы златоверхой".
* * *
На поминках, вечером, при свече, пьяный Дорожай вытер покрасневшие глаза рукавом белой полотняной рубашки и продолжил рассказывать Всеволоду Юрьевичу. (Они сидели от всех в стороне.)
- Я сам русский боярин, но честно скажу, не могу понять: откуда у наших бояр на западных землях столько алчности, бессовестности?.. Нет любви ни к своей земле, ни к народу - на все готовы, чтобы разбогатеть-нажиться, - будто они и не государственные мужи, а купцы-торговцы!.. И не нужно им государство, народ - им надо, чтобы был хаос, - там, в мутной воде, легче рыбку ловить, - и чтоб люди были не гражданами, а толпой, стадом...
Нет там порядка, нет покоя, потому и житья нет такому, как я... Чтобы там жить, выживать, нужно в стае боярской по-ихнему вести себя, а я не могу... Общаясь с Вашей сестрой, я имел честь быть ее другом... Хоть была она женщиной, но была великого ума и порядочности человек, - ангел. Страдала... но никогда не опускалась... - снова - слезы у боярина - вытерся, высморкался в вышитый узорами-оберегами подол рубашки... - Куда?.. Куда смотрят князья?!.. - сам себе ответил: - Да им некогда заниматься своими, Богом определенными, делами - они то и дело дерутся между собой, зорят земли: чужие и свои.
Вот недавно: Василько Дрогичинский, поссорившись с Володимерко Володаревичем Минским, призвав поляков и мазовшан в помочь, пошел к Бресту. На берегу Буга встретились бывшие друзья-князья и учинили жестокую битву между собой. Володимерко потерял много людей и ушел к себе в Минск, а Василько, взяв Брест, отдал вместе с его жителями князю мазовецкому - за службу...
Побитый Володимерко тем временем вновь набрал войска (призвал почти всех жителей мужского пола от мальчишек до древних дедов), попросил помочь у полоцкого князя и повел всю эту орду отбивать Брест. Девять дней жестоко приступал, побил всех защитников града (своих тоже немало уложил) и Брест взял. Потом развернулся обратно, но на реке Нуре его перехватил Василько (на помощь призвал к себе поляков). Бились с раннего утра до полудня. Минчане и полочане сражались отчаянно - им не было выхода: или победить и уйти домой или погибнуть, - и они одолели: почитай всех на месте побили, "и едва Василько малыми людьми к тестю своему Лешку (в Польшу) ушел". Тесть его тут же дал ему новое войско польское, с которым он вновь кинулся на Володимерка и выгнал его со своей земли. Но пришлось с тестем со своим Лешко расплачиваться - отдать русские земли полякам...
Теперь Роман Мстиславич (князь влодимирский-волынский), уведав о том, повел дружину и воев своих на Василька и Лешка... И пока не перебьют у себя свой народ, так и будут воевать между собой!..
* * *
Новгородские послы, узнав, что во Владимире похороны княгини-монахини Ольги-Ефросиньи, остановились на несколько дней, - не доехав два дня пути до Владимира-на-Клязьме, - в селе Долгополье, в вотчине боярина Третьяка Овсюговича.
Староста - и он же тиун - распоряжался в боярской усадьбе как у себя дома.
Захмелевший, угощая щедро гостей, говорил:
- Ешьте, пейте - я тут... всему голова: боярин уже год как на Руси, в Городке-на-Остре вместе с молодой женой и двумя сыновьями погодками - то ли сам напросился, то ли князь послал...
Бояре не возлюбили его: безродный, высоко поднялся, да не так ведет себя - не пьет, не ворует, не насилует девок и женщин... Наоборот - помогает своим холопам жить, церковь на свои деньги отремонтировал, у погорельцов хозяйства поднимает, поборы с них снимает, оставляет только барщину на своей земле... Крепко люди зажили, - хотя в начале и дивились, думали, что "не того ли он"... Но потом все-таки рассудили, что ведь настоящий боярин-то такой и должен быть!..
Люди, трудовые, поняли, а вот верхние, бояре - нет, они и наушничали день и ночь князю нашему, я тому куда деваться - отослал в тьмутаракань - в Остер... К тому же женился он не на боярыне, а многие хотели выдать дочерей-то своих - перестарок...
Боже, да как можно честным-то быть боярину, когда вокруг, кругом одни жулики!.. Откуда такие берутся?.. Когда человек работает, трудится, конечно, не из-под палки, а для себя, не для хозяина, и дело делает-творит, то у него все радуется: и душа и тело, а как только начинает думать о богатстве и делать денег - все - его не узнать... Я-то честный ли?.. Боже, за то, что я был честным, меня и поставил хозяин тиуном...
* * *
Во Владимире послов встретили с честью. Всеволод Юрьевич еле сдерживал свою радость. ("Победил!..") Великий Новгород просил его поставить на княжение своего ставленника-князя...
Из темницы были выпущены новоторжокцы. В Новгород был послан князем свояк Всеволода Юрьевича Ярослав Владимирович, внук Мстиславля.
(Ярополк Ростиславич вскоре "по привезении" во Владимир скончался в заточении.)